Аркадий Бухов - Аркадий Сергеевич Бухов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды, месяца через четыре после этого, когда Холивудченко с новым сценарием проходил по окраинной улице мимо какого-то кино, внезапно оттуда высыпало полдюжины подростков и шумно преградило ему дорогу.
— Кто идет? Сгинь, гордый наглец Холивудченко, разрушающий любовь!
— Куда же я сгину, ребятки, — робко пробормотал Холивудченко. — Кругом грязь, а я без калош.
— Ах, получай тогда, собака, возмездие за дерзость! — раздался восторженный подросточий выкрик, и Холивудченко, со сбитой камнем шапкой, слетел на тротуар.
С торжествующими криками подрастающее поколение исчезло, а когда Холивудченко кряхтя поднялся, какой-то проходящий мимо гражданин с керосиновым бидоном соболезнующе заметил:
— Всегда так. Насмотрятся босячьих картин, а потом хулиганят… Спинку почистите, гражданин…
— Бандиты, — проворчал Холивудченко. — И кто только ставит такие картины… — и под наплывом обиды и злости крикнул в темноту: — И какие только идиоты пишут такие сволочные сценарии!
А когда поднял кверху глаза, прочел над входом в кино:
— «Кровавый чижик, или Пистолет и слава» — детская картина, сценарий Е. Холивудченко, постановка…»
Холивудченко обиженно чмокнул губами. Немного постоял и вдруг резко зашагал дальше. Надо было торопиться: в левой руке он держал новый детский сценарий — «Жуткая бабушка, ее неустрашимый козел и несознательные волки»…
Человек и курорт
Человек — как забытый клад в степи: копнешь верхний слой, а за ним столько разных сокровищ и сокровенностей, что дух захватывает… Чего только нельзя найти в прошлом незамысловатом человеке?..
На себе я это испытал в прошлом году, когда какой-то незнакомый доктор — да будет презренно имя его! — посмотрев на меня поверх широких очков, начал перечислять все те широкие возможности, которые таит мой организм. По его точному и беспристрастному подсчету оказалось. что передо мной блестящий выбор недорогих и обеспеченных путей для крематория: печень, почки, кишки — словом, все то, что я мог скопить за долгую трудовую жизнь, все это вопиет или о крематории, или о курорте.
— А главное, — наставительно добавил доктор, — у вас неправильный обмен веществ. Знаете вы, что это такое?
Этого я не знал… Очевидно, что-то вроде шумного базара внутри, где почки обменивают на легкое, две толстых кишки на одну слепую, а грудобрюшную преграду стараются всучить за заднюю желудочную стенку. Чувствовать внутри себя все эти коммерческие и, наверное, не всегда честные операции довольно противно, и пришлось согласиться перевезти все это неправильно обменивающееся вещество на юг.
В первый же день моего приезда на курорт местный врач сердито сказал, что я должен что-то пить натощак большими порциями.
— Доктор, — вежливо ответил я, — если это коньяк, то только после завтрака. Мне этот метод лечения нравится. Выясните только, позволяет ли мой организм закусывать лимоном в сахаре. На свой страх я боюсь это брать.
Оказалось хуже. Пришлось пить какую-то воду, которая напоминает своим вкусом детский заводной волчок, неосторожно проглоченный рассеянным человеком: она царапала внутри, била в нос и вызывала смутную тягу к безвременной кончине.
— Доктор, — печально попросил я. — нельзя ли лучше смазывать меня чем-нибудь снаружи, чем заставлять пить эту самую воду? Мне кажется, что от этого водопоя мои вещества начали меняться с ужасающей быстротой…
Доктор выслушал меня с таким видом, как будто я ему рассказывал не о себе, а о покойном управдоме.
— Теперь вы будете купаться.
— Спасибо: конечно, это не выход из положения, но все-таки это не внутреннее.
— Четыре раза в день. Семь минут в пять утра, одиннадцать минут в семь утра, пятнадцать в четыре и десять в шесть. Поняли?
— Боюсь, что спутаю, доктор. Придется брать с собой в воду большие стенные часы.
— Будьте серьезны. Помните, что у вас неправильный обмен веществ.
— Помню. Еще как помню! Даже в блокнот записал, чтобы не забыть.
Я начал купаться. В то время как другие спали, как молодые телята в июле, я уже лез в холодную воду, с отчаянием следя, когда пройдут назначенные семь минут. Позже, не допив кофе, я уже лез в море с настойчивостью престарелого тюленя. Я возненавидел воду до мигрени. Толстый взрослый человек, у которого немало жизненных забот и неприятностей, барахтающийся в зеленом купальном костюме около берега под назойливые насмешки прибрежных мальчишек, — печальное, незабываемое зрелище…
— Доктор, — взмолился я, — я уже весь сырой, как подвальная квартира. Я насквозь просолен: меня, наверное, можно подавать в качестве закуски в пивной… Выньте меня, пожалуйста, из воды — не могу…
Доктор вынул меня, но тут же спохватился и отдал распоряжение:
— А теперь гулять… Гулять, гулять…
— Пешком? — с ужасом в глазах переспросил я. — Долго?
— А вы как думали?
— Думал, только до вокзала. А там на поезд и обратно в Москву.
— Помните, что…
— Знаю, помню: обмен веществ. Неправильный. Куда прикажете лезть: на гору, в гору, в долину, в песок, в болото? Говорите, доктор. — я все вытерплю. Пользуйтесь!
Две недели я вел себя, как сумасшедший козел. Я скатывался с каких-то гор на острые камни и отдыхающих курортников. С «Известиями» в руках я прыгал на выступы, мучительно стараясь походить на серну, Я влезал куда-то наверх в тридцатиградусную жару, оглашал стонами и нехорошими словами мирные окрестности, наполненные комарами и молодыми людьми.
— Доктор, — в изнеможении заявил я через две недели. — во мне уже нет ничего человеческого. Меня примет любой зоопарк или, в худшем случае, лучший ботанический сад: я черный извне, соленый изнутри, я могу прыгать с кустов на деревья, я могу скатываться, как скала…
— А как обмен веществ? — полюбопытствовал он с видом человека, рассматривающего перекрашенные брюки.
— Вам виднее, доктор, но мне кажется, что обмен, быть может, и есть, и, может быть, даже исключительно правильный, но самих веществ уже нет… От такой жизни и из слона все вещества выйдут, а я только скромный беспомощный литератор… Доктор, пустите меня в Москву, у меня жена, дочь, книги… Я буду бегать там по издательствам, сидеть по семи минут в соленом растворе и глотать какую угодно опасную жидкость, вплоть до нефти, только пустите…
Через два дня я сидел в поезде. Железная дорога — удивительно целебное средство, — медицина этого случайно еще не заметила. Я ел на каждой станции, спал на верхней полке, читал еженедельники и чувствовал, как поправляюсь на каждом полустанке.
В Москве, добравшись до своей комнаты, я заперся на полторы недели и лежал, как удав на солнце. Два примуса, выбиваясь из сил с утра, жарили для меня большие куски черного мяса. Медленно, но верно я поправлялся.
— На
