Мы карелы - Антти Тимонен

И вот он опять лежит и глядит на огонь. Только мать не зовет его.

Васселею показалось, что с того далекого дня в его жизни были сплошные, нескончаемые сумерки. Нет, впрочем, однажды проглянуло и солнце и осветило красивые косы Анни. И еще было… Останется ли жив Рийко? Хоть бы остался, был бы опорой отцу и матери на старости лет.

Васселей чувствовал себя таким усталым и старым, словно вся его жизнь прошла и ничего больше его уже не ожидало. Старик в тридцать шесть лет…

В низкую дверь вошел, согнувшись, Кириля.

— А война тут будет большая! — сообщил он. — Роты занимают оборону. Ждут красных.

— Они-то придут…

— Говорят, биться будем до последнего. Такой приказ.

— Ну, ну, говори. Такие вещи я слушаю с превеликой охотой.

— А когда уйдем за границу, надо всем держаться вместе. Нас будут готовить к новой войне. Слышишь?

— Слышу. Новости ты принес просто отменные. Аж хочется пуститься в пляс. Уж не ты ли останешься тем последним, которого будут готовить к новой войне?

Прибежал связной и передал приказ — роте велено построиться.

Дрожа от холода в тонкой шинели, перед выстроившейся ротой выступил с речью финской офицер.

— Мы знаем, что за время этой героической войны вы устали, но…

Других слов сочувствия у него не нашлось. Затем посыпались упреки и угрозы. В то время как солдаты больше всего должны проявить мужество и стойкость, эта рота покрыла себя позором и позорит славную освободительную армию Карелии. К величайшему стыду, нужно признать, что подобное случается и в других подразделениях. В Вуоккиниеми шесть солдат расстреляны за трусость. Это должно быть уроком другим. Надо было бы, конечно, расстрелять много больше. Во имя сохранения чести армии следовало бы разоружить и эту роту, половину расстрелять и оставшихся заставить кровью смыть свой позор. Но командование нашло возможным на этот раз простить солдат. Теперь они имеют возможность искупить свою вину в бою. Это будет последний бой на карельской земле, и биться надо до последней капли крови…

Пока копали окопы в глубоком снегу, мороз не чувствовался. Наоборот, даже пот прошиб. Но зато когда окопались и заняли позиции, стужа показалась невыносимой. Перестрелка в деревне то усиливалась, то затихала, порой доносились пулеметные очереди. Потом стрельба стала отдаляться куда-то на запад. Сидевшие в окопах забеспокоились, как бы им одним не пришлось отбивать атаку красных. Командир роты подозвал Васселея и велел ему, отобрав группу солдат, сходить в штаб и выяснить обстановку.

— Так точно, — ответил Васселей. — Мы скажем там, что мы уходим с позиций.

— Нет, этого они нам не разрешат.

— Мы у них не будем спрашивать разрешения. Лишь доложим, что уходим. И все.

Желающих идти с Васселеем сообщить начальству, что рота покидает позиции, было много. Васселей отобрал пятнадцать человек. Кириля, правда, беспокоился. «Стоит ли ходить докладывать? Вдруг расстреляют? Давайте уйдем, и все», — предлагал он.

Капитана Куйсму, командовавшего обороной Тийро, Васселей знал с восемнадцатого года, когда тот, сменив подполковника Малма, встал во главе вторгнувшегося в Карелию экспедиционного отряда белофиннов. Да, незавидная судьба у этого капитана. Одни командуют, наступлением, а как бежать, так его ставят командиром.

Васселей отправился разыскивать капитана. Они шли по дороге, ведущей в Финляндию. Вдруг путь им преградили солдаты, залегшие цепью поперек дороги:

— Назад! Или откроем огонь!

— Не откроете! — спокойно ответил Васселей, ведя свою группу прямо на заслон. — Нам нужен капитан Куйсма. Где он?

— Пароль?

— Идите к черту со своим паролем. Какого дьявола вы тут в тылу воюете? Ступайте на передовую.

Васселей говорил столь повелительным тоном, что командир заслона принял его за какую-то шишку из высшего начальства. Группу пропустили.

Капитана Куйсму нашли в палатке, установленной в стороне от дороги.

— Ба, старый знакомый! — Капитан отложил донесение, которое читал, и протянул Васселею руку.

— Господин капитан! — доложил Васселей. — От имени третьей роты первого батальона Северного полка мы имеем честь поставить вас в известность о том, что рота уходит с позиций на правом фланге.

— Значит, вы имеете честь дать стрекача?

— Через пять минут после нашего возвращения на позиции на правом фланге никого не останется.

— Ох и торопитесь вы сесть на шею финского народа! Будет же мороки с вами…

— Господин капитан, — заметил Васселей, — от нас мороки будет куда меньше, чем от вас карелам. Мы не задержимся на позициях ни секунды!

Палатка была низкая, и когда капитан вскочил, он напомнил боксера, пригнувшегося для нанесения удара противнику.

— Давайте винтовку! Немедленно!

Рука капитана потянулась к маузеру.

— Ребята, требуются винтовки! — крикнул Васселей.

В прорезь палатки просунулось тотчас несколько стволов, и капитан снял руку с кобуры маузера.

— Убирайтесь к дьяволу!

Но тут на правом фланге началась перестрелка, и Васселей поспешно повел свою группу обратно.

— Зачем нам туда идти? — проворчал кто-то.

— Они нас ждут, — резко ответил Васселей. — И мы их не оставим.

До окопов они не успели дойти. Вся рота, сбившись беспорядочной толпой, шла им навстречу. Финские солдаты, оцепившие дорогу, попытались остановить отступающих. Тогда рота открыла огонь, правда не в солдат, а над головами их. Торопливо скользя на лыжах по дороге и по обе стороны от нее, отступающие прошли через заслон. Им приказывали остановиться, но в ответ неслось:

— Хватит с нас!

— Воюйте сами!

— Черт с ней, с этой деревушкой. Если всю Карелию потеряли, так пусть и Тийро пропадает.

Так они оставили последнюю карельскую деревню. Впереди их ждала чужая земля, чужая жизнь.

Светила луна. На затвердевшем от метелей и морозов снегу чернели причудливые тени. Над лыжней свешивались под тяжестью снега ветви деревьев. Васселей сошел с лыжни и присел на поваленное бурей дерево.

Дальше он не пойдет. То, что недавно еще словно тлело в его душе подобно смутному желанию, стало теперь твердым и ясным решением.

— Ты чего сидишь? — остановился около него Кириля. — Все уходят.

— Пусть уходят. Что мне делать там, на чужой земле?

— Ты с ума сошел! Да красные тебя убьют сразу. Ты знаешь, кто мы…

— Пусть убивают. Я останусь. Хоть умру на своей земле.

— А как же я?

Мимо них поспешно проходили отставшие солдаты. Кто-то промчался на лошади. Со стороны границы кто-то на лыжах приближался к ним. Это был Паавола.

— Меня послали за вами. Какого черта вы тут копаетесь?

— А ну-ка убирайся отсюда! — Васселей вскочил и рявкнул: — Чтоб духу своего в Карелии не было!

— Вот как? — Паавола схватился за винтовку. — Сейчас мы с тобой поговорим по-другому. Считаю до трех. Раз!

— Ты уберешься или нет? Свиная харя!

— Два…

Васселей вскинул винтовку, щелкнул затвором и выстрелил первым:

— И три. Это от меня.

Выстрелил второй раз:

— Это от Карелии. Еще?

Пааволе хватило двух выстрелов.

Кириля чуть не плакал.

— Что ты наделал? Теперь тебе ходу ни туда ни сюда. Куда же ты теперь?

— Куда? Да хоть в землю. В свою…

— Не послушался ты моего совета. Ну и человек! — Взглянув на опустевшую дорогу, Кириля заторопился: — Я пошел. Прощай…

— Туда тебе и дорога, — крикнул Васселей вслед ему. — Эй, возьми с собой эту свинью. Может, очухается, хозяином будет тебе.

Но Кириля даже не оглянулся.

Васселей остался один. Вокруг высился хмурый лес, в котором все еще раздавались отдельные выстрелы.

Дальше он не сделает ни шагу. Скоро подойдут красные. Пусть берут в плен, пусть расстреливают. Он ничего скрывать не будет. Может быть, Анни и мать узнают, что он умер на своей земле и похоронен в ней. Похоронен без креста, может даже могилы не останется. Но все-таки он будет лежать в своей земле, в карельской…

Васселей поглядел на свою винтовку. Да, сколько человек нашли смерть от его руки. Но только о двух последних выстрелах Васселей не жалел. Отец говорил: «Выбрось ты ее…» Васселей поднялся и швырнул винтовку в снег. Слышно было, как она стукнулась о дерево. С вершины посыпался снег.

С дороги послышался скрип лыж. Идут! Васселей и не думал прятаться. Пусть идут и берут его. Сопротивляться он не будет, да и оружия-то у него нет. Чтобы его заметили, он зажег папиросу.

— Эй, кто там сидит?

«Что за наваждение? Голос вроде как Мийтрея».

Васселей был готов ко всему, но умирать от руки Мийтрея он не хотел.

Васселей встал и спросил:

— А ты кто?

— Я прапорщик освободительной армии. Вы что, собираетесь сдаться красным в плен? Идите сюда! Что-о? Васселей?!