Дороги. Часть первая. - Йэнна Кристиана

Ильгет слегка помрачнела. Немного неприятно то, что Люссана – их общая с Нелой подруга, ну не то, чтобы близкая, так... Да и Пита вначале расстался с ней (и женаты они не были), а потом уж стал ухаживать за Ильгет. Но все равно как-то нехорошо получилось. Однако такие соображения не могли ее остановить в тот момент, она ведь действительно влюбилась в Питу.

– А ты мне сразу понравилась, – задумчиво сказал муж, – сидишь в уголке, такая тихая, скромная, а потом тебе дали гитару, ну, думаю, она еще и талантливая.

– Но я тогда в тебя не влюбилась, потом уже... Знаешь, – Ильгет помолчала, – наверное, после нашей первой ночи. Да, точно. Вот тогда я вдруг почувствовала – все, без тебя жить не могу.

Это было как прозрение – ведь действительно, вся любовь началась именно с этого. Как-то Ильгет страшно привязалась к Пите, ощутила – что это уже все. Что с этим человеком она связана на всю жизнь. Может, потому что подсознательно всегда была уверена: муж может быть только один.

Но она-то не была первой у Питы. До Люссаны у него было еще минимум три женщины, не считая случайных связей. Да и последней, если уж честно, Ильгет тоже не была. Вдруг занозой всплыла черная шалька, всплыла и заныла в памяти, но Ильгет старательно упрятала дурную мысль подальше.

Пита любит ее. Только ее. Даже если у него что-то и было – ведь Ильгет он все равно любил больше. Просто он заблуждался.

– Помнишь, как это было здорово, – произнес Пита, – твоя мама уехала на два дня... И помнишь, как мы кофе пили утром?

– Да, – восторженно подхватила Ильгет. Пита обнял ее за плечи. Медленно они двинулись вдоль реки. Ты неправ, мысленно сказала она сагону. Мы с Питой не случайно встретились, я предназначена Пите, и у нас – настоящая семья... до самой смерти. У нас ведь так много общего, нас так многое объединяет. Спустились вдоль реки и медленно зашагали к гостинице сквозь прозрачную летнюю ночь Зары.

На следующий день Ильгет уговорила-таки Питу пройтись по магазинам, она выбирала бумажные книги, Пита интересовался музыкой и фильмами – на Квирине ведь ярнийская культура далеко не полностью представлена. Покупали какую-то мелочь, денег хватало.

– Кажется, отсюда ты улетишь с таким же количеством чемоданов,– заметил Пита. Но он и сам покупал немало, войдя даже в некоторый азарт – идти и покупать все подряд, денег сколько угодно (по квиринским меркам у них оставалось немного, но в пересчете на лонгинские кредиты – целое состояние). Пообедать они решили в небольшом ресторане на верхнем этаже супермаркета.

Ковыряясь в мясном рулете, Пита рассказывал примерно в двадцатый раз, как в детстве он мечтал купить собственный проигрыватель, копил деньги и даже собирал и сдавал пустые бутылки. Ильгет слушала и улыбалась.

Ей нравилось такое редкое оживленно-бодрое состояние мужа. Обычно он с ней бывал не в духе.

Что же это, неужели Ярна на него так влияет? Здесь он чувствует себя своим, да и родственники – вот это ощущение корней, у Ильгет оно только сейчас появилось. Когда мама, похоже, простила ее и смирилась с ее жизнью. А Пита никогда не конфликтовал с родственниками... И при этой мысли у Ильгет снова сжалось сердце – не вспомнились, а так, темным комом прокатились по сознанию прежние многочисленные придирки матери Питы, когда муж вовсе и не думал за Ильгет заступаться, а ей и деваться было некуда.

Да что это? Неужели сагон? Как все-таки он надавил на меня... Ведь я давно уже об этом забыла!

Не надо думать о дурном. Надо строить прекрасное настоящее. Пита подлил себе соуса, Ильгет последовала его примеру.

– А я с Нелой встречалась, – сказала она, – представляешь, она ведь приехала!

– В Иннельс?

– Ну конечно.

– Ну и как у нее дела?

– Ну как... муж, она говорит, раскаялся, что работал на сагонов, – Ильгет прикусила язык. Ну нельзя же об этом! Пита замолчал.

Пита, по-видимому, и сам уже понимал, что служба его у сагонов никак не может являться предметом гордости. Правда, пережитые лишения и опасности во время военных действий он вспоминал подробно и с удовольствием, отчего Ильгет коробило. Ее-то жизнью он не интересовался. Но всякие напоминания о том, что вот, он служил у сагонов, Пита воспринимал как оскорбление.

– Я вот давно хотел тебя спросить, – начал он, отодвигая второе.

– А можно еще мороженого? – спросила Ильгет.

– Ну закажи.

– А может ты мне закажешь?

Пита сморщился, однако подозвал официантку и заказал мороженого для Ильгет, а себе – пива.

– Так что ты хотел спросить? – беззаботно спросила Ильгет.

– Да про Бога твоего... Вот вы верите, что он любящий и всемогущий. А по вашей легенде получается так, что люди съели яблоко, и за это Бог их выгнал из рая. Я уж не говорю о том, какая это любовь...

– Это и есть любовь, Пита, – немедленно сказала Ильгет, – крепка, как смерть, любовь, люта, как преисподняя, ревность. Понимаешь?

Пита отмахнулся.

– Ревность – это уже не любовь. Это обыкновенное чувство собственности. Но я не о том, я хочу спросить – а что же Бог, когда творил людей, не знал, что они съедят это яблоко? Зачем он обрек их на страдания?

– Ты знаешь... может быть, и не знал.

Принесли заказ. Ильгет погрузила ложечку в прохладную белоснежную пену.

– Может быть, и не знал, Пита, ведь он сотворил существ, обладающих свободой воли. Понимаешь, мы всегда свободны избрать зло. Я такое стихотворение написала когда-то: и есть свобода, и она превыше всех иных даров.

– А зачем такая свобода? – спросил Пита, – Ведь он же знал, что люди наверняка изберут зло!

– Да почему знал! Вовсе не обязательно. Пойми, у нас и правда есть свобода воли. Мы можем и хорошо поступать, не обязательно – плохо.

– А почему он не вмешивается? Ну он же наш отец. Представь родителя, который выпускает ребенка бродить, как тому хочется, попадет под машину – чья вина?

– Да потому что мы-то не дети. Мы уже обладаем свободой. А он только ждет, когда мы придем к нему. Думаешь, не больно Ему смотреть на наши страдания? Но он ждет. Терпеливо. А мы снова и снова уходим от Него.

– А вот сагоны лишают нас свободы выбора, стараются лишить, – добавила она, помолчав. И снова ее осенила мысль – противостояние сагону – это же по сути отстаивание своей собственной свободы.

Свободы верить и любить.

Пита фыркнул скептически.

– Н-да... представляю себе такого Бога, который сидит и ждет, сложа ручки. А мы тут должны маяться...

– Но он же не просто ждет, – тихо сказала Ильгет, – он сам пришел и отдал жизнь за нас.

– Ну и что? Кому от этого стало легче?

– Нам. Тем, кто готов принять Его прощение.

– Ну я-то не готов, – пробурчал Пита, – конечно, ты вот такая вся духовная, а я... я видите ли, синг, и вообще негодяй.

– Ну и что? – воскликнула Ильгет, – для Бога это не имеет значения. Наоборот, твое покаяние еще ценнее! Он ведь прощает всех. Да и Пита... ну какая я духовная? Я вообще убийца.

– Так и я тоже.

– Но я верю, что Он меня примет, – голос Ильгет слегка ослаб. Кто его знает, на самом-то деле, может, и не примет. Но верить можно?

– И тебя примет, это уж наверняка, нужно только захотеть. Весь выбор за тобой...

– Знаешь, я так не могу, – сказал Пита, – или меня любят таким, какой я есть, или мне не надо никакой любви.

– Но он тебя уже любит. Он только ждет... ждет, что ты выберешь, понимаешь? Ты в любую минуту можешь сделать выбор.

Ильгет подумала, что получается как-то назидательно. Но ведь Пита сам спросил...

– Ага, – Пита отхлебнул пиво, – значит, я должен теперь еще какой-то выбор делать. Знаешь, если честно, надоело мне это. Теперь ты мне еще какие-то условия выдвигаешь...

– Ну о чем ты! – с болью воскликнула Ильгет, – разве я выдвигаю условия? Я же сказала, чего Бог от нас ждет...

Ей расхотелось мороженого. Но неудобно не доесть. Она заскребла по дну ложечкой.

– Знаешь, или любовь есть, или ее нет. Если она бы была, то этот твой Бог ни в коем случае просто не позволил бы нам совершить грехопадение, он бы что-то сделал, сказал, чтобы этого не произошло. А если ее нет... вот тут и начинаются требования – будь таким, да этаким, да сделай выбор.

Ильгет вдруг вспомнила сагона. На душе стало очень нехорошо.

В назначенный день мать Питы, Эдика и ее сумрачный сын-подросток, с тремя огромными контейнерами (из которых разрешили взять лишь один) явились в космопорт. Ильгет лишь удивлялась энергии и предприимчивости свекрови – надо же, мгновенно решиться на такой серьезный шаг.

На обратном пути на Квирин она почти не общалась с родственниками – те вели себя так, как будто на космических кораблях летали всю свою жизнь, и даже умудрялись поучать Ильгет. Никакая помощь им явно не требовалась. Свекровь быстро расспросила соседей, летящих туда же, обо всем необходимом. Ильгет же снова бродила по кораблю, наслаждаясь последними неделями спокойной беззаботной жизни.