Письма к провинциалу - Блез Паскаль

Поэтому вряд ли оправданно говорить о какой — то перемене во взглядах Паскаля. Он всегда строил свою жизнь в соответствии с личным ощущением истины, а не с формальными принципами И если в детстве он мог целыми днями, не отвлекаясь ни на что другое, искать причину возникновения звуков, пока не будет найден ответ, то в тридцать три года это же стремление к истине потребовало от него создать Провинциапииу то есть фактически «сказать и спасти свою душу» Согласно Паскалю все люди могут заблуждаться, а потому правом на диктат человека наделяет не истина, а сила, перерастающая чаще всего в насилие Однако «насилие и истина ничего не могут поделать друг против друга»[442], ибо принадлежат к различным порядкам бытия. Но насилие может доставить немало неприятностей лично носителю истины, от которого требуется большое мужество в этой «странной и продолжительной войне»[443] В личности Паскаля воплотился тот тип европейца, «под которого» создана современная европейская цивилизация. В чем, собственно, пафос Провищиалий? Да в том, что человеку следует предоставить сферу, в пределах которой он может подчиняться только своей совести, не подвергаясь при этом преследованиям за свой выбор. Иначе неизбежны «личные» ереси, сведение счетов под «общественно значимыми» предлогами и прочие злобные ухищрения, от которых пострадал в 1656 г. Арно. Но Паскаль в Провинциалиях ие просто отстаивает свое право понимать действенную благодать или ближайшую способность так, как подсказывают ему разум и сердце. Он борется и за право во всеуслышание заявить об этом своем понимании. Истина безусловна и независима от обстоятельств, ее нельзя утаивать, как нельзя скрывать свечу под сосудом.

Сделав свой религиозный выбор, Паскаль просто не мог не стать диссидентом в условиях политической несвободы. Лояльность к властям потому уживалась в нем с работой над «подрывными» сочинениями, что он сам определил для себя пропорции «благонадежного» и «подрывного». Внесение Провищиалий в Индекс не означало для него трагедии, поскольку в этой книге он осуждал то, «что осуждено на небе»[444]. Паскаль не может подчиняться слепо, он жаждет диалога, дискуссии, он хочет быть выслушанным, хочет участвовать в решении вопроса. «Полную покорность» он готов проявлять только по отношению к Иисусу Христу и своему духовнику[445]. Но поскольку его лишили законной возможности реализовать это право, он с легкостью прибег к незаконной. К власти следует питать ритуальное почтение, но ее нельзя уважать, если она того не заслуживает Если вы герцог — я сниму перед вами шляпу, ибо так принято. Но если вы хотите, чтобы я уважал вас — потрудитесь объяснить, какие у вас к тому основания. Ведь «если вы не сумеете этого сделать, то будет несправедливым требовать, чтобы я вас уважал, и вы, конечно же, не добьетесь здесь успеха, окажись вы хоть самым великим вельможей на свете»[446] Итак, Провинциалии — не просто религиозный памфлет Это сочинение человека, стремящегося свободно исповедовать свои взгляды и протестующего против ограничения подобной свободы. Упомянутая свобода рассматривается как вполне «естественная», как нечто «само собой разумеющееся», а ее нарушения — как насилие и несправедливость. Паскаль оставляет за собой право на оценку «справедливого» и «несправедливого», право на борьбу против попрания справедливости и право на выбор оружия в этой борьбе Однако вряд ли стоит соглашаться с выводом О. де Бальзака (см. прим. 56 к статье Ф.Брюнетьера): Паскаль вовсе не предпринимал «бунта в сфере религиозных идей» и отнюдь не был идейным предшественником просветителей, деистов и атеистов. Он, мирянин, обсуждая вопросы вероучения, не наносил никакого ущерба авторитету церкви и религии, а, скорее, спасал этот авторитет Та дорога, по которой шел Паскаль, отнюдь не вела к секуляризации и безбожию. Выставлять Паскаля скрытым атеистом, вольнодумцем, человеком, не обретшим опоры в своей вере можно лишь после существенного искажения самой сути его сочинений. Однако, используя подобный метод, все Евангелие можно свести, скажем, к ловко замаскированной пропаганде сотрудничества с оккупационными властями. Не стоит злоупотреблять различием «объективного» содержания сочинения и «субъективного» замысла автора. В любом великом сочинении присутствует смысловая бесконечность, но автор чисто физически может отвечать лишь за то, что он хотел сказать. Он не может нести ответственности за все, что кто — нибудь когда — нибудь соизволит вычитать в его книгах. Впрочем, тезис о скрытом атеизме Паскаля просветители выдвинули не потому, что ими было и вправду найдено какое — то «объективное» содержание, а потому, что им просто очень хотелось найти хоть какие — то обстоятельства, «смягчающие» паскалевское отступничество от науки. Поэтому Просвещение предоставило не очень — то широкий диапазон объяснений паскалевского крена к религии: либо (в лучшем случае) страдания, отнявшие все духовные и физические силы, либо сумасшествие, либо скрытый атеизм.

Критикуя лживую мораль казуистов и недобросовестность их доводов, отбрасывая хитросплетения схоластических терминов, Паскаль освобождал место для живого религиозного чувства, уровень которого он находил превышающим уровень, доступный доказательству. Авторитет церкви не спасли бы толпы прихожан, стремящиеся в исповедальни иезуитов за легким отпущением грехов и грешков. Именно Провинциалии и вызванное ими движение в среде французского духовенства пробудили в католической церкви XVII века чувство необходимости (по крайней мере — внешне заметное) морального очищения. Личное ощущение истины заставило Паскаля выступить против официальных решений церкви, чтобы церковь могла спастись; это еще раз подтверждает. как тонка порой бывает грань между истинным благочестием и «уголовно наказуемым деянием».

Среди книг, которые потрясали мир, Провинциалии всегда будут занимать особое место. Они, конечно же, были не первым нелегальным сочинением, восторженно встреченным читающей публикой (наоборот, именно такие книги, как правило, и встречают благожелательное отношение со стороны читателей), далеко не первым памфлетом против Общества Иисуса и, наконец, далеко не первым в мировой литературе образцом остроумной прозы. Однако Провинциалиям впервые довелось продемонстрировать подлинную мощь печатного станка и подлинные масштабы воздействия неподцензурной книги на массовое сознание. Провинциалии ознаменовали собой новую эпоху европейской истории. Известный в то время парижский типограф П. Лепети, взявшийся за рискованное предприятие по их изданию, располагал уже достаточными техническими возможностями, чтобы разместить подпольную типографию на водяной мельнице; формы для печати одного письма мадам Лепети в момент опасности легко могла спрятать под фартуком. То есть технический уровень XVII века уже позволял наладить в Париже бесперебойное издание тысячных тиражей «Малых писем», лишивших сна полицию и не на шутку встревоживших влиятельных иезуитов. С Монтальтом нельзя было ничего поделать. Невзирая на усердие полиции, обыскивавшей все типографии и подозревавшей нескольких писателей того вре мени как возможных авторов дерзких Писем, следствие зашло в тупик. Распространявшиеся по всей Франции и печатавшиеся не где — то в Амстердаме или Кельне, а непосредственно в Париже, выпуски Монтальтовых Писем стали провозвестниками новой власти, власти свободной информации.

Конечно же, одному Паскалю нельзя приписывать все лавры в этом деле. Очень многое зависело от надежной организации распространения Писем, от количества и качества предоставлявшихся в распоряжение Паскаля соратниками — теологами материалов из сочинений казуистов, от денег, вложенных в предприятие, от оперативности в решении десятков постоянно возникающих мелких и крупных проблем. Но именно Паскаль был душой и автором замысла, который, по исполнении, превратился в одну из самых больших заслуг изобретателя арифметической машины перед человечеством.

Провинциалии более года довольно регулярно приходили к читателю, как если бы в королевстве вовсе и не существовало никакой полиции. Что ж, в своем состязании с насилием истина на поверку оказалась не такой уж бессильной и сумела весьма успешно постоять за себя. Паскалевы Письма послужили недвусмысленным свидетельством того, что в недрах абсолютизма созрели технические условия для свободы слова.

Инакомыслие Паскаля отнюдь не ограничивалось сферой моральной теологии и незаконного книгоиздательства, Паскаль весь как бы соткан из нестандартности и своеобразия. Его сестра, Жильберта Перье, в его биографии сообщает, что в двенадцать лет он фактически заново открыл геометрию, последовательно дойдя от аксиом до тридцать второй теоремы Евклида[447] Неизвестно, происходило ли все именно так, но бесспорно, что вскоре отец разрешил мальчику читать Евклидовы Начала, и Блез стремительно освоил эту далеко не детскую книгу, ни разу не обратившись к взрослым за разъяснениями. Подобная склонность к самостоятельной работе, к поиску собственного пути исследований и впредь останется характерной для Паскаля. Свободный от груза школьных традиций, он всегда (идет ли речь о науке, или о религии) придерживался своей особой точки зрения и потому очень часто выходил за рамки принятых в современном ему обществе стандартов мысли и поведения.