Новый Мир ( № 9 2006) - Новый Мир Новый Мир

“<…> В своем письме на имя т. Ворошилова, как известно, я присоединился в основном к выводам нашего штаба и высказался о вашей „записке” (о необходимости скорейшей модернизации РККА. — П. К. ) резко отрицательно, признав ее плодом „канцелярского максимализма”, результатом „игры в цифры” и т. д.

Так было дело два года назад.

Ныне, спустя два года, когда некоторые неясные вопросы стали для меня более ясными, я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма — не совсем правильны…

Мне кажется, что мое письмо не было бы столь резким по тону и оно было бы свободно от некоторых неправильных выводов в отношении Вас, если бы я перенес тогда спор на эту новую базу. Но я не сделал этого, так как, очевидно, проблема не была еще достаточно ясна для меня.

Не ругайте меня, что я взялся исправить недочеты моего письма с некоторым опозданием.

7.5.32. С ком. прив. Сталин”.

Оставалось пять лет до пыток и пули в голову адресату.

Катя Капович. Три зимы под копирку. — “Звезда”, 2006, № 4 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.

Яркая “воспоминательная” проза, одним из центральных героев которой является покойный поэт и художник Евгений Хорват (1961 — 1993). Но я процитирую о другом известном представителе ленинградского андеграунда:

“Если вы провинциальный литератор и сошли в Питере с поезда, подойдите к первому попавшемуся милиционеру и спросите: „Кто тут у вас главный неофициальный поэт?” — и вам не задумываясь ответят: „Виктор Кривулин”.

Находящийся в процессе развода Кривулин жил в коридоре собственной квартиры. Здесь тоже было просто и хорошо. Резали колбасу и сыр на табуретке, пили водку. Приходил молчаливый Сережа Стратановский, всегда в пиджаке и с интеллигентским портфелем, из которого доставались печенье и папка с новым стихотворением. Посреди коридорного застолья с помпой появлялись иностранцы с бутылкой бренди и банкой икры. Икру не на что было намазывать. Иностранцам в голову не приходило, что в доме может не быть хлеба. Витя барским жестом скармливал икру кошке и громогласно зачитывал куски из только что привезенной ему в подарок „Школы для дураков” Саши Соколова. Уходили за полночь. Шатаясь, шли вниз по темной лестнице. Кривулин держал дверь открытой, но света хватало только на полтора пролета…” Это из фрагмента под названием “Зима 1979 — 1980-го, Ленинград”.

Владимир Кожевников. Северно-русские думы и впечатления. — “Наше наследие”, 2006, № 77.

Философско-путевой очерк уникального по своей образованности и эрудиции ученого Владимира Александровича Кожевникова (1852 — 1917). Этот “человек необъятной учености” (Н. Бердяев) был отменным историком, философом и богословом. Помимо пронзительного в своем непостижимом сплаве жанров и стилей очерка (тут, в тексте, публикуются чудесные фотографии Рыбинска — Ю. М. Кублановский, ау! — сделанные его младшим братом, ученым-естественником Григорием Кожевниковым) здесь представлена любопытная характеристика В. К., данная Н. А. Арсеньевым (опубликованная впервые в альманахе “Возрождение” в 1970 году). О том, что Кожевников был “крупный, — писал Арсеньев, — может быть, даже великий историк <…> свидетельствует ряд его первоклассных больших трудов, им напечатанных, наряду с другими, оставшимися в рукописи, и с большим числом ценнейших и вместе с тем популярно написанных более мелких книг и статей. Но прежде всего он был большой христианин, радостный и бодрый носитель своего служения — научного служения открывшейся ему Правде Божией — своего миссионерского подвига. Темперамент точного и глубоко обстоятельного ученого и горение поэта (ибо, когда он писал о Красоте в своих научных работах, он переживал и понимал Красоту). И еще юношеское горение и вдохновенное свидетельство о религиозной Истине. Его слово зажигало. В нем было сочетание научной вескости и вдохновенного пафоса. И это не было диссонансом. Получалось нечто большое, большой зажигающей силы”.

Л. Копылов, Т. Позднякова. Послесловие. — “Наше наследие”, 2006, № 77.

Действительно послесловие к фрагментам записок покойного коллекционера и режиссера С. А. Шустера, которого я, кстати, немного знал — встречался с ним в усадьбе Узкое, памятный был день в конце 80-х годов прошлого века. Шустер писал о похоронах Ахматовой: о хлопотах близких, о труднейших (в самой своей организации) киносъемках прощания и прочем грустно-историческом. Эти записки уже публиковались, посему редакция “НН” попросила сотрудников Фонтанного дома подготовить обстоятельный компилятивный очерк к их малым фрагментам, что те и сделали. Дочитать его до конца (а он весьма насыщенный) я так и не смог, ибо спотыкался на ошибках в подписях к фотографиям. Например, на снимке, названном “Выносят венки. В центре — И. Бродский”, Бродского спутали с А. Найманом; скорбное лицо бородатого старца (не могу вспомнить, кто это) украшает подпись “писатель Алексей Пантелеев”. Редакция, видимо, не виновата — но хороши же музейщики: как это у них проскочило? А. А. в подобных случаях пользовалась, кажется, словечком “стыдоба”. Ужас как неловко.

Диакон Андрей Кураев. Мы верим не в бессмертие души, или Еще раз о смысле христианской веры. Беседовал Роман Маханьков. — “Фома”, 2006, № 4.

“После Своего Воскресения Христос не явился ни Пилату, ни Каиафе. Это и есть проявление вежливости Бога. Конечно, если бы со мной люди поступили несправедливо, а я затем оказался победителем, то сразу же нанес бы визит своим судьям и палачам. Но Христос обращается только к тем, кто любил Его при жизни. Чудо и любовь совместимы, только когда сначала следует любовь, готовность прорваться сквозь туман, неясность, неочевидность и бездоказательность, когда твое сердце кричит: „Я хочу, я требую, мне нужно, чтобы так было!” И только такое сердце получает ответ от Бога”.

Егор Логвинюк. Не в коня корм, или Тинейджер в пространстве поэзии. — “Знамя”, 2006, №5 <http://magazines.russ.ru/znamia>.

В рубрику “Форум” пишет ученик 11-го класса, участник творческого молодежного объединения “Русская речь” (г. Сочи):

“Очевидно, к нам приходит все-таки самая продвинутая публика. Но все же, на мой взгляд, большинство моих ровесников довольно-таки скептически относится к поэзии. Расскажу про разговор со своим шестнадцатилетним знакомым. Однажды мы болтали о пустяках, беседовали на отвлеченные темы, и мне что-то вспомнился один из стихов Брюсова (в тему был), я стал цитировать, и вдруг мой приятель оглушительно чихнул. „Извини, — сказал он, — у меня аллергия на чушь”. Этим разговором, я думаю, показывается сегодняшнее отношение к поэзии. Я не вижу не то что будущего, я даже настоящего поэзии разглядеть не могу!

И все-таки! „Случайно, на ноже карманном, найди пылинку дальних стран, и мир опять предстанет странным, закутанным в цветной туман”… Хорошо бы, наверное, научиться видеть поэзию в окружающем нас мире, даже в мелочах, например в дырочке на штанах, в яичной скорлупе, в сломанном ногте… Ведь поэзия — это не просто стихи, поэзия — это состояние души. Думаю, мир превратился бы в скотный двор, если бы не поэзия.

Читаю, фильтрую… Но ведь хочется и как-то поделиться впечатлениями с друзьями. А у друзей какие угодно увлечения, но не чтение, тем более качественной поэзии. Компьютер, рок, футбол… Я как одинокий волк в степи…

Я еще молодой читатель и написал все это для того, чтобы подтолкнуть тех, кто увлекается другими вещами, к чтению поэзии, и надеюсь, что уже в более зрелом возрасте я найду больше родственных душ…”

Вадим Муратханов. Избранные места из переписки по поводу одной статьи. — “Дружба народов”, 2006, № 5.

Статья была опубликована в № 8 “Дружбы народов” за 2005 год и называлась “Первородный грех колониста. Русские в Средней Азии”. Вот как отозвался на нее (а отозвались, по приглашению автора, многие, хотя и не все согласились на публикацию их отзывов) живущий в США поэт, издатель и врач Андрей Грицман: “Вадим! Не отрываясь вчера ночью прочел Вашу публикацию. Умнейшая грустная проза. Там есть редкое сочетание: быта, личного опыта, личной судьбы и в то же время философская, культурная и языковая проблема: эрозия огромной культуры, пусть начавшейся когда-то как колониальная, но потом развившей свои естественные признаки. Сравните хоть с еврейской русской культурой продолжительностью примерно в 80 — 100 лет, то есть для культуры и языка — короткий срок, но неизбывный. И за всем этим еще нависает облако некой опасности, вполне понятной. Поясню. Что будет с этим слоем людей, которые остались в „республиках”, особенно те, кто в возрасте? Двигаться вперед некуда, оставаться — все больше становиться иностранцем. Мы с Вами люди литературы, то есть в некотором смысле культуры, а значит, русской культуры, хотя Вы — русский узбек, а я русский еврей, а теперь еще и американский, то есть русский американец. И вот, несмотря на эти огромные различия — географические, этнические, какие хотите, мы в каком-то смысле — близкие люди. Близкие — через русские стихи! И через поэзию вообще, такая вот летучая субстанция, не признающая ни таможни, ни паспортного контроля. И нам потому понятна драма, даже не очень-то подспудно, нарастающая в диаспоре, да и не только в ней. Как ранние христиане уходили в пещеры, так мы — в Интернет, обменяться квантами тепла в безвоздушном пространстве…”