Соборная площадь - Юрий Иванов-Милюхин

— Прикрой и все.

— Могут ввалиться пьяные.

— Никто не войдет. Все равно…

Мороз на улице усилился. Пока добрался до дома, щеки задубели. Мать не спала. Открыв дверь, она вздохнула и направилась в свою комнату.

— Завтра воскресение, сынок, ты поможешь мне довезти товар до рынка? Володя обещал подвезти на своей машине, но вряд ли приедет. Дела, о матери вспоминает редко.

— Помогу.

— Тогда ложись спать. В шесть часов утра уже надо занимать место, иначе не пристроишься.

Показалось, едва успел коснуться щекой подушки, как снова услышал голос матери. Нагрузив две тележки ящиками с коробками, мы поволокли их на базар, который примкнул к одной из сторон огромного кладбища с древними крестами, памятниками и новыми железными пирамидками с пятиконечной звездой на вершине. Красных военных пирамидок было больше. Рынок уже шумел. Визжали поросята, мычали коровы, гоготали гуси, кудахтали куры, привезенные на продажу колхозниками из ближних деревень. Рядом пытались развернуться длинные рефрижераторы с Украины, с Белоруссии, нагруженные продовольствием и одеждой. Разложили свой товар челноки из заморских стран. Не Ростов, конечно, но выбор тоже богатый.

— Ты будешь покупать золото, монеты? — спросила мать, торопливо раскладывая на прилавке коробки с шоколадками, жвачками, пачки сигарет.

— Надо бы, но все деньги у тебя. Ты же на мои покупаешь водку с сигаретами.

— Триста тысяч только? — удивилась мать. — А говорил, что было пятьсот.

— Сто отдал Людмиле, дорога. В заначке всего двадцать пять тысяч рублей.

— Не обижайся, сынок, мне тебя кормить надо, поэтому и кручусь на твоих, — не оборачиваясь, тараторила мать. — Своих почти не вижу. То к Людочке с Томочкой поеду, то внуки сами пожалуют. Ты вот примчался. На все копейка, а цены сам видишь, как на дрожжах. Голова болит со вчерашнего? Связался со сраной дурехой, она кого хочешь споит.

— Немного подташнивает, — буркнул я. Доказывать, что это не совсем так, не было желания. Все равно у матери «коровы лятають».

— Иди похмелись пивком. На деньги.

— Не надо, обойдусь. Скажешь потом, что снова завелся.

— Разве я не права? Володька, паразит, если бы не жена Валя, тоже запил бы. Спасибо, еще в руках держит.

Я огляделся вокруг. За стоящим на бугре городком, за сплошной черной стеной лесов, занимался темно–красный рассвет, высвечивая низкое густо–синее русское небо. Люди притоптывали ногами в валенках, в меховых сапогах, терли щеки большими рукавицами. Поежившись под старой братовой теплой курткой, я тоже постучал своими порванными сапогами друг о друга. Где–то через полчаса появились первые покупатели из числа местных жителей и обитателей развалившегося военного городка, по прежнему, в отличие от остальных, пытающихся держать фасон. Но физиономии невзрачные, обыкновенные. Изредка мелькнет в толпе яркое, южнорусское, с карими или голубыми глазами, с розовыми щеками на удлиненной формы лице. А так все больше круглые, как бы горбатые, с большими курносыми носами. Людишки серые, невысокие. Однажды, когда мы с матерью ездили в Калугу, я обратил на это ее внимание.

— Да, сынок, — согласилась она. — Обнищала русская нация, атрофировалась. Спиваются люди, а какое от пьяных потомство? Вот такое горбатенькое, невзрачненькое. В чем древняя сила духа только держится.

— У нас народ высокий, яркий, красивый.

— Что же ты хочешь, юг, больше солнца, фруктов. Да еще смешанная кровь. Возьми Пушкина, Лермонтова. Метисы всегда отличались умом ли, красотой, они раскованнее, покладистее. Свободнее. А свободный народ тянется вверх, как американцы или шведы. В древние времена на этой земле жило балтийское племя голядь. Потом оно ассимилировалось с восточными славянами. Но Тургенев все–таки подметил, что калужский мужик куда шире в плечах мелкого орловского или курского с тамбовским. Взгляд смелый, открытый. А после революции кого сюда не принесло. Кривоногих пермяков с вологодцами, тех же татар, мордвинов. Да водка — пей, залейся. Заводы с фабриками надо было кому–то строить, колхозы создавать.

Часов в восемь утра я заметил в толпе брата Владимира. Подойдя к кучке молодых мужчин, он включился в активное обсуждение какого–то вопроса. Среди говоривших выделялся среднего роста худощавый мужик из тех, кто все знает. Внимательно послушав одного, второго, третьего, он повторял то же самое, только более громким голосом. Как–то в школе довелось наблюдать любопытную сцену. Я тогда приехал от Союза писателей с выступлением о своей творческой деятельности. Войдя в помещение, сначала попросил учеников четвертого класса ответить на бытовой вопрос, кажется, о роли Горбачева, с их точки зрения, в перестройке. Что они думают вместе с родителями, естественно, по этому поводу. Короче, решил пощупать общее настроение, да и начинать было легче. Каждый высказывал личное мнение, стеснялся, заикался, и все–таки говорил свое. За одной из парт сидел лопушастый мальчишка, щупловатый, голова его с бестолковыми, но внимательными глазами вертелась как на колу. После пятого или шестого одноклассника он тоже поднял руку. Мальчишка почему–то сразу не понравился, а когда услышал его ответ — абсолютный повтор мнений других, выкрикнутый звонким уверенным голосом — то возненавидел его тихой ненавистью. Большинство подобных лопухов занимали руководящие кресла, правили моей страной не умом, а горлом, с решительным всезнающим видом выпирая напоказ множество заработанных неправедным путем побрякушек на груди. Больше хвалиться им было нечем. Так стало противно, что захотелось немедленно выйти из класса. Сидевшая рядом учительница благосклонно наклонила голову. Уверен, будь под рукой журнал, она поставила бы маленькому идиоту пятерку.

Наконец Владимир отделился от группы, направился в нашу сторону. Взгляд блудливый, меховая куртка расстегнута.

— Никак снова запил, — ахнула мать.

— Как дела? — поздоровавшись, пропустил замечание мимо ушей брат.

— Нормально. Мать предлагает заняться скупкой золота с монетами. Не гоняют здесь?

— Пиши табличку и покупай, — ухмыльнулся Владимир. В морозном воздухе даже я почувствовал запах перегара. — Кому ты нужен, у нас менты ручные. Если что не так — обращайся, помогу.

— Володя, мне кажется, ты выпил, — скорбно поджала губы мать.

— Опомнилась, — хмыкнул тот. — не первый день гуляю.

— Что произошло? Валя дома?

— Уехала в Калугу.

— А старшая Юлечка?

— Я за ней не смотрю. Она уже взрослая.

— Значит, дома ты один?

— Почему один, — пожал плечами брат. — С друзьями. Они пьют водку, я сухое по глотку. Крепкие напитки организм не принимает. В нашем деле, мать, нужна разрядка, иначе сгоришь.

— Понимаю, с утра до ночи как проклятый на голом чифире крутишься. Помощи ни откуда никакой, одни нахлебники вокруг, — вздохнула мать. — Но ты выпивал только в молодости, после армии. Чего ж на старости развязался? Съездил бы разрядиться за границу, деньги есть.

— Пытался, интереса нет, — отмахнулся брат. — Не доставай, это мои проблемы. Я мясо привез, пойду поторгую. Если чего надо — обращайтесь.

— Вот так всегда, — когда Владимир ушел, задумчиво сказала мать, — Никогда не пожалуется, не расскажет о причинах. Видишь, на том конце базара новые деревянные навесы с прилавками? Это он настроил. Помоги ему, Господи.

Торговля продолжалась до двенадцати часов дня. Первыми снялись белорусы с украинцами, затем калужане с москвичами, крестьяне из ближних деревень. Рынок опустел. Несмотря на нацепленную на грудь табличку, купить мне ничего не удалось. Приценивались, показывали золотые изделия, монеты, складни, рассказывали об иконах, но до продажи дело не доходило. То нет весов, то цена не устраивала. Мы расторговались неплохо. Крестьяне не жалели денег на шоколадки, жвачки, табак и вино, затариваясь до следующего воскресения. Купив колбасы, мяса, овощей, устало поплелись домой.

— Ты бы сходил к Володе, сынок, — попросила мать. — Обдерут друзья до нитки, пока Валя в Калуге, а Юлечка в институте. Узнал бы, почему она уехала. Как бы не поссорились.

Но я категорически отказался, прекрасно понимая, что напьюсь до поросячьего визга. Да и брат выглядел неплохо. Наверное, действительно употреблял одно сухое, что вызывало уважение. Припрешься так, не дай Бог, и он забухает по–настоящему.

Всю неделю я помогал матери скупать в магазинах дешевые водку и вино. Водка «Кристалл» стоила две тысячи восемьсот рублей, а продавали мы ее по пять тысяч. С бутылки вина навар тоже составлял не меньше тысячи. К матери звонили постоянно, потому что она панически боялась торговать самопалом, которым были заставлены все прилавки магазинов.

— Официально разрешают, — удивлялся я. — Что же у вас тут за порядки!

— Э-э, сынок, — отмахивалась мать. — Аликк из Азербайджана купил ресторан, крутит самопалом день и ночь. Сколько людей отравилось, в больницах поумирало, с него как с гуся вода. На «Мерседесе» раскатывает с личной охраной. Все купил, и милицию, и администрацию и прокуратуру. Шестнадцатилетнюю девушку, только школу окончила, машиной задавил — сухой из воды выскочил.