Привет, Афиноген - Анатолий Афанасьев

Ровно в шестнадцать часов вместительный конференц–зал на первом этаже заполнился людьми. Первые по привычке захватывали стулья у распахнутых окон и занимали задние ряды, а тем, кто опаздывал, приходилось садиться все ближе и ближе к сцене, на которой стоял стол президиума. Одним из последних в зал степенно вошел Юрий Андреевич Кремнев. Ни на кого не глядя, он прошагал к сцене и сел в первом ряду, закинув ногу на ногу. От остальных собравшихся его отделяли два ряда пустых стульев. Несколько мгновений он изучал сцену, затем повернулся лицом к залу, безошибочно отыскал глазами профорга Николая Николаевича Нефедова и недовольно махнул ему рукой. Нефедов под негромкие напутствия и смех выскочил на сцену, держа в руках стул. Это был толстенький человечек неопределенного возраста, как, впрочем, и должности. Профоргом его выбрали на прошлом собрании совершенно случайно. Прежний профорг — деятельный и агрессивный руководитель группы Мелехин — уволился, оставив в своем хозяйстве полную неразбериху. На минувшем собрании Николай Николаевич стал кричать с места, что вот, поскольку выбрали человека несерьезно, абы выбрать, то и профсоюзная организация отдела переживает черные дни, другие отделы выезжают на экскурсии, достают билеты в Большой театр, имеют черную кассу, а у них, сирот, ничего этого и в помине нет. Товарищи одобрили запальчивые реплики Нефедова и тут же баллотировали его на пост профорга, голосование было единогласным. Нефедова знали как человека, хотя и любящего иной раз повалять дурака, но, в общем, расторопного и исполнительного. Конечно, никто не предполагал, что он с таким чудовищным рвением возьмется за дело. Не проходило и дня, чтобы измученное профбюро не оставалось после работы, не запиралось в кабинете Карнаухова и не просиживало там до прихода уборщицы. Та выгоняла их со скандалом, грозя непокорному Нефедову поломать лично об него свою любимую швабру. Уборщица была несознательная и не умела понять, что просиживают они штаны после работы не ради баловства, а для всеобщего благоденствия.

Какие планы вынашивал новый профорг, что готовился обрушить на головы сотрудников, — мало кто догадывался. Николай Николаевич и члены бюро сохраняли это в глубокой тайне. Известно только, что свою основную работу Нефедов окончательно забросил и на попреки своего непосредственного начальника Мефодьева отвечал недоуменным взглядом и загадочной фразой: «Вы действительно, Кирилл Евсеевич, не понимаете или не хотите понять?» От него и прежде было мало проку, а теперь, когда он заступил на новый пост, не на что стало и надеяться. «Человек в раж вошел, — решил Мефодьев, — пусть его потешится. Может, первый раз в жизни ему в руки власть попала».

Реально новый род деятельности, которым увлекся Нефедов, выразился пока лишь в том, что он водрузил на свой рабочий стол табличку с надписью «Секретарь п/о тов. Нефедов Н. Н.» и выпустил газету–молнию с фамилиями злостных неплательщиков взносов и с гневными тирадами в их адрес. Молния провисела всего–навсего полтора часа. Вышедший в коридор Карнаухов случайно ее прочитал и собственноручно сорвал со стены, хотя она была приклеена канцелярским клеем и для верности прибита кнопками. На истерическое «прошу объяснить!» подскочившего Нефедова Николай Егорович сразу не ответил, а некоторое время с любопытством в упор разглядывал новую власть. Наконец объяснил, что никто не позволит Нефедову обзывать хороших работников такими словами как «скупердяй от науки», «ретивые Плюшкины» и даже «вредные элементы», на что пылающий от официального накала Нефедов обратил к нему свой сакраментальный вопрос: «Вы действительно не понимаете или не хотите понять?» В отличие от Мефодьева, заведующий отделом ответил на этот вопрос исчерпывающе. «Не понимаю и не хочу понимать!» — ответил он, с приветливой улыбкой заглядывая в прозрачные глаза Нефедова. Тот стушевался и развел руками: подчиняюсь воле руководства, но время покажет, кто из нас прав.

Оказавшись со стулом на сцене, Николай Николаевич растерялся. Это было первое собрание, которое ему предстояло вести, и оно оказалось, мягко выражаясь, нетипичным. С утра он прохаживался у кабинета Карнаухова, решая, стоит ли зайти посоветоваться, но так и не зашел. Они столкнулись с Николаем Егоровичем, когда тот выходил из комнаты. «Вы не ко мне? — любезно спросил Карнаухов. — А то я обедать ухожу». — «Что вы, что вы, — пробормотал Нефедов, — я по другому делу. Не беспокойтесь!» — «Небось, неплательщиков подстерегаете?» — пошутил на ходу заведующий, непонятно чем довольный, ухмыляющийся. «Погоди ужо!» — подумал ему вслед Нефедов.

Теперь он стоял на сцене, ловил с нетерпением хоть какой–нибудь знак от Кремнева, но тщетно. Юрий Андреевич с искренним интересом изучал ногти у себя на левой руке.

— Надо избрать президиум, — предложил Нефедов, все еще держа в руках стул и не находя места, куда его поставить. — Счетную комиссию так же…

Кремнев крякнул, резко вскочил на ноги, обернулся лицом к залу.

— Товарищи, думаю, не стоит тратить время на процедурные деликатесы. Собрание у нас необычное, деловое, предлагаю избрать двух человек. Одного — для ведения протокола и председателя… Кто за?

Быстро выбрали протоколистом Инну Борисовну и председателем Виктора Давидюка, который уж было собрался вздремнуть. Давидюк степенно выбрался на сцену, отобрал стул у онемевшего Нефедова, придвинул его к столу и сел, разложив перед собой листы бумаги. Движения его были уверены, неторопливы — такое было впечатление, что он всю жизнь председательствовал.

— А вы побудьте в президиуме, товарищ Нефедов! — распорядился с места Кремнев, похожий на дирижера, который поудобнее для себя рассаживает оркестр. Это была уловка. Нефедов смешон, и, выставляя его напоказ, Кремнев заранее заигрывал с настроением аудитории. Сегодняшнее дело не представлялось ему ни сложным, ни безнравственным. Он отвел на него (про себя) два часа и собирался в них уложиться. Выбор председателя Давидюка был тоже им продуман и организован, хотя об этом знали только посвященные. Давидюк принял свое временное начальствование за чистую монету и теперь не спеша прикидывал, как половчее провести собрание так, чтобы закруглить его к шести часам, не позже, к началу футбольного матча.

— Что же, — сказал он вроде себе под нос, но бас его гулко разнесся по залу, — тут у меня списочек, куда записались желающие выступить. Первым хочет высказаться товарищ Сухомятин Георгий Данилович. Прошу!

Сухомятин выскочил к микрофону из–за портьеры, пощелкал по нему пальцами — микрофон молчал.

— Техника на грани фантастики. — Этими словами он начал выступление. Но не успел хорошенько разогнаться, как Виктор Давидюк его придержал стуком карандаша по крышке стола.

— Регламент! — объяснил он. — Мы забыли договориться о регламенте!

Зал был пока настроен шутливо.

— Три минуты! — крикнул какой–то остряк.

— Поступило предложение, — прокомментировал Давидюк. — Основному докладчику — двадцать минут, остальным по пять. Хватит вам, Георгий Данилович?

Больше Сухомятина не перебивали. Он сделал краткий обзор деятельности отдела за минувшие полтора года, выходило, что поработали они на славу, но могли гораздо лучше. Далее он перешел к недостаткам. Каждое его слово било точно в цель. Отсутствие общей идеи, неразбериха внутри отдела, плохая дисциплина, слабая координация в общеинститутском масштабе — все это бледный Сухомятин укладывал одно за другим, будто выстилал камнями тяжелый подъем в гору, на вершине которой кто–то сидел и ждал, пока он до него доберется. Фамилию Карнаухова он упомянул один раз в самом конце, после многозначительной паузы. Он сказал так:

— Я сознательно не называю имени нашего заведующего уважаемого Николая Егоровича Карнаухова. Мы все знаем, сколько энергии и душевного тепла отдал он отделу, особенно на стадии его становления. Теперь, когда Николай Егорович в силу своего возраста и, видимо, не слишком хорошего здоровья не всегда успевает проконтролировать функции разветвившегося живого организма, каковым я образно называю наш отдел, думаю сваливать вину на него одного было бы нечестно. Я как его заместитель полностью готов ответить за срывы, ошибки, неритмичность и прочее… И, как говорится, дорогу осилит идущий.

— Вы разве путешественник? — вынесся из зала бойкий голос. Георгий Данилович устало улыбнулся на реплику и элегантным движением смахнул пот со лба. Как Цезарь, он перешел свой Рубикон и обратного хода не имел. Мельком, стараясь, чтобы никто не заметил, он все–таки покосился на близко сидящего Кремнева: доволен ли его зачином дирижер? Понять не смог. Кремнев опустил голову на ладони, задумался. «Не может он быть недоволен, — мелькнуло в голове Сухомятина. — Лучше, чем я, не скажешь. Тонко, не в лоб и… наповал».

— Вопросы к докладчику! — объявил председатель Давидюк. Своего отношения к выступлению он тоже ничем не выразил, может, только слегка поскучнел.