Сибирь - Георгий Марков

- А можно мне вначале кружку чаю с клюквой выпить? - Поля хотела назвать Акимова товарищ Гранит, но замялась, как-то это все же непривычно.

Акимов почувствовал это и сказал:

- Зовите меня, Поля, так же, как зовет Федот Федотыч, - Гаврюха. А чаю я вам сейчас налью.

Акимов сухими поленьями подбодрил печку, и она уже гудела во всю ивановскую. Через несколько мину г чайник забулькал. Акимов принес с улицы туесок с мороженой клюквой.

- Пейте, Поля. Как утолите жажду, начнем обедать.

Акимов не дал Поле даже прикоснуться к котелку.

Все подготовил сам: разогрел, налил в миску похлебку, сюда же положил сваренного рябчика, выставил на стол кусочки соленого чебака на дощечке.

- Ешьте, пожалуйста. У нас с Федот Федотычем слабовато стало насчет сухарей Но вам я одолжу из нашего с ним неприкосновенного запаса. - Акимов встал, чтобы вытащить из туеска, стоявшего на полке, сухарь, но Поля остановила его:

- Я вас свежим хлебом угощу. У меня целая коврига.

Поля достала из своего мешка круглую ковригу хлеба, разрезала ее пополам.

- Это на дорогу вам. А это можно есть.

Акимов давно уже не ел свежего хлеба. Вяял ломоть, нюхал, а откусывать не решался. Наконец откусил, жевал долго, с аппетитом.

- Много изумительного придумали люди, а хлеб - самая потрясающая находка человека. - Акимов причмокнул языком, не скрывая наслаждения. Поля развеселилась, наблюдая за Акимовым.

- Обычный ржаной хлеб. Да к тому же еще крупного помола - А вот тем и дороже! А как пахнет! Заполонил запахами всю избу. - Акимов съел большой ломоть, съел бы и второй, но сам остановил себя: - Достаточно, надо оставить и на завтра.

Разливая густой навар чаги по кружкам, Акимов решил, что теперь можно поговорить и о деле.

- Скажите, Поля, какие же устные наказы передавал мне товарищ Глухарь?

- Значит, так. - Поля замолчала, вспоминая, что говорил отец, заглянула в выжидающие глаза Акимова, сказала: - Выйдем завтра рано утром. Дойдем до дедушкиной землянки. Там ночевка. А вот от землянки путь будет подлиннее верст на десять Обойдем стороной Парабель и к вечеру придем в Чигару. Оттуда в ночь ямщик Ефим Власов повезет вас дальше Куда повезет, не сказано. Глухарь... - Поля смутилась, помолчала, с поспешностью продолжала: - Глухарь сказал: про остальной путь знает тот, кто повезет.

Вероятно, сообщение Поли ничего нового не содержало для Акимова, обо всем этом было сказано в записке, которую он перечитал несколько раз, но выслушал Полю Акимов внимательно. Помолчав, спросил:

- Выходит, в этой самой Чигаре ночевки у меня не будет?

- Нет. В ночь вас повезут дальше, - подтвердила Поля и, помолчав, высказала свое предположение: - Думаю, потому вас повезут в ночь, чтоб проехать станки, на которых сыск ведется.

- Ну положимся на судьбу и особенно на товарищей, - пошутил Акимов.

В избе стемнело. Посверкивала полосками света лишь печка. Акимов открыл ее дверцу. Зажег лучинку, запалил светильник.

- В какое время выйдем, Поля? - спросил он.

- Начнет светать - и мы на лыжи.

- Хорошо Я сейчас кое-что приберу, чтоб не заниматься этим завтра, и потом, вы утром рано не поднимайтесь, спите, я вскипячу чай, сварю рябчиков. И если вы не проснетесь, разбужу вас.

- Я привыкла вставать в четыре-пять утра Коров хожу доить.

Можно было бы, пользуясь этим намеком, пуститься в расспросы о Полиной жизни, но Акимов счел себя не вправе делать это. Товарищ Глухарь написал кратко: составлен маршрут вашего побега, необычный, несколько удлиненный по расстоянию, но зато наиболее безопасный. До деревни Чигары вас проведет Поля, и все. Кто такая Поля? Какое она имеет отношение к Глухарю?

Чем она занимается? Ни слова.

Единственно, в чем убежден Акимов - в родстве Поли и Федота Федотовича. Поля называла старика по имени и отчеству, но раза два обмолвилась: "дедушка".

Вспомнилось Акимову и другое: как-то еще по первости, когда речь зашла о девушке, спасшей его на курье, старик не удержался и с гордостью воскликнул: "Внучка моя! Разъединственная!"

Акимов вздохнул, сожалея, что не может по обстоятельствам собственной жизни утолить свое любопытство, и посоветовал Поле ложиться на нары.

- Лягу, пожалуй. Ноги-то наломала за два дня, - сказала Поля и, подойдя к нарам, забилась в самый угол.

Акимов думал, что она сейчас же заснет, но Поля лежала с открытыми глазами, и, изредка поглядывая на нее, он видел, что она неустанно следит за ним.

- Раз вы не спите, Поля, хочу спросить вас: что мне делать с этой доской? - сказал Акимов, держа в руках склеенную доску шириной почти в столешницу.

- Что же, в других местах России доски не найдете? - усмехнулась Поля.

- Не в том дело, Поля. Это не просто доска, а карта Дальней тайги с обозначениями признаков газа, горячих источников, звуковых смещений, отклонений стрелки компаса. Тут записаны и наблюдения... Мои собственные и Федота Федотыча в особенности. Черт его знает, может, когда-нибудь и потребуется для науки.

А доска потому, что не оказалось у меня ни бумаги, ни карандаша...

Полю все это поразило. Она поднялась на локте, и глаза ее смотрели теперь на Акимова с изумлением.

О своей родной нарымской земле, краше которой, как ей думалось, на свете не было, она слышала чаще всего одни и те же слова: "Гиблые места. Гиблый край .." Ее сердчишко всегда сжималось в комочек от этих жестоких и суровых слов. Это нарымская-то земля гиблая?!

Земля, где выросла и прожила всю жизнь мама? Земля, которую полюбил навсегда ее папка, приехавший сюда подневольно?! Земля, о которой дедушка Федот Федотович часто говорит как о земле чудес?! Ну уж знаете...

А где еще есть такие просторы, как здесь, в Нарыме?

А где, в каком краю сыщутся такие могучие реки, как здесь? А леса такие где-нибудь есть еще? А какие бывают здесь необозримо широкие луга, когда после весеннего половодья они покрываются цветами и буквально напоминают ковры! Вот то-то и оно...

Поля, конечно, этого не высказывала, но она всякий раз готова была высказать эти мысли, едва лишь ктонибудь произносил о Нарыме жутко несправедливые слова: "Гиблые места, гиблый край..."

И вот тебе на! Беглый человек... Залетная птаха...

А о чем толкует? Карта Дальней тайги! "Может быть, когда-нибудь потребуется для науки..." Не для чегонибудь, а для науки! Кто он, этот парень, обросший бородой? Может быть, он новый Ломоносов? Тот-то ведь тоже из глухих и дальних мест, пехтурой с сумкой сухарей заявился в Москву...

Поля не могла дальше лежать на нарах. Она встала, подошла к столу, кинула взгляд на доску, разрисованную каленым шилом.

- И это все Дальняя тайга? - спросила Поля, склоняясь над доской.

- Все она, Поля. И неосмотренной земли тут... - Акимов не договорил, задохнулся, только размахнул длинными руками.

- А у нас, как ни послушаешь, все говорят: "Гиблые места". А вот же!

- Гиблых мест нет на земле, Поля. Есть гиблые условия существования людей. А это уж зависит не от земли, а от человека...

- А вы понимаете в землях? Какая ценная, какая нет? - спросила Поля, чувствуя, что облик этого парня приобретает какие-то иные очертания. "Я-то думала: он так себе, бунтует против царя, и все, а он, видишь ли, как... для науки", - - мелькало у нее в уме.

- Кое-что понимаю, Поля. Путешественник я, изыскатель, - с легкой иронической улыбкой сказал о себе Акимов.

- И когда только вы успели?! - невольно воскликнула Поля, предполагавшая, что все люди, сведущие в науке, - предельные старцы с длинными седыми волосами, суровые и недоступные на вид, как тот же Ломоносов или вот еще Менделеев...

- Нет, Поля, вы ошибаетесь, пока еще ничего не успел.

- А вам это надо забрать с собой? - Поля кивнула на карту, прикрывшую стол почти целиком.

- Хотелось бы, конечно, - вздохнул Акимов, вспомнив сразу дядюшку Венедикта Петровича, который весьма был бы доволен такой картой. Похвалил бы всенепременно: "Молодец, Ванька, не лоботрясничал, думал, не уповал на светлое будущее, на которое любят сваливать несделанную работу лентяги".

- Нести целиком такую доску трудно. На каждом шагу она будет цепляться за сучья. Вы белый свет невзлюбите, - сказала Поля, прикинув размер доски со спиной Акимова. - А можно вот что сделать: распилить доску, сложить плашка на плашку, а уж потом склеить ее столярным клеем. И придется нести ее в мешке, и не поперек спины, а вдоль.

Акимов уже и сам понимал - забрать с собой доску невозможно. Ну, скажем, пронесет он ее через тайгу, а дальше как? Даже в распиленном состоянии доска все равно будет помехой. А главное, она будет обращать внимание на него посторонних и, следовательно, чинов российского правопорядка, а ему, наоборот, стать бы сейчас невидимкой, превратиться в тень, проскользнуть по России легкокрылой бабочкой, не оставляя следа.

- Спасибо, Поля, за совет, а взять доску не смогу.

Оставлю. Положу вот сюда, в уголок. Под нары. И пусть себе лежит. Единственное, о чем прошу, Поля: передайте Федоту Федотычу, чтоб не торопился он пускать ее на лучину .. - Подумав о чем-то, добавил с грустной усмешкой: - Вдруг она мне понадобится...