Особые приметы - Хуан Гойтисоло

— Обожаю Ива Монтана. Мне рассказывали, он такой простой, ведет совсем скромный образ жизни. Ты с ним не встречался в Париже?

— Нет.

— Знаешь, я готова поехать во Францию, только бы его увидеть. Его и Синьоре.

Под конец Лидия позволила ему раздеть себя, и Альваро пробыл с ней в постели почти до утра.

Вернувшись в «Свободную Гавану», он заснул как убитый. Но поспать ему удалось лишь часа четыре. Зазвонил телефон. Альваро сорвал трубку с рычага; в ухо тонкими молоточками ударили два слога: «Пра-га!»

— Вас вызывает Прага! — пронзительно высоким голосом повторила телефонистка.

— С кем я говорю?

— Подождите минутку. Попробую разъединить линии!

Телефонистка попросила его не отходить от телефона.

Трубка неразборчиво бормотала:

— Нью-Йорк, Нью-Йорк… Это Гавана?.. Вы меня слышите?

— Меня вызывает Париж?

— Вы сеньор Стен Короли?

— Нет, сеньорита.

— Простите, товарищ, я соединилась с вами по ошибке.

— Вы уверены, что на проводе Прага, а не Париж?

— Уверена. Вызывает Прага, к телефону просят сеньора Стена Короли… Здравствуйте, дежурная. Двадцать четыре ноль один?

Он лежал в кровати с открытыми глазами. Во рту пересохло, сердце стучало. Сна больше не было. Он пролежал целый час, следя за меняющимися тонами безоблачного неба. Раздвинув занавеси шире, он прежде всего взглянул на американские корабли. Они по-прежнему маячили у линии горизонта, но когда он облокотился на перила балкона, ему показалось, что авианосец стоит сейчас сантиметра на три-четыре ближе, чем вчера. По направлению к бухте шел буксир. Море лежало разглаженное, абсолютно спокойное, на небе ни облачка.

Климат великолепный

страна расположена в тропиках но тропический зной умеряется благодетельным дыханием морских течений и поэтому зимы здесь короткие и мало чем отличаются от лета а летние месяцы щедры изобильны и не жарки словом идеальный край для подагриков и больных ревматизмом

природа первозданно богата и расточительна

громадные деревья неисчерпаемое разнообразие съедобных плодов непомерной величины экзотические цветы

дикие звери свободно разгуливают по полям истребляя вредителей посевов они союзники и друзья человека

твой дом стоит на вершине холма а вокруг лазурное море пена прибоя у гряды коралловых рифов белизна широких песчаных пляжей рощи кокосовых пальм

круглое солнце сверкает вверху над высокими кронами деревьев небо безоблачно

из окон дома ты видишь все свое богатство плантации кофе какао ванили сахарного тростника кокосовых пальм

баобабы пальмы сейбы секвойи фикусы

трубы сахарного завода где работают твои негры

озеро павильон для танцев сады беседки

управляющие твоим сложным хозяйством спешат тебе навстречу они ждут твоих распоряжений

ты отдаешь скупые приказания

ты строг и немногословен как и подобает человеку твоего положения

но под внешней оболочкой сдержанности и суровости в твоей груди бьется справедливое благородное сердце

тем временем твоя жена и дети окруженные изящно одетыми гостями отдыхают в гамаках среди зелени сада

у вас собирается изысканное креольское общество

кабальеро являются в блестящих черных цилиндрах

обмахиваются веерами дамы в муаровых платьях колье и атласных туфельках

тут же играют нарядные дети вертятся быстроногие гончие раскачиваются в своих клетках яркие попугаи ластятся к гостям гибкие кошки

сейчас начнется бал

его открываешь ты в паре с самой красивой девушкой и вы долго кружитесь в танце под сверкающими люстрами бального зала

старинный вальс времен Австро-Венгерской империи

ливрейные лакеи освещают тебе дорогу канделябрами

с бокалом шампанского в руке

ты направляешься в конюшни к стойлу

Джонни англо-арабский скакун ждет тебя

ты седлаешь

и берешь с места

галопом

негры радостно кланяются тебе

их пища мякоть сахарного тростника дикие цветы

ароматические коренья и травы

тебе нет надобности наказывать их они и без того почтительны с тобой они тебя любят они тебе преданы они тобой восхищаются

у них мягкий кроткий нрав и кроме того они католики

каждого из них ты называешь по имени

Бобо

Сесе

Арара

совсем как в романах Эмилио Салгари

они подходят к тебе под благословение преклоняют колени целуют тебе руку

ты долго скачешь по полям объезжая свои владения проверяя в порядке ли содержатся

твои плантации твой завод фермы стада все источники твоего благосостояния

работники приветствуют тебя снимая шляпы

старики улыбаются тебе

дети подбегают к тебе

звери из джунглей сопровождают тебя

лианы и орхидеи расступаются как бы склоняясь перед тобой в благоговении

ты уверен в незыблемости своей власти

твой трон утвержден на веки веков

а когда несколько мгновений спустя ты просыпаешься

ты лежишь в своей комнате у вас в имении и под подушкой у тебя «География Кубы» которую дал тебе дядя Эулохио и нет у тебя

ни скипетра

ни короны

ни подданных

ни царства

ты всего-навсего усердный читатель Шпенглера и Кейзерлинга и живешь в пораженной склерозом стране Старого Света давно обреченной на гибель из-за апатии бездеятельности и неуклонного вырождения нации

и ты одинок беспредельным одиночеством своих тринадцати лет

и беззащитен

и трепещешь от ужаса

при мысли о кровожадных киргизах

с их легендарными женщинами которые рожают

детей не слезая с седла

Он принял почти обжигающе-горячую ванну, побрился и попросил подать ему завтрак в номер. Утренние газеты ограничились перепечаткой вчерашних телеграмм. В десять он спустился в холл и, еще не дойдя до администратора, увидел, как дежурный отрицательно развел руками.

— Ничего нет?

— Нет, пока что ничего.

— Хорошо. Зайду попозже.

— С час назад вас спрашивала какая-то девушка.

— Записки не оставила?

— Вы спали, и она не позволила вас будить. Она сказала, что будет ждать вас в Галерее.

Он хотел сфотографировать старинный танцевальный павильон на набережной в Санта-Фе и направился в лабораторию за «лингофом». С момента объявления блокады прошло десять дней, но Гавана уже успела принять облик фронтового города: по улицам маршировали дружины народной милиции, из громкоговорителей неслись патриотические песни, мчались грузовики с бойцами повстанческой армии и добровольцами Комитетов защиты революции. Перед мясными и продуктовыми лавками появились очереди. На протяжении последних месяцев магазины пустели с вызывающей тревогу быстротой: не хватало одежды, исчезла с полок последняя обувь, спекулянты скупали товары и сбывали их из-под полы. Другие витрины сохранили свой прежний вид, но выставленные в них вещи отсутствовали на прилавках. После запрещения торговли с лотков и закрытия киосков улицы стали менее пестрыми, появилось единообразие, город приобрел подтянутый вид. У входов в общественные здания, у складов и крупных магазинов стояли вооруженные дружинники. Перед пунктами Красного Креста сидели на краю тротуаров доноры, ожидавшие очереди, чтобы сдать кровь.

Когда он приехал в Галерею, был уже первый час. Сара разговаривала в приемной с директрисой и предложила ему посмотреть новую выставку абстрактных экспрессионистов. Зал открыли недели две-три назад. Картины были развешаны по стенам и на зигзагообразно расставленных щитах. Сара молча шла рядом с Альваро, не мешая ему смотреть. Улучив минуту, когда они стояли между расходившимися под углом щитами, она его поцеловала.

— Альваро, я тебя люблю. — Ее невинный девичий язык был сладостен его губам. — А что, если мы с тобой сегодня погибнем? Что тогда, Альваро? Я должна сказать тебе все. Я не хочу умереть, не сказав тебе того, что думаю.

— Ты еще ребенок, Сара. И все это только детский каприз, а я для тебя не больше чем игрушка… Придет день, ты встретишь человека твоего возраста и будешь с ним счастлива.

— Не хочу я никого встречать. — Сара потупилась и стояла, глядя на свои туфли. — Ладно, раз ты меня отталкиваешь, я отступаюсь. Но только обещай мне кое-что. Всего на несколько часов.

— Что именно?

— Прошу тебя: сделай вид, будто ты меня любишь. Знаешь, вот как дети, когда играют во взрослых. Ну, вообрази только, понимаешь? Завтра я уеду с добровольцами на уборку кофе, и ты меня больше не увидишь.

Бойцы повстанческой армии внимательно разглядывали абстрактные полотна. Сара и Альваро снова спрятались в углу между щитами.

— А красиво это с твоей стороны сбежать и оставить меня одного?