Воспоминания самоубийцы. Надиктовано Духом Камило Кастело Бранко - Ивона Ду Амарал Перейра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Белармино предложил укрыться в церкви, чей неф, наполненный верующими, открыто приглашал войти. Я отверг это предложение, верный своей давней неприязни к представителям духовенства. Мы вспомнили много мест, но, называя их, тут же отвергали…
Внезапно, словно братская забота Теокрита видела нас сквозь магнитные экраны, сопровождая наши шаги, как это было с Иеронимом, спасительная идея осветила мой разум, и я радостно воскликнул:
— Фернандо!..
Да, Фернандо де Ласерда! Незабываемый покровитель, чьи милосердные мысли о любви и мире, растворенные в искрах молитв, столько раз посещали меня в безутешной тьме, где моя душа искупала дерзость самоубийства. Это доброе сердце, которое продолжало, неутомимо и благочестиво, привлекать меня своими постоянными мысленными визитами, его любящие объятия, превращенные в благотворные излучения новых молитв для новых завоеваний лучших дней для моей судьбы…
Мы знали адрес старого друга и место, где он занимался своей честной работой и где собирался для научных и культурных экспериментов с внимательными товарищами, посвящая свои лучшие усилия, поскольку мы уже посещали его в первый раз, когда нам удалось спуститься на Землю. Мы направились к его дому, найдя там убежище, скромное и humble, заняв комнату под крышей, которая, казалось, была подготовлена Невидимым для гостей нашей категории.
Нескольких дней пребывания рядом с Фернандо и его друзьями было достаточно, чтобы я снова привык к земным событиям, вновь приспособившись к социальной жизни, хотя и с заметными проблемами, искренне тоскуя по спокойному и верному общению с Невидимым обществом, к которому я уже привык.
Я много исповедовался этому медиуму, столь уважаемому в нашем Институте. В том сладком убежище я собрал мысли и решил реализовать программу, чтобы выполнить рекомендации Теокрита. Прежде всего, я должен был вновь просветить моих прежних друзей, коллег, издателей и даже противников, что самоубийство не смогло прервать мою жизнь, ни разум, ни действие. Тогда я писал, обращаясь к разуму Фернандо, в дружеских беседах, которые меня очень утешали, используя его руку как перчатку, которую надевал на свою собственную руку, длинные письма прежним друзьям, которых смерть не заставила меня забыть, искренние и правдивые новости о моих впечатлениях, стараясь идентифицировать себя через литературный стиль, по которому они меня знали.
В моем жесте уже не было тщеславия. Я стремился подготовить почву для будущих более широких репортажей. Моим намерением было прежде всего уведомить их, что я продолжаю жить, очень живой и мыслящий, несмотря на непостижимую трагедию, которую могила скрыла от слабых человеческих глаз. Моим желанием было раскрыться тому самому обществу, которое меня знало, и обрадовать его новостью о том, что, как и я, оно тоже бессмертно, предупредить его, наконец, сознательно об опасностях, существующих за монстром, называемым самоубийством.
Но… несмотря на мою добрую волю и преданность щедрого друга, который оказывал мне свою неоценимую помощь, я пережил разочарование и стыд быть отвергнутым большинством тех самых людей, которым я хотел служить, раскрываясь как мыслящая личность, живой, независимый и нормальный разум, несмотря на мое невидимое состояние.
Невольно я причинил большие неприятности бедному Фернандо, которого я любил, уважал и почитал за его великолепный дар легко передавать мысли умерших душ: он стал мишенью слишком резкой и несправедливой критики, неблагодарных оскорблений и злоупотребительных насмешек.
Я был разочарован и расстроен. Я не мог защитить благородного друга, поскольку меня не хотели слушать. Не имели значения все те интересные новости, которые я принес из загробного мира, чтобы удивить прежних конкурентов в литературе, все те впечатляющие драмы и рассказы, которыми я мог бы обогатить других издателей, которые непременно узнали бы меня по привычному для них языку. Я был вынужден молчать, потому что очень немногие меня принимали.
Тем не менее, общение с Фернандо компенсировало мне поражения в других областях, я чувствовал себя очень возвышенным благодаря беседам, которые вел с ним, даря ему свою величайшую привязанность и благодаря за симпатию, которую он неустанно проявлял как ко мне, так и к моим друзьям.
Однажды солнечным вечером, месяц спустя после нашего прибытия в Португалию, когда приятные ароматы олеандров смешивались с притягательным запахом яблонь, распространяя жизнь и очарование в безмятежной атмосфере, я вернулся, один и задумчивый, в дерзком и безрассудном порыве, в поместье С…
Болезненные воспоминания вставали как навязчивые призраки на каждом шагу по устланной и теплой тропинке… и прошлое постепенно навязывало себя, стряхивая с моих воспоминаний пепел забвения, который небесная милость рассыпала над моими страданиями, возрождая их, чтобы вновь распять мое сердце…
Старый особняк казался заброшенным. Один за другим я посетил пустынные помещения под гнетом непреклонной тревоги. На мой разум падали тени ненавистной горечи, унося меня назад с каждым воспоминанием, которое создавало странную ретроспективу моей жизни, столь богатой неблагоприятными и разочаровывающими эпизодами.
В моем сознании, возбужденном феноменом добровольной интроспекции, разворачивалась подлинная панорама того, чем была моя жизнь, с ее повседневными борьбой и ответственностью, заставляя меня полностью чувствовать, страдать и переживать заново то, что ранило мою душу в прошлом. Мое астральное существо страдало, обнажая перед сознанием полное отсутствие заслуг, чтобы не было возможности самооправдания в тот момент.
Можно сказать, что эпизоды, вызванные эмоциями, пропитавшими среду, в которой я жил, думал, действовал и наполнял ментальными силами, вырастали перед этой моментальной гиперчувствительностью, превращаясь в тиранические призраки, которые обвиняли меня, ввергая в депрессию.
Невыносимое сосуществование с домашней обстановкой, которой стены были немыми свидетелями, отсутствие гармонии и постоянная несовместимость, превращавшая меня в бушующий океан, мрачный груз мыслей, испорченных болезненной неудовлетворенностью, которую неврастения довела до полного нервного расстройства, опустошение надвигающейся тьмы, закрывающей свет от моих ослепших глаз, долгое обдумывание зловещей развязки, высшее отчаяние и окончательное падение в бездну — все это удивительным образом выходило из недр моего "я" под тяжелым влиянием среды, которая была свидетелем последних дней моего человеческого существования…
И превыше всего — величественная способность, которая как награждает, так и карает совесть, в зависимости от действий, запечатленных в ней. Я вновь увидел, чувствуя их воздействие, вплоть до последних сцен, то есть жуткие предсмертные хрипы, уничтожающие раньше положенного срока то тело, которое божественная забота доверила мне как священный залог для почетного искупления прошлого, обремененного
