Ссора с патриархом - Джованни Верга

Имя, положение, порядочность — чего еще могло желать правительство, чтобы назначить мэром маркиза? И раздолью этих синьоров пришел бы конец.

— Маркиз Роккавердина, — восклицал доктор Меччо, — это вам не марионетка, которой эти господа смогут управлять, дергая за ниточки из-за кулис.

— Все как один проголосуют за вас, кузен! — добавлял кавалер Пергола.

И, оставшись с ним наедине, когда доктор Меччо ушел и уже не мог мешать своими клерикальными бреднями, он отвел душу:

— Все мы в руках пономарей! Надо гнать их прочь. Пономарей и сторонников Бурбонов! Они ждут с минуты на минуту возвращения Франческьелло…

В глубине души маркиз тоже был немного на стороне Бурбонов.

Объединенная Италия — да, он мог бы поверить, что это хорошо, если б объединение не породило столько налогов, что уже и дышать стало нечем. Но ему, никогда не занимавшемуся политикой, было безразлично, как будут звать короля — Франческьелло или Виктор Эммануил. Свободу он понимал до определенного предела. Разве кто-нибудь прежде беспокоил его? Он всегда делал у себя в доме все, что захочет, что ему вздумается. Больше ему ничего не нужно было.

Его дед и отец имели немало неприятностей, ввязываясь в некоторые дела. Особенно дед, неистовый карбонарий в двадцатые годы! А что толку? Ему пришлось затаиться, чтобы жить спокойно. А отец в сорок восьмом? Его, капитана национальной гвардии, Сатриано едва не расстрелял. Вот какую получают прекрасную выгоду, когда занимаются политикой! При Фердинанде II и Франческьелло по крайней мере жилось спокойно. Никакой избирательной борьбы. Декурионов, как тогда назывались советники, назначал вице-губернатор, и никто не смел ему возразить.

Кузен Пергола, не в первый раз уже слушая эти разглагольствования, выходил из себя:

— А человеческое достоинство вы совсем ни во что не ставите? Теперь мы управляем сами через депутатов и советников, выбранных нами же. Плохо выбираем — так сами и виноваты…

— Верно. И невозможно выбрать хорошо. Честные люди — не нахалы, они не любят лезть вперед, как те, кому нечего терять и кто стремится только выгадать.

— Честные люди не правы. Только простаки могут допускать, чтобы над ними брали верх.

— Иные простаки догадываются об этом, кузен!

Тем не менее уговоры и примеры со временем возымели на него действие. Кузен и его сторонники обрабатывали избирателей, оставляя маркизу лишь заботу о том, чтобы наносить последние мазки — приветливым словом, улыбкой, дружеской благодарностью, туманными обещаниями, которые он вроде бы давал и в то же время не давал, дабы не оказаться потом слишком связанным обязательствами.

Таким образом, первое время маркиз оставался несколько в стороне. Однако постепенно азарт борьбы захватил и его, побудив даже навестить некоторых влиятельных избирателей.

— О синьор маркиз! Какая честь!.. Подумать только! Ваше имя!..

— Не только мое. Поймите правильно, Я лишь один из многих. Нужно голосовать за весь список.

— Вы правы. Но… как это делается?

— Договоримся. Два-три имени — вот эти.

— Можно ли отказать маркизу Роккавердина?

Других же — крестьян, рабочих, некоторых дворян из тех, что имеют у своего имени приставку «дон», но не имеют денег, он вызывал под разными предлогами к себе или же просто посылал сказать: «Маркиз хочет поговорить с вами».

— Я сам дам вам бюллетень.

— Как ваша милость прикажет.

— Уже с зачеркнутыми фамилиями, имейте это в виду!

— Своего кума, ваша милость, я не могу обидеть, я обещал.

— Так идите за своим кумом.

Некоторые смущенно чесали затылок.

— В чем дело?.. Тебе заплатили?

— Что вы хотите, ваша милость! У меня жена, дети… Неурожайные годы… С брюхом шутки плохи!

— Я дам тебе вдвое больше, но накануне здесь, у меня в доме, чтобы избежать соблазнов. Ты будешь не один.

А если встречал сопротивление, в нем тотчас начинал говорить Лиходей. Но как гласит пословица: «Он был на балу и должен был танцевать» во что бы то ни стало, чего бы это ни стоило, не гнушаясь даже угрозами:

— Я вам это припомню! Бывают в жизни такие минуты, когда без помощи не обойтись. Так что не жалуйтесь, если… потом…

Сразу освоив избирательные уловки, он уже вошел во вкус борьбы и загорелся так, что и сам никогда не подумал бы, что с ним может быть такое. Верно говорят, некоторые вещи надо самому испытать, чтобы справедливо судить о них.

Думал ли он об интересах города, о ранах, которые надо было залечить, о проблемах, которые надо было решить, о добре, которое можно было сделать? Нисколько. Его привлекала лишь борьба, и не столько ради стремления во что бы то ни стало одолеть противника, сколько потому, что доставляла различные хлопоты, которые отвлекали от мыслей о другом, давали повод показать, что он занят выше головы, гораздо больше, чем это было на самом деле.

Время от времени, однако, какого-нибудь слова, намека или события, какого-то неосознанного движения души было достаточно, чтобы он понимал тщетность своих усилий. Вскоре ему предстояло вновь испытать жестокую внутреннюю борьбу, не дававшую покоя, словно он ничего не сделал до сих пор, чтобы подавить ее, уничтожить!

И тут как раз явилась к нему вдова Нели Казаччо с четырьмя детьми.

— Ваша милость, вы были для нас самим провидением господним!.. Вы сделали сто добрых дел, сделайте, бога ради, сто первое! Возьмите к себе на службу моего старшенького. Я же буду как-нибудь выкручиваться, пока хватит сил и здоровья, чтобы прокормить остальных. Отправьте его в деревню волопасом. Я не прошу платы. Он годится и в посыльные, если надо сбегать куда. Сейчас, когда ваша милость женится… Я и синьору маркизу просила. Мне посоветовали: «Сходите к ней!» Откуда мне знать, как обстоят дела? И добрая синьора сказала…

— Нет! Это невозможно! Я сделал все, что мог!

Он злился на себя за то, что дрожит, словно перед судьей, перед этой несчастной женщиной в жалких грязных лохмотьях, увядшей от горя и нищеты, неопрятной и непричесанной, сохранившей отблеск своей хваленой красоты лишь в огромных черных глазах, полных слез.

— Истинная правда! Пресвятая богородица воздаст вам за все в раю! У меня нет слов, чтобы отблагодарить вашу милость! Господь бог да пошлет вам в награду сто лет здоровья и благоденствия! И да предаст огню в этой и другой жизни тех лиходеев, которые уморили моего невинного мужа!.. Он был невиновен, ваша милость! Невиновен, как Христос, распятый на кресте!

— Не я же осудил его, — пробормотал маркиз.

— При чем здесь ваша милость? Я же говорю — лиходеи.

Каждое ее слово будто кинжалом пронзало его сердце.

К счастью, пришел кавалер Пергола, запыхавшийся, вспотевший, сияющий от радости, что принес хорошие вести.

Несчастная женщина обратилась и к нему:

— Ах, синьор кавалер! Замолвите доброе слово, ваша милость!

— Хорошо, хорошо, а теперь уходите. Или вы думаете, что у маркиза нет других дел!

В ночь накануне воскресенья, когда должны были состояться выборы, маркиз отправился в сопровождении кузена и нескольких других надежных людей стучаться в двери безмятежно спавших избирателей — надо было приободрить колеблющихся, последний раз попытаться склонить на свою сторону тех, кто еще сопротивлялся, словно пленников отвести к себе в дом тех, кому нельзя было особенно доверять, кто мог не устоять под давлением соперников. И, встречаясь на улицах, в переулках, сторонники двух разных партий сердито поглядывали друг на друга, обменивались колкостями или шутками, в зависимости от настроения.

Маркиз прежде и представить себе не мог, что дойдет до такого. В иные минуты его мутило от этих жалких интриг, он чувствовал, что совсем выдохся. Но он был на балу, он должен был танцевать! В один прекрасный день, когда все это ему надоест, он пошлет их всех — муниципалитет, советников, избирателей — ко всем чертям! Ничьим слугой он быть не желает!

Он вернулся домой на рассвете и лег в постель, потому что был совсем без сил. А тем временем в его столовой эти негодяи опустошали бутылку за бутылкой и за обе щеки уплетали яйца, сыр, колбасу, маслины, орехи, инжир и горы свежих булочек, которые исчезали со стола, словно крохотные пилюли. Они ели и пили в ожидании, пока их отведут в церковь святого Луиджи, где за неимением более подходящего помещения проходило голосование.

За ними время от времени приходили и уводили: двоих, троих, а то и четверых, в зависимости от того, с какой буквы начиналась фамилия. Кавалер Пергола и доктор Меччо, словно карабинеры, стояли на страже, никого не подпуская к ним, из опасения, что они незаметно обменяются бюллетенями, сопровождали их к столику избирательной комиссии под улюлюканье, насмешки и скрытые угрозы противников, которые, однако, ничему не препятствовали, поступая со своими избирателями точно так же.