Дела и ужасы Жени Осинкиной - Мариэтта Чудакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На первом месте у Семки шла белочка — его самый любимый зверек. В самых разных видах: и в полете с ветки на ветку, и бережно держащая своими лапками шишку, и прижимающая к себе крохотного бельчонка. На втором месте — тушканчик. Нельзя было без умиления смотреть на изображенного Семкой зверька с длинными задними лапками и короткими передними, с блестящими — не знаем, какими именно художественными средствами достигал Семка этого блеска, — черными глазками. Правду говорят, что любовь творит чудеса.
Каждую такую картинку, выполненную в формате открытки, Сема надписывал с мужественным лаконизмом — «Алисе от Семена», клал в конверт и отправлял по адресу. Проделывал он это не менее трех раз в день. Какое впечатление это производило на Алису и знала ли она вообще, какой именно Семен посылает ей эти произведения искусства, — остается неизвестным.
Что касается самого Вани, то его волновало, не забыла ли его одна длинноногая, с толстой косой до пояса (Иван одобрял, что у девчонок косы после многолетнего перерыва вновь вошли в моду) одноклассница. А если забыть ей помог известный любимец девчонок Карнаухов, то он должен был получить за это то, что ему причитается. Но тут, как быстро выяснилось, к счастью для Вани, а также и для Карнаухова, как раз все оказалось в порядке.
И он мог целиком сосредоточиться на том, как предотвратить нанесение каким-либо неосторожным движением пока еще неведомой ему Алисы сердечной раны его Семке — самому близкому Ване человечку.
Глава 29. Горный Алтай. И один в поле воин
За окнами уже стемнело, но Женя все сидела в Степином музее, все слушала и слушала его.
Заглянула еще раз смешная Дуня, молча положила на колени Жене портрет своей Туатары, срисованной ею из газеты.
Тося выскулила себе право войти в дом и тоже молча, не шевелясь, лежала у Жениных ног. А Степа все рассказывал о своем герое. И показывал фотографии на стене.
— Вот, с большим трудом достал. Вадим Силантьич, наш учитель истории, своего знакомого в Америке просил — чтоб тот сфотографировал и прислал. Это памятник Раулю в Лос-Анджелесе. На постаменте надпись длинная — про его заслуги. И подпись тех, кто памятник поставил: «Спасенные». Видишь — он идет энергично, его фигура во весь рост в профиль. Но без третьего измерения, не объемная… Из гнутых золоченных полос, и внутри — прорези… Вроде призрака — прозрачный. Как бы память, воспоминание о таком замечательном человеке. Прошел по земле, сделал свое дело — и исчез… Еще в Будапеште есть. Но пока не достал хорошее фото.
— А у нас в России есть такой памятник?
— Вот как раз хотел тебя попросить. У вас в Москве открыли недавно — правда, не на площади почему-то, а во дворе. У вас там есть такая Библиотека иностранной литературы — так в ее внутреннем дворике. Из белого камня, делал итальянский скульптор Джанпьетро Кудина. Сфотографируй, пожалуйста, и пришли мне, а? Можно по электронной почте, но лучше бы фотографию готовую…
И Женя твердо обещала это сделать, как только окажется в Москве. Только она уже что-то начала сомневаться в том, что когда-нибудь попадет домой, в свою комнату…
А Степка продолжал с тем же жаром:
— Рауль придумал специальный шведский охранный документ для евреев. Вот, смотри, — он показал указкой на стене, — он похож на шведский паспорт. Видишь, на желтом фоне три голубые короны. Те, кто его получал, больше не носили звезду Давида. Они могли теперь днем и ночью свободно перемещаться по городу. Могли иметь радио и телефон. Могли покупать товары в любых магазинах — все это евреям было запрещено. Ты вот знала, например, что гитлеровцы запрещали евреям иметь собак, кошек?
— Да ты что? Не может быть! — не выдержала Женя.
— Вот может, оказывается. У них отбирали домашних животных. Но этого мало — их обязательно уничтожали!.. Даже канареек.
…При упоминании канареек Женя не совсем кстати вспомнила ту деревню, которую видели они за Чулымом, не доезжая Новосибирска. Только название забыла. Там все-все жители разводили канареек, но именно мужчины. И только пожилые: молодые за это дело не берутся. Говорят — слишком много возни. Был там даже профессор кенарологии.
Самца канарейки называют кенаром — и поют только кенары. Разноцветные такие птички. В Сибири они раньше не водились. Канарейки вообще боятся холода, от сквозняков у них голос пропадает. Их надо все время в теплой комнате держать. Жене охотно рассказали, что завезли их сюда из Павлова — Нижегородской области. Там, можно сказать, родина русского кенара, вывезенного когда-то с Канарских островов: отсюда, как всем понятно, и название — канарейки. В Павлове их уже лет триста разводят. Раньше на конкурсах наши все медали брали, а сейчас это дело в России зачахло. Жалко. Раньше в России очень многие держали дома канареек. А великий певец Шаляпин говорил, что начинающим музыкантам просто необходимо слушать их пение — тренируют слух.
В той деревне Женя узнала, что кенаров можно выучить самым сложным мелодиям. Она своими ушами слышала, как один желтый как яичный желток певец бодро высвистывал «Маленькую ночную серенаду» Моцарта, знакомую ей чуть ли не с рождения.
А вот про соловья при канареечниках упоминать совсем нельзя. Они уверены, что соловей просто чирикает, а не поет.
Женя тогда пять кенаров прослушала: как же они поют!.. Коленца — их с важным и гордым видом считают хозяева: двойнички, тройнички… Россыпи… Потом отбои: цок-цок, дин-дин…
При воспоминании об этой прелести, радости жизни еще ужасней было то, что рассказывал Степа.
— …Так вот, я и говорю, у евреев нацисты даже птиц отбирали и убивали. Рауль и старался от всего этого их защитить. Главное — немцы теперь не имели права их убивать: эти люди были под охраной Шведского королевства. Рауль все время изготавливал и раздавал евреям эти охранные шведские паспорта. И приобрел в Будапеште тридцать домов — объявил их шведской собственностью, и они стали убежищами для спасенных. Он, знаешь, как я понимаю, вряд ли спал в 1944 году больше двух-трех часов в сутки. А то и совсем не спал. Потому что знал: кому он не успеет дать эти паспорта — тех убьют. Венгерские нацисты придумали такой свой, «местный» вариант убийства: сковывали наручниками людей по трое, ставили на краю обрыва над рекой и стреляли в среднего… Он падал в реку и тащил за собой живых…
А кого не убивали в Будапеште, тех отправляли поездом в Освенцим, чтобы задушить там в газовой камере.
И как только Рауль узнавал, что поезд с евреями готовится к отправке в Освенцим — он мчался на вокзал. Однажды взобрался на крышу товарного вагона и просовывал охранные паспорта через решетку вентиляции. Перепрыгивал с вагона на вагон. Представляешь — отовсюду к нему тянулись руки за паспортами.
Нацисты стали в него стрелять, пуля просвистела мимо. А он кричит им:
— Я незамедлительно рапортую немецкому командованию об обстреле дипломатов из нейтральных стран! Вы будете наказаны!
Спрыгнул на землю, открыл двери вагона и говорит громко:
— Всех, кто имеет шведские паспорта, прошу выйти из поезда и идти к автомобилям. Они стоят недалеко отсюда, выкрашены в национальные цвета шведского флага.
И всех увез. Нацисты от злости лопались. Они уже вошли во вкус — отправлять людей на смерть. А тут вдруг — раз: Рауль вырывает людей прямо пачками из их лап. И главное — это делает один человек, и даже без применения оружия.
У Степы сияли глаза. Женя просто любовалась — как же приятно смотреть на человека, занятого тем, что ему действительно нравится и что при этом действительно важно!
А директор Музея Валленберга все рассказывал и рассказывал про своего героя. Про то, как советские войска приближались, Эйхман все больше и больше убивал евреев, а Валленберг все энергичнее противостоял ему. И решил даже встретиться с Эйхманом — пригласить его на обед и попытаться заставить задуматься о своем недалеком конце. И, может, даже убедить слегка притормозить в связи с этим печальным для него обстоятельством массовые убийства.
И вот за столом в доме Валленберга столкнулись на глазах у нескольких свидетелей две одинаково не знающих преград противоположно направленных воли.
Две силы, господствующие в мире, — Зло и Добро.
Конечно, Степа рассказывал Жене об этом другими словами. Но смысл того, о чем рассказывал, он именно так и понимал.
— Ну вот, Эйхман спрашивает Валленберга — а чего, собственно, он, шведский дипломат, хочет в Венгрии?
А Рауль отвечает ему:
— Я хочу спасти от смерти столько людей, сколько будет возможно.
А Эйхман говорит:
— Евреи не люди.
А Рауль ему:
— По этому вопросу наши с вами взгляды расходятся.
Он прямо сказал Эйхману, что он здесь для того, чтобы помешать ему.
