Арабская поэзия средних веков - Аль-Мухальхиль

АНДАЛУССКАЯ (ИСПАНО-АРАБСКАЯ) ПОЭЗИЯ

Абд ар-Рахман

{325}

В Кордове, в царских садах, увидал я зеленуюПальму-изгнанницу, с родиной пальм разлученную.

«Жребии наши, — сказал я изгнаннице, — схожи.С милыми сердцу расстаться судилось мне тоже.

Оба, утратив отчизну, уехали вдаль мы.Ты чужестранкой росла: здесь чужбина для пальмы.

Утренним ливнем умыться дано тебе благо.Кажется звездной водой эта светлая влага.

Жителей края чужого ты радуешь ныне.Корень родной позабыла, живя на чужбине».

«Плачь!» — говорю. Но не плачешь ты, пальма немая,Пышной главою склонясь, равнодушно внимая.

Если б могла ты сочувствовать горю собрата,Ты зарыдала б о пальмах и водах Евфрата.

Ты очерствела, лишенная почвы родимой.Близких забыл я, Аббасовым родом гонимый.

Примчавшись на родину, всадник, ты сердцу от бренного телаПривет передай непременно!

Я западу тело доверил, востоку оставил я сердцеИ все, что для сердца священно.

От близких отторгнутый роком, в разлуке очей не смыкая,Терзаюсь я нощно и денно.

Господь разделил наши души. Но если захочет Всевышний,Мы встречи дождемся смиренно.

Аль-Газаль

{326}

Когда в мое сердце вошла любовь,От прежних страстей не осталось примет.

Норманнку-язычницу я полюбил,Ее красота — лучезарный рассвет.

Но чудо живет в чужедальном краю,Куда не найдешь, не отыщешь след.

Как юная роза, она хороша,В жемчужные росы цветок разодет.

Она мне дороже и сладостней всех,Вдали от любимой мне жизни нет.

С другими сравнить ее — значит солгать,А ложь непривычна мне с малых лет.

Любимая шутит: «Твои вискиБелы, словно яблони вешней цвет!»

А я отвечаю: «Ну что ж, не беда,—Иной жеребенок с рожденья сед».

Смеется она, а ведь я и хотел,Чтоб рассмешил ее мой ответ.

«Я люблю тебя», — лгунья твердит без стыда,Хоть давно поседела моя борода;

Но я знаю: не любит никто старика,Легковерных обманешь, меня ж — никогда.

Кто поверит тебе, коль похвалишься ты,Что на ветер надета тобою узда,

Что замерз полыхающий жарко огоньИль охвачена пламенем в речке вода?

Ты с забвеньем вечным не смирился,Хоть уж близок час твоей кончины.

Повелел воздвигнуть на кладбищеКаменные плиты-исполины.

Как тебя тщеславье ослепило!Видишь — смерть витает над тобою.

Неужели хочешь и в могилеНад чужой глумиться нищетою?

Встали рядом — пышная гробницаИ раба нагого погребенье;

Но законы смерти справедливы:Всех удел — могильный червь и тленье,

Как же мне с судьбой не примириться?Вижу я, напрасны ухищренья:

Те дворцы, что строились веками,Бури разрушают за мгновенья.

Проросла трава в костях истлевших.Как теперь узнаешь среди праха

Богача и нищего бродягу,Воина, певицу иль монаха?

Где надеждой сердце трепетало,—Ныне лишь сырой песок и глина,

Как узнать эмира и вельможу,Различить раба и господина?

Нищего рассыпались лохмотья,И парча румийская истлела.

Как узнать, кого нужда терзала,Кто в шелках бесценных нежил тело?

Всех поглотит алчная могила.Все уснут до часа Воскресенья.

Что же стоит знатность и богатство,Если нам от смерти нет спасенья?

К тебе невежда, льстец и мотБегут, едва блеснет восход,

За подаянием к тебеСпешат гадатель, виршеплет.

Лжецов, бездельников, глупцовВ твоих покоях — жадный рой;

И каждый норовит развлечьТебя пустою болтовней.

Но ты им в лица посмотри —Кто их, скажи, людьми назвал?

Вот морда хитрая лисы,Вот волка хищного оскал,

Вот злой шакал, а вот хорек,А этот — словно жирный кот,

Что изготовился к прыжкуИ мышь в потемках стережет.

«Двое сватов прислали, — сказал мне отец,—Оружейник-бедняк и сосед наш купец.

Хоть немолод купец, но он щедр и богат,Он жене молодой угождать будет рад.

Ты ведь любишь наряды — и шелк и парчу,Не упрямься — отдам я тебя богачу».

Не сердись, мой отец, — если все решено,Значит, век мне с купцом горевать суждено.

Хоть и знаю, что жизнь с бедняком не легка,—Легче бедность терпеть, чем любовь старика.

Когда на дружеском пиру мы допили вино,Под мышку взяв пустой бурдюк и распалив отвагу,

Я к винной лавке подошел, хозяина позвал,—Тот рысью побежал ко мне, не убавляя шагу.

Он дни и ночи служит тем, кто тешится гульбой,Кто ценит выше всех даров наполненную флягу.

Я крикнул властно: «Эй, живей!» Он налил мне вина,Я плащ и платье дал в залог за пламенную влагу.

«Но дай мне что-нибудь надеть, — торговцу я сказал,—Я ни с одной из жен моих, клянусь, в постель не лягу,

Пока с тобой не разочтусь!» Но я ему солгал,Аллах свидетель, — я солгал, я обманул беднягу.

Вернулся я в кружок друзей с тяжелым бурдюком,И мы смеялись, говоря, что мой обман ко благу.

Клянусь Аллахом я, что стало мне завидноНа тех, что по земле свой краткий путь прошли.

Я столь давно живу, что затерялся где-то,Среди живых людей — я ото всех вдали.

Расставшись с кем-нибудь, не думаю, чтоб сноваНа этом свете мы друг друга обрели:

Увидит он меня, завернутого в саван,Иль место, где мой прах когда-то погребли.

Взгляни и убедись: как мало их осталось,Таких, чтобы мой гроб к могиле понесли.

Все заняты собой; они, еще живому,Швыряют мне в лицо сухую пыль земли.

Люди — созданья, что схожи друг с другом во всем,Только деяньями разнятся те и эти.

Все обо всех говорят и правду и ложь,Судят по зыбкой черте, по неточной примете.

Каждый поступки другого рад осудить,Каждый проступки свои держит в секрете.

Совесть его отягчают сотни грехов,Но за малейшую малость ближний в ответе.

Каждый доволен собой, счастлив собойИ наслаждается жизнью беспечно, как дети.

Злобное слово жалит подчас, как змея,Сплетни сплетаются в нерасторжимые сети.

Если отравленным словом ты не убит,Радуйся — ты счастливее всех на свете.

Саид ибн Джуди

{327}

{328}

Кознелюбивы и хитры, военной вы пошли тропой,Но вы нашли в конце тропы позорной смерти водопой.

Восстанье ваше подавив, мы правую свершили месть,Мы разгромили вас — рабов, отринувших закон и честь.

Рабы и сыновья рабов, вы раздразнили львов и львят,Что верность братьям, и друзьям, и соплеменникам хранят!

Сгорите ж в пламени войны, упрямства буйного сыны,—Теперь пылают и мечи, враждою к вам раскалены!

Сражался с вами ратный вождь, которого послал халиф:Он славы жаждал — и погиб, сердца друзей испепелив.

Пришли мы с мщением за тех, чья жизнь для славы рождена,Их возвышают с детских лет великих предков имена.

Погибель тысячам из вас мы принесли, ведя борьбу,Но разве смерть вождя равна той смерти, что дана рабу!

Вы изувечили его, а он с почетом принял вас.Вам страх пред ним не помешал убить его в кровавый час.

Вы в верности ему клялись, злодеи, черные сердца,Предательством напоены, вы умертвили храбреца.

Наипрезреннейшим рабам, вам вероломство помогло,Убийство совершили вы, призвав себе на помощь зло.

Всегда от благородных раб той отличается чертой,Что раб не соблюдает клятв, для низких клятва — звук пустой!

Поэтому да поразят везде, и всюду, и всегдаКлятвопреступников-рабов гнев, и возмездье, и вражда!

Был полководец храбрым львом, опорой башен крепостных,Он был защитой бедняков, оплотом слабых и больных.

Он кротость сочетал с умом, бесстрашье — с мудрой добротой.Кто в мире обладал такой душой — отважной и простой?

О Яхья, мы сравним тебя с богатырями прежних дней…О нет, и витязей былых затмил ты славою своей!

Да, бог тебя вознаградит и место даст тебе в раю,Что уготован для мужей, погибших в праведном бою.

Печаль меня объяла, когда она запела:Изгнанницею стала, ушла душа из тела!

Я о Джейхан{329} мечтаю, хотя мечтать не смею,Хотя еще ни разу не виделись мы с нею.

Ее твержу я имя и плачу, потрясенный,Я — как монах, что шепчет молитву пред иконой.

{330}