Воспоминание об Алмазных горах - Мария Колесникова

— Такое решение будет, — заверил Михаил Васильевич. — Мы пошлем к вам лучших из лучших! Вот ты, Петр Ефимович, согласился бы работать в Монголии? — неожиданно обратился он к Щетинкину.

— Готов выехать хоть завтра! Я полюбил Монголию.

— Ну, не завтра, а как закончишь военное образование, так и поедешь. Договорились?

— Мы с товарищем Максаржавом — старые знакомые, общий язык нашли, когда дрались с Унгерном.

— Знаю.

Михаил Васильевич рассказал о приезде в Москву осенью прошлого года военной делегации, посланной революционным китайским правительством доктора Сунь Ятсена. Теперь подготовку военных кадров для Национально-революционной армии в Гуанчжоу ведут советские инструкторы и советники. Только что получена трагическая весть: погиб главный военный советник Павлов. Вместо него Советское правительство направляет в Кантон Василия Блюхера.

Рассказ Фрунзе сильно заинтересовал Щетинкина: а почему бы и нет?.. Он представил привольные степи Монголии с их сухим зноем, охватывающим всадника с головы до ног, с полынью и ковылем, с гуртами овец и яками на склонах сопок, и сердце сладко заныло. В самом деле, он готов был вернуться туда!!

…И Щетинкин и Максаржав в присутствии официальных лиц вели себя сдержанно. И, только оставшись наедине, заговорщически подмигнули друг другу и рассмеялись. Потом лицо Максаржава сделалось серьезным. Он сказал:

— Однако в Монголии вас хорошо помнят, нохор Петр: Народное правительство присвоило вам звание национального героя — «Железного богатыря». Поздравляю! Вашему начальству сообщил об этом. Вас будут официально чествовать в монгольском посольстве.

Щетинкин смутился.

— А зачем чествовать? Даже неловко как-то: корпел над конспектиками, чуть тройку по военному искусству не схватил — и вдруг в «Железные богатыри»!

Максаржав рассмеялся.

— Самое тяжелое бремя — не забвение, а бремя славы, — сказал он раздумчиво. — Завели меня вчера в мастерскую вашего скульптора. Показывают бронзовую голову какого-то ламы или бурхана. Спрашиваю: «Кто это?» «Ваш бюст, Хатан Батор», — отвечают. Очень даже я был озабочен: а вдруг подарят? Домой придется везти, все смотреть будут. Очень неловко.

— А похож? Ну, скульптурный портрет?

— В зеркало себя не рассматривал, не берусь судить. Сопровождающий пояснил: Революционный военный совет СССР пошлет ваш бюст в дар братской Монголии. Ну, я совсем растерялся. Как быть?

Теперь оба хохотали — и «Несокрушимый богатырь», и «Железный богатырь». Потом они ходили по улицам Москвы, Щетинкин показал переулок, где в 1905 году рабочие строили баррикаду.

— У меня, пожалуй, отсюда все началось, — сказал он. — Как давно все было!.. Я и не я…

Обоим казалось, будто жизненный путь завершен. Щетинкину недавно исполнилось сорок. Максаржав был на целых шесть лет старше.

Не было больше рязанского плотника Петьки Щетины, не было церемониального чиновника, монгольского князя. По Москве шагали совсем другие люди, и мир стал другим. К этому новому миру Щетинкин пришел от баррикад Пресни… До этого им не приходилось рассказывать друг другу о себе. Но в шелесте листвы бульваров осенней Москвы крылось нечто, располагающее к откровенности. Узнав, что Щетинкин в юности плотничал, Максаржав весело воскликнул:

— Знакомое дело! У меня, нохор Петр, больше пролетарских профессий, чем у тебя: умею выделывать овчины, занимался портняжным ремеслом, сеял хлеб. А ты не умеешь валять войлоки? Теперь давай судить, кто из нас больше пролетарий. Мои дальние предки — простые араты. В князья выбились пикой и мечом, как ты в штабс-капитаны. Ну, а я опять вернулся в народ. Так оно правильнее. Красота коня — в беге, красота человека — в правде. А правда всегда с народом.

Еще в Монголии Петр Ефимович слышал о прошлых боевых делах своего друга, о том, как в двенадцатом году он взял неприступную крепость, брал и другие твердыни. Подлинный герой.

Максаржав любил вот такой полушутливый разговор. К своему геройству у него было скептическое отношение.

— В давние времена жили настоящие герои. А мне звание героя специально присвоили. Разве можно присваивать высокое звание обыкновенному человеку только за то, что он интересы народа и государства ставит превыше всего?

— А взятие Кобдосской крепости? — напомнил Щетинкин.

— Мы все должны были погибнуть или победить. И, наверное, погибли бы, если бы не Россия: она потребовала от китайских властей не давать кобдосскому губернатору подкрепления из Синьцзяна… Этим я и воспользовался тогда. Где же тут геройство? Иногда я думаю, что судьбы Монголии неотделимы от судеб вашей страны. А началось это еще в старые времена, когда великий Амурсана, борец за освобождение Монголии от маньчжуров, обратился в 1758 году за помощью к России…

Максаржав хорошо знал историю своей родины, и Щетинкин слушал его с интересом. Он почему-то постоянно чувствовал свою внутреннюю связь с монгольскими просторами, они влекли его. Будто оставил там часть своего сердца… Иногда он остро тосковал по Монголии. Что это? И разве мог он в тот радостный день встречи с Максаржавом предполагать, что найдет свою смерть именно в Монголии? Монголия была так далека от московских улиц, непостижимые пространства лежали между Москвой и Ургой. Лишь во сне он иногда скакал с обнаженным клинком по желтой и зеленой беспредельности, вспоминая: по монгольским верованиям, конь родился из ветра…

Он был связан с той страной, с ее людьми более прочными узами, чем мог предполагать… В какие бы дали ни уводила его судьба, она неизбежно приведет его в Монголию, чтобы именно здесь он встретил смерть, достойную бойца…

Мир и тишина вокруг. Войны заползли в свои мрачные норы. Сгинули немецкие фон-бароны — радетели за монархическую Россию и царский престол.

Но для Щетинкина война еще не кончилась. Ведь судьба — не что иное как логика исторических событий, в которые мы включены словно бы изначально. Логика — это неизбежность.

Вспомнили об Александре Диомидовиче Кравченко, недавно умершем. Последние годы он работал в Наркомземе.

Они простились. Обоим казалось — навсегда. По-братски обнялись, припали друг к другу.

— Прощай, «Железный богатырь» — Тумур Батор Щетинкин… — сказал Максаржав.

— Баяртай, нохор Хатан Батор. Дзамун сай яврай! Кочуй счастливо…

Максаржав уехал в свою Монголию, а комкор Щетинкин стал ждать назначения.

— Просись в Сибирь, Петя, — советовала Васса Андреевна. — В Москве воздуху не хватает, а у нас приволье.

Да он и сам тосковал по сибирским краям. Но даже комкор не может сказать высокому начальству: хочу в Сибирь — и баста! Куда пошлют, туда и пошлют. А на сборы дают двадцать четыре часа… Имущество, правда, невелико, собирать-то особенно нечего, и все же — трое детей, кое-какой скарб… Жизнь наша кочевая, бесприютная…