Том 3. Судебные речи - Анатолий Кони

Профессор Лямбль, с своей точки зрения, доказывал, что смерть могла произойти от воспаления мозга, вызванного ударом, причиненным Северину подсудимым. Оба эксперта основывались во всем на тех анатомических данных, которые имелись в виду эксперта Питры. Были при вскрытии найдены бугорки. «Бугорки эти, в том виде как они найдены, не могли вызвать смерти, с ними можно прожить до 75 лет», — говорит господин Лямбль; «бугорки эти, в том виде как они найдены, не могли существовать до нанесения удара Северину, а явились вследствие этого удара», — говорит господин Грубе. Таким образом, расходясь во взгляде на происхождение бугорков, «мысля розно» в этом отношении, эксперты оба с совершенным единством сходятся в одном выводе, что смерть Северина вызвана деянием подсудимого. Этот вывод очень важен. Чем больше путей к отысканию истины, тем лучше; нужды нет, что отыскатели идут разными путями и действуют разными способами,— важно то, что они приходят к одному и тому же выводу.

Таков вывод господ экспертов. К какому же выводу приводят обыкновенно житейские соображения? Подкрепляют ли они выводы науки? Можно смело сказать: вполне подкрепляют. До 17 сентября прошлого года Северин был совершенно здоров. Стоит припомнить показание всех свидетелей, знавших его. Это был честный и смирный человек, хороший семьянин и усердный работник. Сколотив себе деньги для покупки фаэтона, он женился, прожил с женою в согласии пять лет и прижил двоих детей при жизни. Всегда, по показанию свидетелей, веселый, здоровый и румяный, он вовсе не пил водки и вел жизнь вообще умеренную, отлично, «богатырски» спал сном человека трудового, никогда не страдал бессонницею или ночными потами, никогда не кашлял, разве после горячего чаю .выбежит зимою на крыльцо или на двор. 17 сентября он уезжает в Григоровку здоровый, а возвращается побитый, с разбитым переносьем и окровавленным платьем и лицом. Он глубоко оскорблен полученными им побоями, отказывается от предложения закусить, так как еще в Григоровке «выпил и закусил», и чуть свет отправился к доктору и жаловаться. Он, человек, не знавший еще нового суда или, лучше сказать, узнающий его уже после смерти, решается вести дело о нанесенных ему оскорблениях тем судом, которого так боялись прежде простые люди; жена его закладывает шубу, чтобы из последнего внести 3 руб., необходимые для бумаги, на которой будет написано свидетельство врача. Видно, оскорбление не на шутку задело Северина. Он идет рассказывать о нем Бардакову и, наконец, вернувшись домой, должен слечь. Еще доктор усмотрел у него налитие глаз кровью, причем нашел нужным заметить, что зрение, однако, не повреждено, — значит глаза-таки порядочно были налиты кровью. У него боль головы и переносья, шум в ушах и слабость. У Бардакова он еле стоит, еле смотрит своими, «водою налитыми», по показанию свидетеля, глазами. Нужны бы «приличные средства», о которых говорил доктор, но эти средства не прописаны, потому что «об них не просили», да и купить их не на что. Дома с ним делается все хуже и хуже. Он не ест ничего и ничего не пьет, не может пройтись по комнате, жалуется на головную боль, не спит. Да и до сна ли?! Хозяйство стало, денег нет, едва ли «вычухается», смерть близка, а тут все, накопленное долгим трудом, придет в разорение, придется нанимать работника, платить ему 6 руб. в месяц, жена остается одна, без поддержки, — вдову-то легко всякому обидеть, да еще с детьми, да еще беременную, где тут спать! Вот что должно было приходить неминуемо и вполне естественно в голову больному и усиливать его огорчение.

Между тем, Северину становится хуже и хуже; временами сказывается у него любовь к тому скромному труду, который ему предназначила судьба, — он выходит на крыльцо взглянуть на своих кормильцев-лошадей, посмотреть овес, но уже назад взойти не может, силы его покидают. Начинается бред, в котором воображение, рисуя недавнюю обиду, не может оторваться от обыденной, извозчичьей обстановки: ему чудится, что его бьют кнутами в Григоровке, он прощается с женою, плача и говоря, что «за ним приехали!» Наконец он умирает в бессознательном состоянии. Неужели же во всем ходе этой болезни мысль наша не обращается постоянно в Григоровку, не вспоминает о нанесенных там Северину побоях? Можно ли, не греша против очевидности, допустить, что побои, после которых тотчас захворал Северин, «сами по себе», а болезнь и смерть тоже «сами по себе»?! Разве не видна, не чувствуется связь смерти с побоями? И где же указания на иные причины смерти?.. Нам скажут — чахотка. Но где ее признаки? А они должны быть ясны, если только она началась до нанесения побоев. Вы слышали, господа присяжные, экспертов. Возьмем еще одного в помощь — знаменитого эксперта по части грудных болезней, профессора Нимейера. Какие признаки чахотки указывает он в своем «Трактате о легочной чахотке»? Эти признаки: бессонница, ночные поты, кашель с кровью, одышка, золотуха на детях, рожденных или зачатых во время болезни одного из родителей. Где эти признаки у Северина? Смело можно сказать, выслушав свидетелей, что признаков этих нет… Вы слышали, что дети Северина цветут здоровьем и никогда ни золотухою, ни английской болезнью больны не бывали. Итак, Северин умер не от чахотки; он умер от многих причин, стоящих между собою в связи и сводимых к одной главной, к удару, нанесенному ему Дорошенко. Это удар вызвал, во-первых, кровотечение, и кровотечение обильное, так как повреждения носа всегда влекут за собою большие потери крови, что объяснено здесь экспертом Грубе. Что крови вышло много — это видно из того, что она полилась у Северина еще в Григоровке, как видно из показания Склаво: он уехал из Григоровки в 2 часа ночи, а приехал домой в 4, и кровь, по показанию свидетелей, еще сочилась из поврежденного места, следовательно, она шла слишком 2 часа. Во-вторых, удар вызвал повреждение костей носа и, конечно, повреждение всех окружающих мест на голове; в-третьих, удар этот был причиною крайнего ослабления Северина, так как от потери крови неминуемо должен был произойти упадок сил, располагающий к дальнейшему развитию всякой болезни; в-четвертых, он вызвал, вследствие истощения сил, припадки скоротечной чахотки и, в-пятых, вызвал сильное душевное потрясение. В последнем сомневаться нельзя: последние минуты Северина указывают на это потрясение, возможность же его нельзя отрицать у Северина как по той обстановке, в которой ему были нанесены побои, так и по тем последствиям, которыми они грозили участи этого бедного рабочего человека, будущности его жены и детей. Я не полагаю, чтобы мне решились возразить, что Северин, будучи извозчиком, не мог иметь достаточно развитого чувства чести для того, чтобы оскорбиться побоями. Для этого вовсе не нужно утонченного развития чувства чести, и притом здесь чувство нанесенного оскорбления, вероятно, играло не главную роль, а на первом плане должен был стоять страх и огорчение за последствия, которые Северин ясно предвидел, говоря, что «ему не вычухаться»… Наконец, можно с полной уверенностью сказать, что, к чести русского простого народа, в нем встречаются, и весьма даже нередко, личности, которые, несмотря на грубоватую внешность и «черную» работу, имеют настолько развитое чувство справедливости, что могут весьма оскорбляться и огорчаться грубым и незаслуженным поруганием над собою или над другими. Все указанные причины произвели в Северине горячечное состояние, кончившееся его смертью. Она последовала от побоев, нанесенных Дорошенко. Об этом говорят два эксперта-профессора, твердят все свидетели, на это указывают естественный ход вещей и голос здравого смысла. Нам, быть может, скажут, что смерть не была прямым последствием побоев, а была вызвана развитием указанных нами причин, тогда как если бы своевременно были устранены эти причины, то и смерть могла бы не последовать. Например, если бы своевременно было унято кровотечение, если бы подана была надлежащая медицинская помощь и приняты «приличные средства», если бы Северин не ездил верхом к Бардакову и на тряском «ваньке» к исправнику и т. д. Но влияние известных причин на тот или другой исход дела должно обсуждаться в связи со всею средою и обстановкою дела. Самые серьезные повреждения могут быть излечены знаменитыми врачами, но следует ли из этого, чтобы повреждения эти, если они были нанесены где-нибудь в глуши, где не только нет знаменитых, но и вовсе никаких врачей, и если они вызвали смерть, могли бы не считаться причиною смерти? Нужно только, чтобы не было какой-нибудь совершенно посторонней причины смерти, но вполне достаточно, если смерть произошла от известной причины, от того или другого вызванного ею страдания, которое особенно сильно развилось вследствие неблагоприятной обстановки. Северин сделал возможное: лечился домашними средствами, не имея денег для приглашения врача, ставил себе горчичники, перестал выезжать на работу и т. д., одним словом — сделал все, что мог сделать для своего выздоровления человек в его звании и с его обстановкою, его ли вина, что Григоровка далеко и что, покуда пришлось приехать домой, утрачено было много крови? Его ли вина, что у него не было средств пригласить врача и что ездить он должен был к врачу и к Бардакову не в карете на лежачих рессорах, а верхом и на тряском «ваньке»? Он действовал согласно с условиями своего быта и с обстоятельствами. Да, наконец, я полагаю, что большая часть этих побочных причин не могла иметь никакого влияния на смертельный исход болезни Северина, так как, по положительному и категорическому заявлению экспертов, причиной — главною и единственною — смерти Северина были нанесенные ему побои. Другой вопрос, который может быть возбужден, — о том, не могут ли такие причины, вызываемые неудобствами обстановки, вызывать отрицательный ответ о существовании причинной связи между побоями и смертью? —разрешается не только указаниями закона, который нигде не говорит о том, что побои должны быть непосредственною, прямою причиною смерти, а требует только, чтобы последствием побоев была смерть, чтобы между побоями и смертью существовал ряд разнообразных причин, которые все, в «начале начал», исходят из побоев и в «конце концов» приводят к смерти, но и установившеюся у нас судебною практикою. Вашим предшественникам на скамье заседателей, господа присяжные, пришлось разрешить в этом самом суде ряд дел, где также возбуждался вопрос о том, последовала ли смерть вследствие насильственных действий подсудимого, и указывалось на побочные обстоятельства, которые могли ускорить смерть, и во всех этих делах предместники ваши, выслушав заключения экспертов-врачей, признавали, что смерть была последствием действий обвиняемого. Вы слышали из объяснений профессора Лямбля, что таковы, например, были дела Сидоренко-Кравца, обвинявшегося в нанесении чубуком удара в глаз рядовому Губанову, дело Ивана Калиты, нанесшего смертельные удары в голову Павлу Калите, дело Тарана, убившего мещанку Павеличенкову, и др. Губанова везли ночью» в мороз, по тряской дороге, с начинавшимся воспалением мозга, за несколько верст, и это, без сомнения, должно было усилить развитие воспаления, но эксперты признали, что смерть была причинена рукою человека, воткнувшего Губанову в глаз чубук. Калита, после нанесенных ему побоев, ездил лечиться к знахарке в дальнюю волость, пил воду и даже покушался пировать на крестинах, но, болея постоянно, через 10 дней умер, и смерть была признана происшедшею от побоев, нанесенных ему. Заключая вторую часть моего обвинения, мне остается заявить, что, по моему убеждению, если доказано, что Северину нанесены подсудимым побои, то не менее того доказано, что ими вызвана смерть.