За день до послезавтра - Сергей Анисимов

Итак, две строчки в маленьком конверте. Не Европа, а США. Логично, что сказать. Индекс «I-95» — это не японская субмарина, это Interstate 95, одна из наиболее загруженных шоссейных дорог во всей стране. Хайвей, косо поднимающийся вдоль атлантического побережья, от Флориды до Мэна, а к северу продолжающийся под тем же индексом в Канаду. Но раз «5», — значит, на юг. Раз отметка J99,9 мили, значит, штат Нью-Джерси — единственный, в названии которого есть буква J. Значит, отрезок от Нью-Йорка до Вашингтона. Николай помнил это место — по карте, разумеется. Он проезжал по этому шоссе и «вживую» и сумел сейчас вызвать какие-то ассоциации, но это была ложная память. В свою последнюю, так запомнившуюся родителям поездку в США он понятия не имел, что эта мелькнувшая за окном прокатного автомобиля отметка появится в его списке как один из вариантов. Съезд с шоссе — никакой. Просто технический съезд в виде двухметровой полоски бетона, уходящий с ревущего хайвея вправо, прямо в бурно разросшиеся кусты. Еще и перекрытый шлагбаумом от ищущих уединения романтически настроенных парочек, у которых нет денег даже на самый дешевый мотель. Что там? Да то же, что и в четверти остальных мест, оставшихся теперь на фоне этого, конкретного, блеклым фоном. Засранный ящик со старыми электролампами. Представляете — грязь, размочаленные дождем окурки, и под кустом валяется измятый картонный ящик, покрытый пылью летом, грязью круглый год и снегом раз в несколько лет зимой. Зима в США вполне бывает, а как же. Внутри — несколько битых электроламп и несколько целых. В смысле, не работающих, с болтающимися обрывками спиралей, но с целыми стеклами. Вот они-то и нужны. Забавно, что сами по себе лампы не опасны никому, кроме идиотов, возжелавших на спор засунуть их себе или в рот или в анус. Такие забавники находятся в любой стране, байки «Скорой помощи» в этом отношении довольно однообразны… Безопасно даже их содержимое. Разбей матовые стекла, разведи невесомый порошок хочешь в воде, хочешь в спирте, — ничего не будет, даже если вылить суспензию в ближайший колодец. И вот для этого и нужен второй номер из списка. Henderson Field — это, разумеется, не прославленное американской морской пехотой поле на тихоокеанском Гуадалканале. Это Henderson Aviation Airport — однополосное убожество чуть к северу от парка Килленз Понд, точнее, между парком и юго-восточной окраиной Плимута, штат Делавэр. Провинция. Место, где находится контейнер со вторым ингредиентом бинарной системы, способной превратить четверть континента в обезлюдевшую пустыню. С шатающимися по ней стаями одичавших собак, целенаправленно охотящихся на немногих уцелевших Homo sapiens. Обладателей уникальных гаплотипов и вне всяких сомнений к этому времени необратимо сумасшедших. «Поцелуй из могилы», вот как это называется. Прощание бывшей супердержавы, вложившей десятилетия и миллиарды в бактериологическое оружие и готовой использовать его в качестве последней меры обороны. Если до этого дошло сразу, с самого начала, значит, дело совсем плохо.

Олег и Александра Ляхины продолжали стоять в прихожей, безмолвно глядя на оставшуюся приоткрытой дверь. На щеках обоих до сих пор оставалось ощущение тепла от щеки обнявшего их на прощание сына. На ребрах — ощущение давления: Коля был все-таки не слабый парень. Они посмотрели друг на друга одновременно и тут же отвели глаза. Не сговариваясь, прошли по короткому коридору в дальнюю комнату, оставив дверь открытой. Несколько портретов на стенах: дед, прадед. Силуэт крейсера за стеклом: заглянцованная старая фотография, которая почему-то их обоих много лет раздражала. Стол с компьютером, на нем куча бумаг и бумажек, пластиковые шариковые ручки десяти цветов, обрывки желтых «напоминалочек» с эмблемами фармацевтических фирм. Книги на полках, много. Терапия, клиническая фармакология, инфекционные болезни. «Обеспечение непотопляемости надводных кораблей», на корешке смешная фамилия — Муру. Судебная медицина. Мемуары какого-то немца. Глянцевыми рядами — воспоминания безвестных пехотинцев и знаменитых летчиков: жуть, сколько эти книги стоят. Ушедшая на задний план фантастика: что-то про космические ракеты и рыцарей с драконами. Пособия по синдромальной диагностике, потом снова пласт терапии. Все книги разной высоты, корешки торчат вразнобой. Женщина никогда бы так не поставила. На свободных кусочках полок пыль, в ней стоят всякие мелочные сувениры из поездок. Красивые камешки, мелкие ракушки с моря. Всякие железячки непонятного назначения, монетки. Несколько ярких открыток и несколько фотографий — на них в основном они сами и их старшая дочь.

Олег Ляхин прошел к дальней полке и, протянув руку, снял с нее затрепанный том «Воспоминаний и размышлений»: один из немногих генеральских мемуаров, затесавшийся в сплошную здесь шеренгу технической и специальной литературы. Том был тяжелым и сам по себе, но он был готов к лишней тяжести и не уронил его. Выдолбленное нутро, в нем небольшой пистолет и отдельно запасная обойма. Под тяжелой картонной крышкой серого цвета — незаклеенный конверт с шахматной ладьей на картинке. Раньше такие назывались «за 6 копеек», потом они исчезли. Открыть конверт получилось не сразу, для этого пришлось положить книгу на стол и потратить еще минуту, чтобы глубоко вдохнуть воздух несколько раз подряд. Там были несколько сотен долларов и несколько сотен евро помятыми мелкими купюрами: по 50 — это были самые крупные. Можно было догадываться, чего стоило молодому врачу отложить эти деньги, оторвать их от девушек, от своего спорта, от тех же книг. И записка на полстранички.

Олег вынул ее из конверта и пробежал глазами, не тратя время на то, чтобы встать удобнее для жены: та все равно читала через плечо. «Дорогие родители…»

Рио Рита, Рио Рита,Вертится фокстрот… —

прозвучало у них в ушах голосом сына. И вот только теперь Александра Ляхина начала плакать.

Воскресенье, 17 марта

Надо занять спорную землю силой — и тогда найдутся профессора, которые докажут, что вы имели на нее неоспоримые права.

Этот черный день начался для всех по-разному и по-разному для всех закончился. Для десятков, сотен миллионов людей он разделил жизнь ровно напополам: вот это было до, а вот это — уже после. Для десятков тысяч он ничего уже не делил, потому что делить было нечего: день 17 марта 2013 г. стал для них точкой в конце длинной линии, если можно изобразить так жизнь. В этот день их убили.

Именно в 08.00 по времени часового пояса «Афины, Бухарест, Стамбул», принятого для калининградского анклава России, не имевшая названия до сего времени операция стала официально именоваться «Свобода России». До этого ее индексировали ничего не значащей комбинацией из букв и цифр — просто одной из многих на памяти любого штабного офицера. Что сделает случайный человек, услышав через неплотно закрытую дверь чужого кабинета что-то про «АМС2010/2»? Да ничего. И если и задумается на секунду о том, что это может означать, то «стойку не сделает». «АМС» обозначает «The U. S. Army Materiel Command», «управление тыла», и название в целом звучало как индекс на каком-то не очень старом, не потерявшем еще своей ценности отчете. «Свобода России» звучало иначе: это было действительно удачное сочетание слов, заставляющее прислушаться к себе любого. Но когда с нацеленных на сосредоточие мирового зла с запада, юга и востока направляющих пусковых установок стартовали ракеты, названия операции в таком формате еще официально не существовало. Когда дивизионы германских и голландских Panzerhaubitze 2000, американских М109А6 Paladin и британских AS-90 начали вышвыривать в сразу потемневшее небо сотни 155-мм снарядов, и когда первые из этих снарядов начали падать на пограничные заставы, военные городки и постоянные позиции русских подразделений, — оно все еще не звучало. Когда уже десятки минут висевшие в воздухе и только-только начавшие набирать высоту ударные самолеты пересекли ничего не значащую невидимую черту над поверхностью земли, над цепочкой раскрашенных столбов, — его тоже еще не было. И только когда первые из младших офицеров в соответствующем подразделении штаба генерала Хертлинга открыли новенькие, чуть скрипнувшие пружинкой блокноты и под диктовку прикомандированного майора из «community affairs» написали «Operation Russian Freedom», только тогда это словосочетание стало настоящим, действующим, живым. Убийственным. Лейтенанты слушали с серьезными выражениями на лицах, как майор произносит банальные слова о своей и чужой свободе, жертвах ради чужой свободы как долге американской нации. И снова о свободе и свободах, и снова о жертвах. Такая у него была работа. И такая плата — выслушивать все это время от времени в разных вариантах повторений — была у них за право заниматься делом. Ни для кого звучащее не было новым, и лейтенанты подчеркивали единственные записанные в блокноты нужные слова, обводили их по нескольку раз и тратили минуты на то, чтобы украсить верхнюю часть почти чистой еще страницы разнообразными крылышками и виньетками. Но пяти минут хватило, майор перешел к делу, и работа началась. Интересно, что половина лейтенантов была искренне уверена, что разработка качественных агитационных материалов принесет по крайней мере не меньше пользы, чем любой другой вид оружия. Не менее интересно то, что ход последних десятилетий доказал: в конечном итоге они были совершенно правы.