Зоопарк доктора Менгеле - Герт Нюгордсхауг

– Я не знаю, как все это началось, – тихо сказала Ховина. – Когда я была маленькой, мать с отцом часто ссорились, иногда отец бил меня или ругался на меня за то, что я была всего лишь слабой девочкой, не способной перенять гордые семейные традиции и управлять всей собственностью. Тогда я убегала в окружавший дом большой сад. Там был заросший уголок, это было мое секретное убежище, мои личные маленькие джунгли. Я приходила туда, когда мне было грустно или страшно. Я разговаривала с цветами, с листьями и насекомыми, и каким-то невероятным образом я чувствовала, что они понимают меня. Я ненавидела взрослых, ненавидела людей, всех этих жутких людей вокруг моего отца, они кланялись, унижались и не сопротивлялись садистским наклонностям моего отца. Он был настоящим садистом, ему доставляло огромное удовольствие всадить зажженную сигарету в глаз своему подчиненному или укусить за сосок секретаршу. Я видела, как по его брюкам расплывается влажное пятно, когда он творил очередную гнусность. Я могла прятаться в саду несколько дней подряд, я ела землю и жуков, говорила с цветами. Они одни понимали меня. Позже, в университете, я узнала имя того, кого ненавижу, я поняла, что ненавижу не всех людей на земле, а только некоторых из них. Тех, кто при помощи власти, насилия и унижения порождает бедность, голод и болезни. Тех, кто уничтожает землю. Я любила революционеров, тех, кто захватывал университет и боролся с правящей элитой. Я любила их, но и боялась их. Они так узко мыслили, их взглядам не хватало целостности, перспективы, зоркости и внимательности. Лишь познакомившись с тобой и Мино, я узнала, чего я хочу. Но я чувствую себя такой маленькой, Орландо, такой никчемной и жалкой. Иногда мне кажется, что мы слепы в своем стремлении добраться до таких высот, в которых ничего не смыслим. Никто из нас не говорит о смерти или о будущем. Я не боюсь смерти, но боюсь боли, как физической, так и той, которая приходит, когда я думаю о будущем.

Орландо так сильно намотал леску на указательный палец, что тот побелел. Потом он бросился к Ховине и нежно погладил ее по бедрам, по мягкой коже вокруг пупка, поцеловал жемчужины соли на ее плечах.

– Я бродил по деревне, где родился и вырос в своих оборванных брюках с соплями под носом, и смотрел на людей, барахтавшихся в своей жизни, как бесчувственные животные. Они жили без смысла и умирали без смысла. Выбрасывали ли их трупы в мусорную яму, где они лежали, разлагаясь на солнце, или с помпой торжественно хоронили в кладбищенской могиле, было совершенно неважно. Я бегал вокруг и слушал: слушал стариков на площади, передававших друг другу бутылку агуардиенте, слушал беззубых старух, бранящихся у колодца, слушал проезжих иностранцев. Наконец мою голову до предела заполнили истории, трагедии, шуточки, небылицы и всякая удивительная чушь, как я быстро понял, абсолютно бесполезная. Поэтому я перестал слушать и начал мечтать: я мечтал о долгих путешествиях, о приключениях, где именно я буду главным героем. И когда мой отец заискрился на мачте высокого напряжения, несколько искр упали мне на голову, и я внезапно осознал: Орландо – ягуар, огонь и солнце, в один прекрасный день мое имя золотыми буквами засияет над миром! Но если бы не появился Мино, даже представить себе не могу, как бы это вышло. Наверное, я все так же лежал бы в своем дощатом домике, почитывал засаленные библиотечные книжки, мечтал и стал бы отцом семи тысяч оборванцев по всему городу.

– Ты сказал, что боишься? – Ховина взяла его за руку.

– Возможно, я чувствую то же, что и ты. Я не боюсь смерти, лишь бы она наступила быстро и безболезненно. И, да, я боюсь. Когда я читаю газеты, мне становится страшно. О нас ведь пишут совсем не золотыми буквами.

– Ты думаешь, нас убьют? – сказала Ховина еле слышно, но Орландо услышал.

– Нет, – ответил он и рассмеялся, закинув назад голову, чтобы показать, что он абсолютно в этом уверен. – Нет, Ховина, они никогда нас не поймают, если мы не наделаем глупостей. Я уверен, что умру тихо и мирно счастливым старичком, окруженный целой толпой правнуков.

Ховина улыбнулась.

– Ты, конечно, прав, – сказала она. – И я бы не отказалась стать матерью некоторых из твоих детей, не всех, конечно, лишь некоторых.

Она бросилась на него и принялась щекотать. Они покатились по платформе и с плеском упали в воду.

Мино и Ильдебранда затерялись в лабиринтах тетраподов. Бетонные колоссы были навалены друг на друга и создавали особые пространства как под водой, так и над ней. Теперь, когда море стихло, они могли спокойно перемещаться между тетраподами. Сначала они охотились за крабами, но потом, поняв, что так и не смогут поймать ни одного, начали охотиться друг за другом. Они проползали сквозь узкие расщелины, прятались за тетраподами, ныряли в воду, поддразнивали друг друга и смеялись друг над другом. Наконец Ильдебранда сдалась, дала себя поймать и вытянулась на спине в тени колосса прямо возле стены мола. Она прикрыла глаза и таинственно улыбалась. Эту улыбку нельзя было спутать ни с чем, так что Мино подполз к ней, лег рядом и зубами осторожно снял с нее мокрый купальник. Она вертелась и подрагивала от чувственности и желания, а когда он вошел в нее, идеально сложенное тело выгнулось навстречу ему. Сначала они долго тихо лежали недвижимо, чуть подрагивая, и он чувствовал, как ее нутро всасывает его все глубже и глубже, так крепко сжимая его, что кровь стучала в барабанных перепонках. Затем они поймали единый ритм, нарастающий, полный экстаза, тетраподы затанцевали вокруг них, избавились от тонн бетона и взмыли в небеса.

После она посмотрела на него своими глубокими карими глазами.

– Карлос, – сказала она, – зачем я встретила вас двоих?

– Так было угодно Гайе, – мягко ответил он.

– Расскажи мне о Гайе, – попросила она.

И Мино рассказал о Гайе, о планете, о душе планеты, обо всем мире в его целостности, он говорил так, как говорил Константино Кастилло дель Круз. О том, что, возможно, существует единый принцип, которому подчиняется все на свете, от крохотного микроба до огромного океанского кита, от ягуаров в лесу до самого человека. Так что их встреча, разумеется, не была случайной. Вчетвером они олицетворяли собой силу, способную творить чудеса.

– А ты религиозен, – прошептала Ильдебранда, – и при этом ненавидишь людей. Зачем Гайа создала людей, если они причиняют столько зла природе и самим себе?

– Гайа не