Мерси, камарад! - Гюнтер Хофе

Здесь уже были Клазен и Генгенбах, Ноймана же не оказалось. Через несколько минут появился сам Мойзель, который сразу же спустился в погреб, пригласив с собой одного Альтдерфера. А через некоторое время командир полка созвал к себе командиров всех батарей.

Тиль выплюнул окурок и спустился в соседний подвал. Стены подвала были мокрыми, пахло сидром. Тиль сел и от усталости закрыл глаза. Вспомнился Париж. «Хорошо бы сейчас побродить по Лувру, полюбоваться картинами итальянских мастеров раннего Возрождения…»

Первым с совещания от командира вышел Генгенбах. На его рабочей карте вчерне были уже нанесены позиции, которые ему было приказано занять.

— Утром двадцатого августа мы должны занять их. Это несколько южнее населенного пункта Три и западнее Сент-Ламбер-сюр-Дива, по соседству с Муасси. Ты удивлен, Хинрих, не так ли?

— Ты только забыл сказать, Герхард, что вам приказано, по сути дела, обеспечить узкий выход из мешка.

Обер-лейтенант махнул рукой:

— Если тебя интересует, могу сказать: противник еще семнадцатого взял Фалез, а на следующий день фельдмаршал Модель сменил фон Клюге.

— А откуда тебе это известно?

— Командир сказал.

— А сейчас?

— Сейчас канадцы с севера наступают в направлении Шамбуа. Американцы идут им навстречу с юга. — Все это Генгенбах сказал довольно тихо, увидев, что за столом, положив голову на руки, мирно спит Рорбек.

— Так в таком случае канадцы уже давно должны быть в Три, не так ли?

— Сутки назад.

— А Шамбуа?

Генгенбах пожал плечами.

— Еще вчера вечером все, кто может передвигаться, должны были быть там: янки, французы и поляки из первой танковой дивизии. Вдоль реки Див расположены только канадцы.

— Следовательно, мешок превратился в котел!

— Нет такого котла, из которого мы не могли бы пробиться.

Лейтенант усмехнулся:

— А твоя батарея, Герхард?

— Каким-то чудом у меня уцелело несколько орудий. Четвертая и пятая батареи объединены.

— По сравнению с другими и это кое-что, — заметил Тиль и, желая переменить тему разговора, спросил: — О Грапентине или о Дернберге что-нибудь говорили на совещании?

— Ни звука.

Между тем от командира вышел Клазен и, остановившись, сказал:

— Господа заверяют друг друга во взаимном уважении, не так ли?

— Мы глубоко уважаем только дерьмо, — парировал Генгенбах.

— Господин обер-лейтенант, вы, как мне кажется, потеряли веру в нашу окончательную победу. — Клазен явно подражал Мойзелю.

Генгенбах приложил руку к козырьку фуражки:

— Ваше дело командовать нами. Ладно, Хинрих, пошли! — Генгенбах кивнул, словно хотел сказать: «Эх, парень, парень! И наложим же мы в штаны!» И пошел по лестнице наверх.

Тиль перенес обстановку на свою карту.

«К черту философию! — думал он. — Меня мучит жажда, такая же, как в старые добрые времена, когда мы сидели у Средиземного моря, занимая транзитную территорию между Восточным фронтом и Атлантикой. Неплохо, когда в машине лежит несколько бутылок шнапса».

Рорбек все еще спал, опустив голову на руки и вытянув ноги.

Тиль вышел на воздух. Небо было расчерчено трассами множества снарядов. Было далеко за полночь, край неба на горизонте начал чуть заметно алеть.

«Нужно научиться забывать, — подумал Тиль, — забывать любовь, войну, Дениз… Здорово не повезло Гансу Рорбеку. Мысль о Мартине до сих пор мучает его не меньше, чем вчерашняя встреча с Эйзельтом, случай с юношей Кубицей или Нойманом. Но сможет ли Рорбек когда-нибудь забыть все это? Для меня лично самое гнусное, что мне до сих пор преподносила война… связано с Альтдерфером, капитаном Алоизом Альтдерфером».

Когда Тиль снова спустился в подвал, Рорбек проснулся и открыл глаза. Откупорили бутылку и водрузили ее на стол. Рорбек взял ее в руку и долго задумчивым взглядом рассматривал пеструю этикетку. Затем не спеша отпил прямо из горлышка, словно это был всего лишь лимонад. Отпил примерно на три пальца и передал бутылку Тилю.

— Если бы мой отец хоть раз попробовал такого коньяку… — задумчиво произнес Тиль. — Большую часть своей жизни он возился с железными болванками, но всегда надеялся на то, что его сын будет удачливее.

— Мне такие пожелания очень хорошо знакомы.

— Моя мать… руки у нее всегда были разъедены щелоком от частых стирок. Она обстирывала господ, лишь бы только я мог получить образование.

Рорбек отпил из бутылки большой глоток.

— А потом наступил тридцать третий год, — продолжал Тиль. — Окончил я учебу, а там вскоре нацепили мне на плечи погоны. Мои родители были счастливы. Когда же началась война, их, как и всех простых людей, охватил страх, в первую очередь страх за своих детей.

Лейтенант закурил, руки его слегка дрожали. Его охватило желание говорить и говорить.

— Каждый мой шаг по земле стоил мне многих сил, удручал меня, но меня заставляли идти все дальше и дальше. Сначала я маршировал на восток, потом в обратном направлении. На западном фронте я с берегов Средиземного моря угодил на берега Атлантики, а оттуда вот в этот котел. Как часто я тогда думал: «Нельзя участвовать в этом. Нужно отдать свои силы чему-то действительно полезному. На земле должны царить мир и справедливость». Я уже философствую, не так ли?

Рорбек махнул рукой.

— В нас нуждаются как в пушечном мясе, на нас смотрят как на последнее дерьмо. А как можно участвовать в нужном и полезном деле? Смешно. Я не раз пытался убедить себя в том, что следующий снаряд прекратит наконец страдания Эйзельта, от которых я не мог избавить его из-за какого-то Альтдерфера. Везде есть свои альтдерферы. Везде есть люди, которые обладают властью, и человек поминутно чувствует, что власть эта направлена против него. — Тиль отвернулся.

До них долетел голос капитана, который, видимо, повторял что-то важное.

— Эйзельт, Кубица, Нойман — это только первые жертвы альтдерферовского эгоизма, но будут и другие. — В голосе Рорбека звучала горечь. — Он все время пытался во что бы то ни стало остаться при Круземарке, при этом страдали другие. Разыгрывал из себя бравого фронтовика. Вчера ты сам имел возможность убедиться, что он за дерьмо. — Рорбек разошелся вовсю.

— Тс-с, враг подслушивает! Не говори так громко, Ганс.

Радиотехник подвинулся к лейтенанту вплотную.

— Альтдерфер и дальше будет паясничать, но это ничего не изменит. Возможно, он уже чувствует, что скоро его время кончится. Но что я знаю… — И он сделал рукой неопределенный жест.

Дверь внезапно распахнулась. Обер-лейтенант Клазен небрежно козырнул и, усмехнувшись, полез из погреба наверх. Вскоре послышался скрип ворот и шум отъезжающего мотоцикла с коляской.