Генерал-предатель - Дэн Абнетт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Белтайн прочистил горло. — Стурм упоминается врагом кодовым словом «эрешт», что означает посылка или пакет. Он, определенно, еще там. По факту, кажется, что намечается что-то большое. Большое число старших ординалов собираются в бастионе, чтобы встретиться с ним.
— Что-то большое? — сказал Нот. — Как... возможно, разрушение ментального блока? — Белтайн пожал плечами. — Не могу сказать, сэр. Большинство передач непереводимы. Но мы знаем, что он там. Некоторые кодовые слова относятся к нему. Эрешт – главное. Они так же используют слово «фегат», но мое оборудование не может распознать смысл этого слова. — Роун кивнул через комнату. — Может быть, Майор Кёрк сможет сказать нам? — Кёрк бросила взгляд на Роуна. — Не спрашивайте меня о буквальном переводе. Это унизительное слово. Чрезвычайно неприятное. По-простому, оно означает «предатель».
Нот поднялся на ноги. — Посмотрю, какие карты и схемы смогу достать, сэр, — сказал он. — Мы начнем разрабатывать план проникновения. Кёрк, так же, говорила о диверсии. Мне это кажется очень важным. Большая шумиха, чтобы отвлечь внимание врага. Я свяжусь с лидерами других ячеек в регионе ночью. Вместе мы можем собрать шесть сотен бойцов. Будет несложно скоординировать объединенную атаку на бастион, особенно, если я скажу своим приятелям-командирам, что есть шанс уничтожить целую толпу старших ординалов врага за один заход. Это благоприятная возможность для сопротивления, которую нельзя позволить упустить.
— Полковник, — позвал Гаунт. — Вы же осознаете, что это ложь? Даже с шестьюстами людьми, шансы проникнуть через ворота ничтожны. Вы вряд ли доберетесь до ординалов.
Нот кивнул. — Я понимаю, что это ложь. Но я же должен что-нибудь сказать командирам, если собираюсь убедить их пожертвовать целыми своими ячейками только для того, чтобы вы проникли внутрь.
XXVII
— Что это еще за чертов шум? — спросил Стурм. Позади него лексиграфер Хумилити нажал на несколько клавиш.
— Да не печатай это, идиот! — резко бросил Стурм. — Десолэйн?
Был поздний вечер, но свет снаружи уже померк, как будто собирался шторм.
Слуги со свечками торопились по длинным холлам бастиона, зажигая фонари. Повсюду в крепости была суета. Транспорты и авиация прибывали весь день, и главные внутренние дворы кишели новоприбывшими отрядами. Стурм наслаждался знанием того, что все это было в его честь. Вся эта суматоха, и близкая официальная церемония. Ради него.
— Десолэйн!
Телохранитель был на дальнем конце мраморной галереи и разговаривал с сирдарами Охраны Бастиона.
Офицеры были одеты для приема в экстравагантную официальную форму, с золотым орнаментом и серебряными пуговицами. Горжеты отделаны драгоценными камнями, а серебряные шлемы, которые они держали подмышками, были украшены белыми гребнями из перьев.
Услышав голос Стурма, Десолэйн отпустил сирдаров и поспешил к генералу.
— Сэр?
— Этот чертов ужасный шум, Десолэйн. Что это?
— Это военный оркестр из Первого Эшелона, сэр, репетирует для ночного приема. Высший Сирдар Брендель настоял на том, чтобы оркестр играл, когда прибудет Наместник.
— Этот Брендель идиот.
— Он высший сирдар Оккупационной армии, сэр. И он будет одним из старших сановников, которые будут задавать вам вопросы, когда начнутся официальные интервью.
— Я расскажу ему то, что он захочет узнать, — фыркнул Стурм. — И я скажу ему, что его марширующий оркестр чертовски не попадает в ногу.
— Конечно, вы должны сделать так, как посчитаете нужным, — сказал Десолэйн.
Они шли вместе по галерее, лексиграфер хромал за ними. Недавно Хумилити оторвал еще один напечатанный рулон и вручил его слуге, чтобы тот отнес его на хранение. Лексиграфер следовал за Стурмом по бастиону весь день, записывая каждый комментарий генерала. Он уже дважды поменял рулоны бумаги.
Стурм был в великодушном настроении, жадный до бесед, даже хотя и испытывал презрение к миниатюрному слуге. Воспоминания уже возвращались все время: некоторые короткие и обрывочные, другие длинные и запутанные. Стурм с удовольствием подробно рассказывал обо всем лексиграферу, что с ним случалось, чтобы тот записал. Он припомнил события определенных боевых действий, детали униформы полков, с которыми служил, события из детства, характеры людей, которых знал, родословную своей семьи, свой первый успех на поле боя.
Один раз, ранее этим днем, он остановился и заявил, — Жареный филей грокса. С кровью. Это мое любимое блюдо. Я только что вспомнил. Забавно не помнить такого.
Он рассмеялся. Десолэйн сделал заметку убедиться, что грокс будет в меню на банкете. С кровью.
Телохранителю казалось, что Стурм отчаянно желал занести свои воспоминания на бумагу. Стурм размышлял о написании полной автобиографии, поскольку работа такого рода была подходящей для человека такой заметности и значимости.
— История должна запомнить меня, Десолэйн. Потому что история примет свою форму из-за меня.
Десолэйн почтительно кивнул. У телохранителя не было желания мешать настойчивому возвращению памяти Стурма, так как казалось, что он вспоминает все больше и больше с каждым возвращающимся воспоминанием. Одна мысль наводила на другую, одна идея напоминала Стурму о дюжине других вещей, о которых можно рассказать.
Но, по правде, в этом было отчаяние. Как будто Стурм страстно желал записать все на тот случай, если он все снова забудет. Ментальный блок был, в самом деле, жестокой штукой. Стурм больше никогда не хотел чувствовать себя таким потерянным снова.
На генерале была простая униформа Оккупационных войск, которую нашел Десолэйн, но он уже настоял на «чем-нибудь более достойном» для вечерних формальностей. — Что-нибудь с тесьмой, пожалуйста, Десолэйн. Длинную куртку, пояс. Еще офицерскую фуражку, или это уже слишком?
— Я все подготовлю, — ответил Десолэйн.
Сейчас, когда дневной свет померк, они вышли из галереи на широкую мраморную площадку, которая возвышалась над двойным проходом парадной лестницы в главном вестибюле бастиона. Горели хрустальные подсвечники, и огромные шелковые знамена украшали стены, на которых были изображены инсигнии различных войсковых подразделений, символы Высших Сил, и по
