Стеклянный занавес - Мария Ивановна Арбатова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А в остальном Валя словно зависла между прошлым и будущим и плыла по течению. Тем более Катя тянула со сценарием последней передачи, ведь летом либо шли повторы, либо передачи с беспомощной Валиной дублёршей.
Сумма, положенная на Викин счёт, подмигивала новой квартирой с пальмой в гостиной и берёзами под окном. Но на Пречистенку теперь категорически не хотелось, а слово «обживание» билось в голове, как пойманная рыба в садке.
И Валя заставила себя позвонить риелторше Елене Петровне, которая затарахтела:
– Всёнормальнотолькосделкапокаоткладываетсявоттот стариккоторыйболелумерноэтопоправимопотомучтонадо датьходтрёмбумажкамчтолежатудвухразныхнотариусовно всяцепочкаготоваждатьпотомучтовселожатсявсвоивариантыкаквлитые.
Но Валя чувствовала, что как только расхотела квартиру, та ответила ей взаимностью. И никаким нотариусам цепочку уже не склеить, несмотря на то что дома всё, кроме посуды, летней одежды и кухонной утвари, давно упаковано в картонные коробки.
Мать подметила, что даже паркетные полы заскрипели под ногами, что было самой надёжной приметой переезда. И уложила в одну коробку иконы и веник, вместе с которым в новую квартиру переселялся домовой.
Валина жизнь встала на стоп-кадре, но со стороны будущего не звучало ни одной подсказки, как шутил когда-то Лев Андронович, ничего не слышно из-за помех в астральной связи. Посоветоваться с ним не получалось, сотовый был намертво выключен.
Соня тоже не подходила к телефонам, а для Юлии Измайловны тема была неподъёмной. Валя не знала, как объяснить, что Москва сжимает на её горле тяжёлые каменные руки. Ведь Юлия Измайловна была частью Москвы, лицом Москвы, солью Москвы.
Бабушка Поля говаривала, хорошо тому, кто в своём дому, не в смысле бездомности, а в смысле, что твой дом – это ты. Он твоя кожа, твоя одежда, твоя душа. Потому и не поехала жить на заимку к леснику Тимофею.
А Вале домом мечты представлялся сложный конструкт из бабушкиной избы, Сониной квартиры на Садовом кольце, собственной квартиры и квартиры Дениса. Но так бывает только во сне. И потому хотелось забыть обо всём и смотреть этот сон.
Тем более время после выборов, несмотря на взрывы, потекло уютно и неторопливо, словно Валя с Денисом ели тот самый свадебный бочонок мёда. Но в конце июля зазвонил сотовый, и Соня сказала пустым бесцветным голосом:
– Это я.
– Не узнала… Богатой будешь.
– А я и стала… Юкка мой умер.
– Как умер??? – вскрикнула Валя.
– Взял, сука, и умер! Бросил меня, рыбонька, одну в этой жопе мира…
– Как? – В Валином пересохшем горле исчезли слова.
– Полез очередной булыжник ставить, а ему на башку стеллажи с другими булыжниками рухнули. Ночь пролежал. Я из дурки звоню, не отвечает. Думаю, залёг пораньше. А он и утром не отвечает. Сорвалась, в чём была. Вхожу, а он на полу…
Помолчали.
– Думаешь, раз у него рога до неба, значит, не любила? А я его больше чем любила… Я им дышала. А измены – просто досуг.
– Ко мне приедешь? – осторожно спросила Валя.
– Дооформлю всё и приеду. Уж как за ним в реанимации ходила, думала, из рук не выпущу! Сквозь пальцы просочился! Ты как? Хорошее что-нибудь, рыбонька, скажи. Ты у меня одна осталась…
– Вика беременна!
– Ух ты! – обрадовалась Соня сквозь слёзы. – Приеду, камни ей привезу. Коробки тяжёлые. Юкка давно завещание написал, он же финн, они всё планируют. Девочке камни отписал и денег. Ненавижу Финляндию, впрочем, с Юккой я её тоже ненавидела. Всю свою биографию по страничкам вспоминаю, листаю. Лежу на диване, смотрю своё прошлое, как телевизор.
– Сонь… как же это?
– Имей в виду, Викина лялька не только твоя, но и моя! Сама говорила, что в прошлой жизни была моей дочкой, – всхлипнула Соня. – Кто там у нас намечается?
– Мишка!
– Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня?! – сквозь слёзы пропела Соня.
– Ещё я замуж вышла, – добавила Валя.
– Развела депутата? – оживилась Соня.
– Нет! Проще показать, чем рассказать! Приезжай быстрей! У меня полный тупик – аванс за новую квартиру отдала, но не хочу её.
– Не хочешь – тяни! Приеду куплю тебе, какую захочешь. Я ж богатенькая вдовушка, могу дворец купить, только на хрен он мне теперь? – вздохнула Соня. – Жаль, Юкка не успел узнать про беременность. Он девочку любил. Может, ей в Хельсинки рожать?
– В Москве всё под контролем. Быстрей приезжай, без тебя ничего не клеится.
– Меня рвёт на ковёр от такого незамысловатого вранья! Впрочем, хорошо, что хоть кому-то нужна, – перебила Соня. – Приеду, рыбонька, нажрусь твоей жизни, чтоб свою не слышать. Ой, чуть не забыла! Этот м…к Юкка написал в завещании, что я должна открыть на его деньги в России прачечную-х…ю, где лечат наркоманов. Конечно, могу положить на это с прибором, но Юкка там обидится. А я без тебя и Вики в этом деле как баран в апельсинах. Откроем?
– Откроем, – эхом согласилась Валя.
– Мне не звони. В гостинице живу. Сама позвоню, как смогу.
– Почему в гостинице?
– Потому что смерть, рыбонька, как удар в лицо. Как провал в стене. Сидишь дома, и вдруг стена обвалилась. Перед тобой улица, пустая, чужая, мёртвая. И каждый шаг по нашему с Юккой дому этот удар в лицо повторяет. Не могу ни одной его вещи в руки брать, всем адвокат распоряжается. Велела всё распродать, только камни девочке. Чмоки всем! – И она положила трубку.
Резало ухо, что Соня называла Вику «девочкой», как звал её Юкка. Дина, Юкка… Смерть так близко подошла к дому. Стало страшно и зябко, захотелось обвести всех своих меловым кругом.
Валя вступила в возраст, когда люди стали мгновенно исчезать. Просто и технично, словно входят в лифт и нажимают кнопку нижнего этажа.
Лев Андронович называл это «кризисом середины жизни», который заставляет человека повернуться лицом к его душе. И больше не обслуживать чьи-то ожидания, не доказывать миру собственную ценность, а достигать самой себя по своим чертежам.
Юкка… Как бы им было хорошо с Денисом говорить о Достоевском! В этой жизни уже не поговорят.
Валя скрыла от всех Сонин звонок. Даже от Свена.
Не было сил рассказать про это даже Денису, потому что как объяснить, что Юкка значил для Сони и что Соня значила для Вали?
Тайно выплакивала эту потерю, а в ушах поселился грохот обваливающихся камней. Она помнила его по работе щебёночного завода в родном городке и знала по регрессии, в которой они с Соней были колдуньями-карелками. И вот он снова накрыл её своим беспощадным гулом.
Катя наконец назначила встречу в Останкино.
– Ты как? – спросила Валя.
– Как свадебная лошадь, вся в мыле, а на голове венок! Но семью кормлю.
