Письма - Джон Рональд Руэл Толкиен

Насчет троллей я не уверен. Думаю, они просто «подделки» и потому (хотя здесь я, конечно же, лишь использую элементы старого варварского мифотворчества, не обладающего «осознанной» метафизикой) при свете превращаются просто-напросто в каменные изваяния. Однако помимо этих довольно нелепых, хотя и свирепых, Каменных троллей, существуют и другие разновидности, предположительно иного происхождения. Разумеется (поскольку мой мир неизбежно весьма несовершенен Даже на своем собственном плане, не вполне согласованном — наш Реальный Мир тоже не кажется вполне логичным; и, по правде говоря, сам я не вполне убежден, что даже в нашем мире — хотя в каждом мире на любом плане все должно в итоге итогов подчиняться Воле Божией, — не найдется нескольких «попускаемых» подделок вторичного творчества!), наделяя троллей даром речи, вы даете им способность, которая в нашем мире (вероятно) ассоциируется с наличием «души». Но я не согласен (если признать этот элемент волшебной сказки), что мои тролли выказывают хоть какой-то признак «добрых наклонностей», строго говоря и без сентиментальщины. Я не скажу, что Уильям испытал жалость — для меня это слово обладает этической и образной значимостью: только благодаря Жалости Бильбо и позже — Фродо Квест в итоге завершается успехом, — и не думаю, что Жалость он проявил. Возможно, я бы не стал использовать выражение «вот бедолага» (будь «Хоббит» проработан с большим тщанием и будь мой мир так же хорошо продуман лет двадцать назад), точно так же, как и тролля не назвал бы Уильямом. Но даже тогда я никакой жалости в этих словах не усматривал, и вот вам простейший довод в мою пользу. Жалость должна удерживать от совершения чего-то непосредственно желаемого и представляющегося выгодным. Здесь же не больше жалости, чем когда хищный зверь зевает или лениво похлопывает лапой существо, которое мог бы съесть, да не хочет, потому что не голоден. Равно как и в поступках многих людей, истинная причина которых коренится в пресыщенности, лени или просто-напросто внеморальной врожденной мягкотелости, пусть они даже дают им громкое название «жалости».

Что до Тома Бомбадила, честное слово, сдается мне, вы слишком серьезно к нему отнеслись, а кроме того, сути не уловили. (И снова скажу: эти слова произносят Златеника и Том, а не я в качестве комментатора.) Вы мне очень напоминаете одного моего родственника-протестанта, который в разговоре со мной выдвигал возражения против (современного) католического обычая называть священников отцами, поскольку именование «отец» принадлежит лишь Богу-Отцу, цитируя апостольское Послание из последней воскресной службы — совершенно не к месту, поскольку цитата вырвана из контекста. Многих других персонажей называют Хозяин; и если «во времени» Том первозданен, во Времени он — Древнейший. Но Златеника и Том имеют в виду тайну имен. Перечитайте и поразмыслите над словами Тома в т. I стр. 142 [2]. Вы ведь, наверное, в состоянии представить себе свою собственную уникальную связь с Создателем без всяких имен, не так ли, — поскольку в отношениях такого рода местоимения становятся именами собственными? Но стоит вам оказаться в мире иных конечных явлений со сходным, пусть в каждом случае уникальным и отличным, отношением к Изначально Сущему, и кто вы тогда? Фродо спросил не «что такое Том Бомбадил», но «кто он». И мы, и он, вне всякого сомнения, зачастую не задумываясь, смешиваем эти два вопроса. Златеника, на мой взгляд, дает правильный ответ. Нам не стоит углубляться в тонкости «Я есмь Сущий» — что резко отличается от «он есть» /*Лишь первое лицо (миров или чего угодно) может быть единственным. Если вы говорите «он есть», значит, их более одного, и таким образом подразумевается сотворенное (вторичное) бытие Я вправе сказать «он есть» про Уинстона Черчилля, равно как и про Тома Бомбадила, верно?*/. В качестве уступки она добавляет утверждение, частично объясняющее «что он такое». Он — хозяин в особом смысле: он не ведает ни страха, ни тени желания владеть и подчинять. Он просто знает и понимает все то, что касается его в принадлежащем ему маленьком природном царстве. Он даже судить не берется, и создается впечатление, что не пытается исправить или устранить даже Иву.

Не думаю, что о Томе стоит философствовать; лучше он от этого не станет. Однако многие сочли его странным или даже неуместным персонажем. Исторический факт состоит в следующем: я его включил потому, что уже «придумал» его отдельно от всего прочего (впервые он появился в «Оксфорд мэгэзин») [3], и мне нужны были «приключения» по дороге. Но я его сохранил, причем таким, каков он есть, поскольку он воплощает в себе некие вещи, которых в противном случае недоставало бы. Я вовсе не задумывал его как аллегорию — иначе не наделил бы его таким характерным, оригинальным и дурацким именем, — однако «аллегория» — единственный способ продемонстрировать определенные функции: таким образом, он — «аллегория» или образец, особое воплощение чистой (подлинной) науки о природе: дух, взыскующий знания о других явлениях, их истории и сути, потому что они «другие» и совершенно независимы от вопрошающего разума, дух, столь же древний, как и мыслящий разум, и совершенно не озабоченный тем, чтобы со знанием этим что-то «делать»: Зоология и Ботаника, но не Скотоводство и Сельское Хозяйство. Даже в эльфах это свойство почти не проявляется: они в первую очередь — художники. Кроме того Т. Б. иллюстрирует еще один аспект в своем отношении к Кольцу и неспособности Кольца на Тома воздействовать. Надо сосредоточиться на некоторой части Мира (Вселенной), возможно, относительно небольшой, хочешь ли ты рассказать историю, какую бы то ни было длинную, или узнать что-нибудь, сколь бы то ни было основополагающее, — и тем самым многое с этой «точки зрения» окажется выпущенным из виду, искаженным на окружности или покажется диссонирующей странностью. Власть Кольца над всеми заинтересованными лицами, даже над магами, или Посланниками, это не иллюзия, — но это еще не вся картина, даже на тот момент, при тогдашнем положении дел в данной части вселенной.

С биологическими затруднениями брака между представителями людского и эльфийского родов я уже разобрался. Разумеется, такое случается в «волшебных сказках» и в фольклоре, хотя не во всех случаях идеи за ними стоят те же. Но у меня это — нечто куда более исключительное. Не вижу, чтобы возникающие в результате проблемы были хоть как-то связаны с «реинкарнацией». С «бессмертием» (в моем мире — только в пределах ограниченного срока существования Земли), конечно же, да. Как и во многих волшебных сказках. В исходном предании о Лутиэн и БеренеЛутиэн в качестве абсолютного исключения дозволено избавиться от «бессмертия» и стать «смертной» — но, когда Верен убит Волком, стражем Врат Ада, Лутиэн получает краткую отсрочку, на время которой оба возвращаются в Средиземье «живыми» — хотя с другими не общаются: что-то вроде легенды об Орфее наоборот, но основанной на Жалости, а не на Неумолимости. Туор женится на Идриль, дочери Тургона, короля Гондолина; и «предполагается» (не утверждается), что он, как уникальное исключение, обретает эльфийское ограниченное «бессмертие»: исключение и в том, и в другом случаях. Эарендиль — сын Туора и отец Эльроса (первого короля Нуменора) и Эльронда; их мать — Эльвинг, дочь Диора, сына Берена и Лутиэн; так что проблема полуэльфов объединяется в одном роду. Точка зрения следующая: полуэльфы имеют возможность выбирать (бесповоротно), судьбу какого из народов они разделят; изменить принятое решение нельзя, его возможно отсрочить, но не до бесконечности. Эльрос предпочел стать Королем и «longaevus» /*Долговечный, долгожитель (лат.)*/, но смертным, так что все его потомки тоже смертны и принадлежат к особо благородному роду, хотя долголетие их убывает: таков Арагорн (обладавший, однако, более долгим сроком жизни, нежели его современники: двойным по меркам людей, хотя и не тройным, как изначально у нуменорцев). Эльронд предпочел остаться среди эльфов. Его детям — с обновленной эльфийской наследственностью, поскольку матерью их стала Келебриан, д. Галадриэли, — пришлось делать выбор. Арвен — не «реинкарнация» Лутиэн (такое в свете данной мифической истории было бы невозможно, ведь Лутиэн умерла как смертная и покинула мир времени), но ее потомок, очень похожая на нее внешностью, характером и судьбой. Став женой Арагорна (их история любви, пересказанная в ином предании, здесь центральной не является; на нее лишь ссылаются время от времени), она «совершает выбор Лутиэн», так что горе ее при прощании с Эльрондом особенно остро. Эльронд уходит За Море. Что сталось с его сыновьями, Элладаном и Эльрохиром, не вполне ясно: они отсрочивают выбор и до поры остаются на земле.