Дом железных воронов - Оливия Вильденштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Данте издает сдавленный звук.
– Я обещаю уйти после одного бокала, – сладко говорю я, оглядывая модных гуляк.
Я вижу множество знакомых лиц: родители Феба и его сестра Флавия, будущий супруг Флавии Викторий Сурро, старый и высокомерный; вижу многих завсегдатаев «Дна кувшина». Некоторые встречаются со мной взглядом и долго смотрят в ответ, отчего у меня мурашки бегут по коже; другие отводят взгляд, как будто боятся, что я заговорю с ними и тем самым запятнаю их репутацию.
А вот женщины беззастенчиво пялятся и так же бесстыдно перешептываются. Я слышу кое-что на счет своих ушей и мундира принца, накинутого на мои плечи.
– Я вижу, что чувство стиля Цереры передалось и тебе. – Ксема держит голову так высоко, что я могу видеть ее ноздри. – Что за безвкусица на тебе надета?
Безвкусица?
– К сожалению, на деньги, которые мы выручаем за продажу чая и припарок, нелья купить яркие платья. Не то чтобы ей было куда их надеть. Вы же знаете, ее нигде не принимают, потому что она не отвернулась от дочери и от меня, какими бы мерзкими мы обе ни были.
Фэллон, потерпи. Мы еще не закончили.
Они отвратительны.
Я знаю, Behach Éan. Я не упускаю вздоха в его голосе, и хотя он, должно быть, находится на другом конце участка от меня, его слова приносят мне небольшое утешение.
– Вон! Убирайся из моего дома, ты, грязная маленькая… маленькая… – кричит Ксема.
– Полукровка? – добавляю я.
– Незаконнорожденная! – визжит она громко, должно быть, хочет, чтобы услышала вся Тареспагия.
В толпе становится так тихо, что я слышу, как лопаются пузырьки в хрустальных графинах с вином фейри. Я также слышу, как белый хлопок скользит по коже Данте, когда он скрещивает руки.
– Незаконнорожденная, – повторяет попугай.
– Довольно, – говорит Данте.
Я вздергиваю подбородок, радуясь солидарности Данте, даже если он ругает попугая.
– Довольно, Фэллон, – тихо повторяет он.
Когда я перевожу взгляд на него, я замечаю ухмылку, играющую на алых губах Домицины.
Слова Данте, вставшего на сторону моих ненавистных родственников, ощущаются как пощечина.
– Спасибо, Princci. – Ксема кладет ладони на набалдашник своей трости.
Вставки из измельченных ракушек между плитами из песчаника размываются. Я моргаю, прогоняя подступившие слезы, затем поднимаю пальцы к воротнику мундира Данте и расстегиваю пуговицу.
– Мне вдруг стало слишком жарко, Altezza.
Он не забирает мундир, который я держу между нами.
Считает ли он его теперь грязным, после того как я его носила?
– Мне его сжечь или достаточно будет постирать?
– Фэл, остановись. Ты ведешь себя… ты ведешь себя не похоже на себя.
Вот только я такая. Я говорю то, что думаю, и от всего сердца.
– Мне жаль, что тебе больше нравится, когда я похожа на коврик у дверей, чтобы любой вытирал об меня ноги.
– Я не то имел в виду.
Я слышу, как Викторий бормочет, что у меня, должно быть, месячные, и это привлекает к нему взгляды множества женщин, включая его будущую жену. Я, возможно, улыбнулась бы, если бы мое самолюбие не было уязвлено.
В конце концов я бросаю белый мундир рядом с дверью.
Прости, Морргот, но я больше не могу здесь оставаться.
Толпа расступается, чтобы пропустить двоих мужчин. У одного из которых корона и пятно губной помады на подбородке, а у другого – выражение крайнего отвращения на лице.
– Фэллон Росси! – восклицает Марко, следом за ним идет Юстус. – Мне показалось, я слышал твой оживленный голос.
Король улыбается, мой дедушка – нет. Он пристально смотрит на меня, его рука покоится на рукояти меча, которым он, без сомнения, хочет пронзить мое тело.
И в этой семье я родилась…
– Где она пряталась? – спрашивает Марко своего брата.
– Рядом с воротами. – Данте явно не по себе, как будто ему не нравится повышенное внимание к его персоне.
– Воротами? Какими воротами?
– Тареспагии.
Марко расплывается в ухмылке:
– Самое ужасное место, чтобы прятаться, синьорина Росси.
– Я не пряталась.
– Тогда что, во имя Люче, ты делала у ворот?
– Я ждала, когда меня пропустят. Я хотела познакомиться с женщинами Росси, о которых так много слышала, перед погружением в море.
Его глаза останавливаются на моем лице, прежде чем скользнуть к Данте. Мне так хочет отойти от его брата. Отойти подальше.
– Спасибо за помощь, брат. Дальше я сам разберусь. Иди, наслаждайся вечеринкой и Алёной.
Я стискиваю зубы при упоминании о глейской принцессе.
Данте расправляет плечи.
– Я уверен, что Алёна вполне способна развлечь себя сама.
Марко подходит вплотную к своему брату и шепчет что-то на ухо, отчего у Данте выпрямляется спина. Если бы только мой слух был таким же острым, как у Морргота.
Ты слышишь, что они говорят?
Я не получаю ответа.
Морргот?
По-прежнему ничего.
Ужас скапливается у меня под кожей, я покрываюсь мурашками.
Я смотрю в темноту, мерцающую за открытыми дверями, пульс бьется у меня в горле. Что-то не так.
Мы больше не можем общаться мысленно? Я молюсь всем богам, включая вороньего, чтобы это стало причиной внезапной немоты Морргота.
Я замечаю двух стражников, бегущих по дорожке.
– Извините, что прерываю, Ваши Величества, – пыхтит один из них, – но у нас проблема.
Глава 62
Король поднимает свой пылающий взор на двух вспотевших стражников.
– Ну, говорите громче!
Данте поворачивается к вестникам:
– В чем проблема, Роберто?
Роберто обводит взглядом комнату, задерживаясь на мне слишком долго.
Морргот?
Я мысленно визжу. Я собираюсь броситься к роще, хотя не имею ни малейшего представления, где она может быть, когда сквозь вызванную адреналином трель в моих барабанных перепонках я различаю серию бессвязных слов: Изолакуори. Атакован. Спрайты только что прибыли с новостями.
Марко переводит яростный взгляд от Роберто и его товарища-солдата на Данте.
– Я дал тебе одно задание, Данте. Одно. Клятое. Задание. И что ты сделал? Ты, Котел возьми, все испортил. – Он бормочет себе под нос: – Бесполезный.
Более слабый человек вздрогнул бы, но Данте стоит, высоко подняв подбородок.
– Кто это сделал? – спрашивает Марко, не отрывая взгляда от брата.
– Люди. – Стражник выплевывает это слово так, как будто оно самое мерзкое в лючинском словаре.
– Люди? – повторяет Марко, как будто его удивило, что у них есть силы восстать.
Данте поворачивается к стражнику, и бусины в его
