Мертвые мухи зла - Гелий Рябов

- От "Второго бюро" - французской разведки - если они работают с нею. Или от РОВСа. У тех может быть все, что угодно.

- РОВСа давно уже нет, вы это знаете.

- Есть и кроме РОВСа. Кое-что...

- Ладно. Давайте с другого бока. Зачем им это убийство? Месть? Они не из малины. Другое дело - вы...

- Почему?

- Кузовлева и Федорчук - клинические идиоты, с заскоком, негодными биографиями. В то же время - оба стремились во что бы то ни стало сделаться чекистами. Оба перли напролом... - Сейчас я тебе преподнесу, сейчас... От внезапной догадки холодит кончики пальцев. - Товарищ Дунин... Вы ведь вызывали их, предупреждали... Разве не так? - У меня не просто хватает сил насмешливо вглядываться в его невыразительное лицо - я делаю это с удовольствием. - Они мешали, и очень. И судьба их решилась...

- Допустим. А под каким предлогом, с какой легендой ты войдешь к девушкам? Откуда у тебя... это? Хотя бы на уровне сведений? Ну?

Не подловите, дяденька... Я уже все продумал, до мелочей.

- Я им признаюсь, что послан для их устранения.

- Ладно. Я дам тебе пробирку с... водой.

- Ха. Ха. Ха. Бросьте, товарищ. Они проверят на любой кошке. Да просто все... Я показываю яд, во всем - в кавычках - сознаюсь, мы ведем разговор, и, поверьте, в такой, "ядовой" ситуации, рядом с дохлой кошкой - разговор этот вскроет все до кишок и глубже! Как это у вас называется? Диктофон?

Он молча выдвигает ящик буфета и кладет на стол портативный прибор размером с "ФЭД".

- Кнопку нажмешь хоть за пять минут до разговора. Ленты хватит на час...

Глаза сияют неземно (он, оказывается, чрезмерно "заводной").

- Тебе отчим никогда не льстил? Ну, что ты в ближайшем будущем станешь наркомом внутренних дел и мы все еще наслужимся под твоим началом? Крепко мыслишь. Подожди...

Он уходит и сразу возвращается с маленьким аптекарским пузырьком. Притертая пробка. Белое стекло. Бесцветная жидкость на самом донышке. Смотрю, не в силах отвести глаз. Вот оно...

Он раздумывает. Видно, преодолевает последние сомнения. И я понимаю: все получится. Его желание "разоблачить" очередную антисоветскую "группировку" намного сильнее осторожности и здравого смысла. Впрочем, у кого из них оно есть, это чувство далеких, прежних дней...

- Вот что... - начинает медленно. - Скажешь, что тебе удалось осмотреть квартиру. Они ведь просили тебя об этом?

- Просили. Только где были вы?

- Не усложняй. Мы вели разговор, раздался телефонный звонок, и я отъехал на полчаса. Просто и ясно.

- Все равно не поверят. Такое... хранят в сейфе. А ключи от него вы все равно унесете с собой.

- А я их как бы забыл в дверце сейфа.

- Но этого не может быть?

- Может. Если я хотел поймать тебя на месте преступления и оставил ключи специально.

- Как это? - Я уже понимаю, куда он клонит, и мне становится холодно.

- Потому что когда вернулся - мы сели попить чаю. Я ведь садист, изувер? Ну, вот... Сели пить чай, я хотел насладиться, прежде чем взять тебя за... причинное место. А ты... - Смотрит, словно покойник оживший. Ты сумел отравить меня. Убить. Труп остался здесь, на этом самом месте. Пузырек - у тебя. Куда как лучше? Чистая работа, а?

- Чистое дело марш... - произношу убито. Все понятно: я иду к ним с ядом, нас накрывает спецгруппа, вызванная наружкой - она меня не выпустит из поля зрения ни на миг, а дальше... Арест мамы, отчима, доклад в Москву о том, что вскрыто подполье во главе с работником госбезопасности. И пусть время другое, но отчего бы и не отрыгнуть славным кровавым прошлым?

- Любишь Толстого? - Улыбается. Они все какие-то начитанные, ишь запомнил присказку Наташиного дядюшки. Мозговитый... - Значит, так... Сейчас мы и в самом деле отметим крепким чайком наше единение - водочкой тебе еще и рано? А потом я позвоню, договорюсь - и вперед!

Упырь. Вурдалак. Последнее, что я смогу сделать вопреки всякой наружке, - броситься с Троицкого вниз головой. Никто еще не выплыл, не был спасен. Амба.

Смотрю хмуро:

- Я все обязан делать по правилам. Пишу расписку.

Пододвигает листок бумаги, вечное перо. Кажется, это "паркер".

- Пиши: Я, Дерябин...

И я вывожу под его диктовку:

"Я, Дерябин Сергей Алексеевич, получил от УНКВД двадцать милиграмм специальной жидкости. После применения обязуюсь обеспечить доставку на "КК" труп кошки или иного животного, на котором будет опробована жидкость. Для специальной проверки". Ставлю подпись, число и год и спрашиваю по-деловому, без малейшего намека на юмор (уж какой тут юмор):

- А если... они дадут большой собаке?

- Вряд ли. Хлопотно и опасно. Если что - звони, я помогу. Ты понял: таковы правила.

- Насколько я понимаю... - Я посмотрел Дунину прямо в глаза. Зачем? Не знаю... В какой-то книжке, давно, я прочитал о том, что прямой немигающий взгляд свидетельствует о спокойствии и уверенности. И тени сомнения не должно возникнуть у моего славного опера в том, что я - кремень. Мальчишество... Насколько я понимаю - это не все?

Он трет средним пальцем кончик носа.

- Ты правильно понимаешь. Объясняю: запрещено подключать к Системе родственников сотрудников. В данном случае - тебя. Но согласись: наши, так сказать, отношения зашли... слишком далеко, да? Поэтому я сейчас отберу у тебя еще одну подписку - о сотрудничестве. Это только формальность, можешь не сомневаться. Пиши...

Он диктует: "...обязуюсь сотрудничать с органами НКВД. Выполнять поручения. Давать любую информацию, которую могут потребовать от меня. Это касается моей учебы в школе, взаимоотношений в семье..."

Здесь я перебиваю Дунина.

- Вы - по совместительству - сотрудник и Особой инспекции тоже? Желаете с моей помощью поставить на оперативное обслуживание и вашего товарища по работе?

- Нет, - он совершенно спокоен. - Я желаю только одного: держать тебя в руках так, чтобы ты не... выскользнул. Я откровенен? Продолжай...

"...а также с моими нынешними знакомыми-монархистами, как, впрочем, и с любыми другими лицами и группами граждан, кои оказывают активное или пассивное сопротивление советской власти..."

Ставлю число и подпись. Он улыбается: теперь - все.

Уходит, я слышу, как на кухне грохочет чайник и льется вода из крана, а я не могу глаз отвести от проклятого пузырька. Как близко смерть...

Пьем чай. Он весело хрустит, не скрывая удовольствия, если не восторга. Конечно. Операция будь здоров! Комбинация, точнее. Его грудь в крестах, наши головы в кустах. Каждый получил то, то заслужил. И в тот миг, когда он добавляет себе в чашку заварки, доносится зуммер телефона.

- Я сейчас... - Со стуком отодвигает чашку, несется к дверям. У него такой вид, словно он ждет сообщения о рождении ребенка от любимой жены. И когда я слышу его восторженный крик: "Мальчик? Ну, да? А сколько весит?!" пузырек словно сходит в мой раскрытый рот, и я судорожно пытаюсь его проглотить. Пузырек... Ну? Теперь или никогда, а, Дерябин? И я капаю в его чашку, а потом и в свою. На всякий случай. Неизвестно зачем.

Он возвращается сияющий:

- Сын у меня, понимаешь, Дерябин? Вот мы возимся в крови, в грязи, а для чего? Чтобы дети наши получили светлую, счастливую жизнь! Здорово, правда?!

И глаза у него такие добрые, такие искренние, что мне хочется вышибить у него чашку из рук. Он подносит ее ко рту медленно-медленно, словно в специальной киносъемке.

- Так выпьем за это будущее! - Он залпом осушает чашку, ставит ее на стол и смотрит на меня улыбчиво. - Жаль, что ты не можешь выпить по-настоящему! Ладно. Я один... - Снова уходит и через мгновение я слышу тяжелый грохот рухнувшего тела. Не может быть. Яд должен подействовать через несколько часов. Как же так?

Хватаю пузырек. Он... пуст. В ажиотаже и страхе я вылил из него абсолютно все - ему и себе. О, идиот... За эти двое суток он наверняка рассказал бы обо всем руководству. Меня спас страх...

Опрометью бросаюсь на кухню. Он лежит у шкафа, лицом вверх, и глаза его сохраняют самое счастливое выражение. Правда, меркнут, я это вижу. Н-да... Натворил. И что теперь?

Кладу пузырек в карман и тут же выбрасываю на пол. Он жжет пальцы. Почему? Не знаю... Нет. Кажется, я понимаю в чем дело. Если на этом гнусном пузырьке останутся отпечатки только его пальцев... Так. Свои стираю. Смыкаю его ладонь на тулове стекляшки. Теперь отпечатки удостоверят, что он покончил с собой. Или заставят предположить это. Правда, у него родился ребенок... Неважно. Тем сложнее загадка. Если бы я мог подделать его почерк - я бы объяснил его самоубийство. Бог с ним. Теперь - вымыть чашки и ложки, вернуть посуду и сахар с сухарями на место и молить Бога, чтобы на улице не оказалось наружки, а на лестнице - соседей... И еще - расписка и подписка. Сжигаю в пепельнице, вытряхиваю пепел в унитаз, спускаю воду. Все...

Мне везет. Выхожу - никого. Поворачиваю к Литейному. Тянет к Большому дому. Ох как тянет. Я должен увидеть эту обитель служителей Сатаны. Я победил их. И вот, вот он... Могучий, беспощадный, но... Бесконечно серый. Да, именно так. И от этой серости люди Системы не избавятся во веки веков. Даже если и выучат Льва Толстого наизусть.