Поэзия Африки - Антология

Я белому задал вопрос

Перевод А. Сендыка

Как-то я белому задал вопрос:— Зачем ты пришел сюда, что ты принес,Почему колени мои дрожат,Отчего моя жизнь черна,Почему даже в полдень кажется мне,Что затмила солнце луна?

Как-то я белому задал вопрос:— Можно ль вернуться туда, где я рос,Где кобе[391] я ел, и пил молоко,И жизнь начинал, как дед?Неужели ничем уже не отмытьВашей грязи и копоти след?

Как-то я белому задал вопрос:— Почему окровавлен я и безголос?Я крепкую черную кожу имел,Я честный язык имел;Кто же сегодня мне рот заткнутьИ кожу спустить посмел?

Как-то я белому задал вопрос:— Везде ли цветных превращают в отброс?В землю уходят тысячи стенИ вздымаются до облаков;Не заблудился ли я меж домами,Пугающими стариков?

Как-то я белому задал вопрос:— Скажи, неужели ты веришь всерьез,Что и впредь, покорившись тебе, вожди,Подобно предкам своим,Будут зулусами править, покаТы голов не открутишь им?

Белый, конечно, молчал в ответ,Но я разобрался, где мрак, где свет,И ныне вперед поведу народ,Который давно уже сбит с пути, —Сгусток страданья черных людейНедаром трепещет в моей груди.

Вечер

Перевод А. Сендыка

Стало чернеть темно-синее небо,Дальние горы исчезли во мраке,И солнце закатное приняло цветКрасного железняка.

Юркие ласточки в гнездах укрылись,Зашевелились летучие мыши,А ветры устали гнать с океанаРастрепанные облака.

Искусственный свет побелил дорогу,Где-то вдали завыли гиены,Только они, пожирая падаль,Бродят вблизи от мест,

Где гибнут деревья и сохнут травы,А пыль, поднимаясь из горла шахты,Летит по ветру и покрываетМир на сто миль окрест.

Здесь нет ни реки, ни болот прохладных,Ночью лягушек здесь не услышишь,Коростели и белые цаплиДавно улетели прочь.

Теперь здесь водятся только… люди.Вот наконец они показались.Значит, их день рабочий окончен,Значит, настала ночь.

На золотом руднике

Перевод А. Сендыка

Гремите, машины, и скрежещите,Вы трудитесь без перерыва на сон,Я тоже сутками сна лишен.Гремите, машины, и скрежещите,У вас я не стану просить о защите,Какое вам дело до черных рабочих,Какое вам дело до слез и страданья;Шахта не знает ни дня, ни ночи,Вместо покоя здесь ожиданьеОтбоя, похлебки и воскресенья…Гремите, орите, ищите спасенья,

А мы устали от криков болиИ грубой брани в дороге длиннойМеж этим адом с названьем ГолиИ краем, где из гончарной глиныНас вылепил бог и обжег в печи,Чтоб стали черны мы и горячи.

Дымом наполненные машиныНас обреклиНеволе и горю;Нас провезлиПо суше и морюИ бросили в жадную пасть темноты,Где, мучаясь издавна, люди-кротыТянут тугие соски земли,Чтоб золотые струйки теклиВ бездонный карман хозяина шахты.

Люди-кроты не знают о солнце;Солнце у предков их отобрали,Деды и прадеды умиралиДля того, чтобы вам помогать в работе,О колеса, крутящиеся бессонно,О гиганты, лишенные стонущей плоти!Мы в рабстве, но кто, по какому правуВас заставляет работать, работать,Давиться работой, скрипя от злости,Пока не устанут сгибаться суставыИ не источит ржавчина кости,А после выбрасывает на свалку?

Я видел скончавшиеся машины,В шахте мы с ними родные братья:И нам разъедает ржавчина кости,И мы отдыхаем лишь на погосте…

Но машина не станет рожать машину,Как мы, потому что она умнее,Но машина не кашляет перед смертью,Как мы, потому что она сильнее.Нам и за проволокой колючейМерещится случай, счастливый случай,А ей не нужно глупой надежды.

Бездонны штольни,А день рабочий —Это весь деньИ три четверти ночи.Кроты под землейВедут коридоры,Кроты на землеПоднимают горы.И бесконечность этой работыПотрясает их простодушных предков.

Так было: люди племени моши,Голос сирен услыхав однажды,Из хижин вышли на всякий случай;А белые проволокой колючейИм путь преградилиИ обратилиМужчин в кротов, копающих землю,А землю — в подобье большой коровы,Чье молоко — золотой песок.

Чем глубже в землю уходят шахты,Тем больше снаружи пустой породы,Ныне гигантские терриконыМогут тягаться с горой Эсанзлвана;В тот день, когда я становился кротом,Они были меньше,Но, верно, потомСтанут больше.Я жду, чтоб весь мир покрылиГруды красно-коричневой пыли,Которая к небу взлетает тучей,Едва прошуршит ветерок летучийНад глоткой нашей проклятой шахты.

Гремите, машины, ревите, машины,Вы заглушаете наши крики,В себе вы прячете гнев великий,Ваши проклятья слышнее наших.Не смейтесь, слушая наши стоны,Мы будем молча лежать в могилах,Вам помогать мы уже не в силах:Вы только ржавеете,Мы — умираем!

Слушать готов я

Перевод А. Сендыка

Слушать готов я, пой мне, о Ветер,Дай отдохнуть и набраться силы,Только один ты на белом светеУмеешь качать и баюкать деревья.В песне твоей чудеса повинны,И красота, и реальность видений,И любовь, приходящая без причины.А мелочность старости и тишина,Те, что меня оставляют без сна,И тебя настораживают, наверно.Но что же, давай убьем тишину!Сердце мое полно ожиданья,Оно для любого дерзанья открыто,Радость тревогу в нем не убила, —Молчание вечера мы разрушаем,Подобно упрямым рыжим термитам,Забравшимся в брошенную могилу.

Слушать готов я, пой мне, о Птица.Здесь, где закрыто небо ветвями,Песня твоя свободней струитсяИ голосок твой звучит сильнее.Я шел от рощи невдалеке,И так заслушался ненароком,Что прилег и уснул на горячем песке.Благодеянье великое — сон:Забыть помогает измученным онО страданьях, о голоде, о болезняхИ о людях, которых лучше не помнить.Пой же мне песню с ветки зеленойТакую, чтоб даже луна удивленноОстановилась над нами в тумане,Шепча: «Вы сытее пятнистых гиен,Идущих по следу Номкубулваны».

Слушать готов я, пой мне, Цветок,Древнюю песню любви и пчелы,Сладкую песню дождя и реки,Которые жизнь возвращают в пески.Твои лепестки нежны и малы,Но мудрость тверже алмазной скалы.Ты знаешь секрет молодой любви,Подобной свету предутренних звезд,Перекинувших легкий волшебный мостОт ночной темноты к рассвету.Ведь росы, упавшие на траву,Сперва их мерцанием были согреты,А потом уже розовым светом зари.

Песни об этом умеют петьТолько Ветер, Цветок и Птица.Дайте же мне до конца насладиться,Дайте же сердцем уразуметьПесню Ветра, Цветка и Птицы.

Кувшин Сонкомосе[392]

Перевод А. Сендыка

О праотец мой, я постиг тебяИ о многом хочу говорить с тобой,Во времени встретиться мы не могли,Но зерна поступков твоих проросли,И каждый побег, сохраненный судьбой,О тебе рассказывает, любя.

Передо мною сосуд старинный.«Старый кувшин», — говорили люди.Кто знал, что в одну из тяжких годинТы с ним остался один на одинИ пепел твой погребли в сосуде,Забитом затычкой из красной глины.

Теперь на музейную полку лег,Формой подобный неведомой птице,Кувшин — посланник иных времен.Тщательно пемзой очищен он,Он за граненым стеклом хранится,И лампу служитель над ним зажег.

Но, пристально вглядываясь в узоры,Я вижу открытые Сонкомосе,Стоящие возле границы мира,Горы — подобные слою жира —На туше, ножом рассеченной косо, —Скрывавшие всех, кто бежали в горы.

Мастер ушедший из вязкой грязиПтицу-кувшин сотворил с любовью,Но позабыли мы слишком скороВсе, перед чем трепетали горы,Когда, траву перепачкав кровью,Пировал народ вождя Мзиликази[393].

И все же порой гнилая водаСтановится слаще пчелиного меда.Почиет минувшее в этом сосуде, —Сквозь глину внутрь посмотрите, люди,Тени былого у горлышка-входаТеснятся, замкнутые навсегда.

А.-С. ДЖОРДАН[394]