Обнаженная модель - Владимир Артыков

Горин с улыбкой посмотрел на меня и, заикаясь, сказал:

— Ренат прислал мне в Москву и газету и афишу. То и другое мне очень понравилось, спасибо, Володя. Но мне еще больше понравился автор афиши, — с этими словами он крепко пожал мне руку и мы выпили до дна.

В мастерской Мамедова мы провели еще несколько часов. Пока пили зеленый чай за шахматной доской прошел турнир между драматургом и художником, закончившийся разгромным счетом в пользу хозяина мастерской.

— Мамед, — остроумно заметил Горин, — ты еще раз подтвердил, что шахматы родом с Востока. Поздравляю с победой!

— В память о нашем дружеском турнире, — Мамед встал, достал из витрины круглую брошь, украшенную сердоликом, — я дарю тебе туркменское старинное серебряное украшение — гульяка. Пусть она напоминает тебе о нашей встрече в моей мастерской.

— Будете в Москве, — Горин достал визитные карточки, — приглашаю всех на спектакли в мой любимый театр «Ленком».

Рита, Абдула, Римма и я немного помолчали.

— Я помню живописные работы Мамеда, — сказал Абдула, — очень талантливый художник, жаль, что он так рано ушел из жизни.

— Да, — согласился я, — ведь он ученик великого живописца Евсея Моисеенко, Мамед учился у него в Питере, их духовная связь продолжалась до самой смерти Мамеда. Они обменивались письмами, некоторые он даже читал мне вслух, где было много добрых профессиональных советов учителя ученику. Евсей Моисеенко предлагал ему остаться преподавателем в Ленинградском художественном институте, где он был профессором, но Мамед вернулся на свою родину. Я был свидетелем скоропостижной кончины Мамеда. Он умер от инсульта. Эта трагедия произошла прямо на заседании секции живописи в 1985 году.

— А помнишь, как я привел в нашу компанию Эрнста Неизвестного, — сказал Абдула, — тогда он произвел на женщин сильное впечатление, прочитав несколько глав из своего тогда еще не изданного трактата о скульптуре.

— Женщин он больше покорил своей мужественной внешностью, следами ранений на лице, чем литературным исследованием. Как известно шрамы украшают мужчин, — вставил я.

Рита с улыбкой слушала наш разговор, добавляя в воспоминания подробности. Повернувшись к Римме, она рассказала:

— Главный режиссер ашхабадского театра Ренат Исмаилов на большинство своих спектаклей приглашал Володю художником-постановщиком. Лично мне очень памятны их спектакли «Солдат Иван Чонкин», «Пена» и «Два веронца».

— Ошибаешься, Рита. Я оформлял спектакли «Пена» и «Два веронца» с другим режиссером — Виктором Палицаевым, приглашенным из Белоруссии, — поправил я.

— Володь, ты так много работал с Ренатом, что я могу и ошибиться, главное, ведь ты же был художником почти на всех его спектаклях. В театре оперы и балета я была на премьерах постановок «Пиковая дама», «Гаяне». Всегда твои декорации срывали аплодисменты. Ведь так? — вопросительно посмотрела на меня Рита.

— Ну, ты у нас просто театровед, — улыбнулся я.

— Вот теперь ты ошибся, я музыковед, — парировала Рита.

Через некоторое время мы проводили гостей до стеклянных дверей зала, пригласив их придти на вернисаж завтра в это же время.

— Римма, какие они молодцы, что пришли к нам, жаль, что завтра Абдула второй раз, наверняка, уже не сможет придти, он болен, ему тяжело ходить, — грустно сказал я.

— Да, Ахмедовы все-таки увидели наши новые работы, пусть даже и не в торжественной обстановке, главное, что они были здесь из уважения к тебе, — добавила Римма.

— Из уважения к нам! — уточнил я.

— Главное, наши друзья помнят о нас, и, надеюсь, любят.

На следующий день, на вернисаже, выступал критик и писатель Юрий Иванович Нехорошев. Он давал глубокий анализ представленным работам, оживляя свое выступление остроумными анекдотами. В это время я увидел входящих в зал «Мастера и Маргариту». В руках Абдулы был большой букет, но теперь уже красных роз. Это было очень трогательно и волнительно.

Римма приняла букет красных роз и в этот момент раздались аплодисменты, это Юрий Иванович закончил свое выступление.

— Римма, сделай фото на память, — попросил я.

Неожиданно к Абдуле подошла красивая дама в шляпке, обнялась с ним.

— Это моя давняя знакомая по Союзу архитекторов, мы работали вместе, — представил ее Абдула.

Римма сделала памятную фотографию Маргариты, Абдулы, меня и этой дамы в шляпке.

Абдула вновь осмотрел выставку, но уже при направленном на картины ярком освещении. Проходя по залу, Абдула заметил:

— Как важно сделать экспозицию правильно, повесить работы по колориту и тематике, хорошо осветить каждую картину, подать ее в приличной раме. К сожалению, многие художники показывают свои произведения в чудовищных обкладках, а то и вовсе без рам, не уважая зрителя. Видно, они считают это особым шиком. У вас же для каждой картины точно подобрана рама. Мне это очень нравится.

Абдулла опять остановился около картины «Вечность», где было изображено обширное солончаковое плато с бликами от заходящего солнца и одинокой юртой и верблюдами на переднем плане, они застыли в горделивой позе.

Разглядывая картину, Абдула сказал, мне:

— Глубокая философская вещь получилась. Я бы назвал ее «Ностальгия». Этот мотив знаком мне, словно я вернулся обратно в свое детство.

Мы опять вспомнили наших общих знакомых. Абдула рассказал:

— Так вот. Недавно я виделся с Эрнстом Неизвестным в Москве, он приезжал из Америки, кажется, по поводу открытия памятника трагедии Сталинских репрессий.

— Знакомству с Эрнстом я обязан тебе, Абдула, это произошло в мастерской скульптора Джума Дурды. Ты тогда пригласил Эрнста Неизвестного в Ашхабад, предложив ему крупный заказ на скульптурные работы. А с Эрнстом я встретился еще раз, но уже через несколько лет, случайно. Я работал на фильме «Восход над Гангом», а он приехалв Гульрипши, под Сухуми, отдохнуть. Мы оказались с ним в одном частном пансионе. Эрнст рассказал мне, что собирается уезжать на ПМЖ в Штаты, — пояснил я.

Рита вмешалась в разговор:

— Абдула, расскажи забавную историю, связанную с именем скульптора Неизвестного, во время его первого приезда в Ашхабад. Володе и Римме это будет интересно.

— Эрнст, — начал рассказывать Абдула, — впервые приехал в Туркмению по моему приглашению для работы над горельефами к зданию Политпросвещения республики и Центральной библиотеки имени Махтумкули. По своим архитектурным делам я в это время пришел на прием к Оразмухамедову, Председателю Совмина республики.

Закончив деловой разговор, я доложил премьер-министру, что в Ашхабад прибыл знаменитый, талантливый, современный скульптор и что он сделает для здания Политпросвещения и библиотеки горельефы. Оразмухамедов поинтересовался:

— Как фамилия этого знаменитого скульптора?

— Неизвестный, — ответил я.

— Жаль, что ты не знаешь его фамилии, а говоришь, что знаменитый. Узнай его фамилию и обязательно позвони мне.

Мы засмеялись. Продолжая осматривать выставку, Рита сказала:

— Володя, сейчас отметили твои семьдесят, а скоро будем отмечать семьдесят пять лет Абдулле. Заранее приглашаем на юбилей тебя и Римму в Академию художеств на Пречистенку.

Вскоре мы были на юбилее Абдулы Ахмедова в Белом зале Президиума академии.

В соседних двух залах академии была экспозиция его работ, начиная с юношеских акварелей и кончая большими фотографиями и макетами его лучших архитектурных творений, как осуществленных, так и запроектированных. Затем Маргарита пригласила гостей на фуршет. Все стояли вдоль длинного стола, поднимая бокалы за здоровье юбиляра, который сидел на стуле, опираясь на трость, слушая поздравления в свой адрес.

Абдула Рамазанович Ахмедов — Народный архитектор СССР, лауреат Государственной премии, действительный член Российской академии художеств.

Поэт Расул Гамзатов посвятил своему другу и земляку такие стихи:

Мой друг, Ахмедов Абдула,Построй мне саклю городскую.И, если в ней я затоскую,Пусть будет грусть моя светла.

Построй такое мне жилье,Чтоб никогда его порогаПереступить любого слогаНе в силах было бы вранье.

Построй мне дом в родных местах,Чтобы часов не знать потери,Когда стучит бездельник в двериС дурацким словом на устах.

Предусмотреть бы, Абдула,В расчете было бы неплохо,Чтоб в дом не лез бы выпивоха,Когда я сам трезвей стекла.

Любые новшества вноси,Сойдет постройка мне любая,Но только в ней от краснобаяМеня заранее спаси.

Уму доверюсь твоему,И постарайся ты, дружище,Чтоб обходил мое жилищеВор, как обходит он тюрьму.

Пусть будет дом мой невысок,Зато не ведает изъяна,Но, чтобы просыпался рано,Все окна сделай на восток.

Пусть никому он не грозит,И колокольчик в нем над дверью,Согласно горскому поверью,Всегда отзывчиво звенит.

Идут побеги от корней,Да будет дом в зеленой сени,И обитают в доме тениОтца и матери моей.

Ты дом построй мне, Абдула,Чтоб в нем, хоть то небес забота,Моя бы спорилась работа,Жар в очаге вздымал крыла.

Клянусь тебе, мой дорогой,Твоя оценится заслуга,Коль будет дом открыт для друга,Для вести доброй и благой.

Глава 47