Фаворитка императора - Жюльетта Бенцони

С отчаянным криком Марианна вырвалась из оцепенения. Последнее впечатление было таким сильным, что оно рассеяло дремоту и вернуло ее к действительности, всю мокрую, с пересохшим горлом. Она села на кровати, откинула с лица влажные пряди волос и осмотрелась вокруг. Светало, и в комнату вливался зыбкий полусвет, в котором угадывались первые проблески зари. Где-то вдали раздалось хриплое кукареканье, тотчас подхваченное другими голосами. Из сада веяло прохладой, и Марианне в ее влажной постели и с прилипшей к телу рубашкой вдруг стало холодно. Она встала, чтобы переодеться в сухое и прогнать вызванный дурным сном страх, когда ее взгляд упал на место, где в ее кошмаре появилась голова Маттео, и она в изумлении вскрикнула: под позолоченной рамой зеркала на стене образовалась черная полоса… черная полоса, которую она никогда раньше не видела.

Бесшумно, как кошка, босиком, Марианна с бьющимся сердцем подошла к ней и ощутила дуновение воздуха. Под ее рукой панель легко отошла, открыв доступ к узенькой лестнице, спиралью спускавшейся в толще стены. Ей сразу все стало ясно. Итак, ей не пригрезилось! В своем полусне она действительно видела Маттео Дамиани, появившегося в этом отверстии, но с какой целью? Сколько раз уже осмеливался он приходить в ее комнату, когда она спала?.. И тут же она вспомнила увиденное в зеркале лицо вечером перед свадьбой, когда она раздевалась. Уж тогда она не спала! Это он был там, и, вспомнив то выражение грубого вожделения, Марианна ощутила, как запылало ее лицо и от уязвленной стыдливости, и от ярости. Безумный гнев охватил ее. Итак, не довольствуясь недостойными ухаживаниями за Агатой, этот отверженный посмел проникнуть к ней, Марианне, супруге его хозяина, чтобы лицезреть ее интимные тайны! На что надеялся он, приходя, словно вор? На какое безрассудство мог бы он когда-нибудь пойти, если бы она не обнаружила этот потайной ход, второпях, очевидно, небрежно закрытый им?

– Я навсегда отобью ему охоту заниматься этим! – со злобой пригрозила молодая женщина.

Не теряя ни минуты, она надела первое попавшееся под руку платье, торопливо завязала ленты узких сандалий и достала из дорожного мешка один из подаренных Наполеоном пистолетов, которые, на всякий случай, захватила с собой из Парижа. Проверив заряд, она засунула оружие за пояс и зажгла свечу. Снаряженная таким образом, она решительно направилась к оставшемуся открытым отверстию и ступила на лестницу.

Пламя свечи затрепетало от сквозняка, но не погасло. Осторожно, не производя ни малейшего шума, прикрывая свечу свободной рукой, она спускалась по стертым ступенькам. Лестница не была длинной, не больше одного этажа. Выход с нее оказался позади дома, замаскированным в тени густой массы листвы. Сквозь ветви Марианна вдруг увидела порозовевшую от света зари гладь воды перед павильоном. Она увидела также Маттео, исчезающего в гроте, который открывался в центре колоннады, и решила броситься за ним в погоню. Она торопливо задула свечу и положила под ветками, чтобы забрать на обратном пути.

Она не догадывалась, что собирается там делать управляющий, но не сомневалась в том, что он теперь попал в ловушку и не сможет убежать от нее. Грот был ей хорошо знаком, так как она посещала его с крестным. Место очень приятное во время жары. Пруд заходил внутрь его, образуя там небольшой бассейн посреди настоящего салона, потому что служившие стенами скалы были задрапированы шелком, а разбросанные вокруг бассейна с чисто восточной щедростью ковры и подушки манили к отдыху.

Она легко пробежала вдоль колоннады за управляющим. Перед тем как войти в грот, она на мгновение заколебалась и, прижавшись к скале, взяла в руку пистолет. Затем медленно-медленно она двинулась вперед, миновала вход и… возглас изумления сорвался с ее губ: мало того, что в гроте никого не оказалось, поднятая настенная драпировка открывала вход в тоннель, очевидно прорезавший холм, так как в конце его виднелся свет.

Ни секунды не колеблясь, только крепче сжав оружие, Марианна углубилась в тоннель, оказавшийся довольно широким, с песчаным полом, по которому было приятно идти. Возбуждение мало-помалу сменило в ней гнев, возбуждение, подобное тому, что она испытывала в Селтоне, когда загоняла лису, которая могла оказаться менее опасной сегодняшнего хищника, и приближение опасности зажигало Марианну. Кроме того, она не теряла надежды проникнуть хоть в одну из тайн Сант'Анны… Но, дойдя до конца тоннеля, она замерла в тени, став свидетельницей совсем уж невероятного зрелища.

Тоннель выходил на узкую поляну между высокими склонами, с двух сторон покрытую кустарником и густой лесной порослью. В глубине, у высокой, увитой зеленью каменной стены, возвышались мраморные истуканы, застывшими отчаянными жестами подчеркивавшие трагический вид строения, обожженные руины которого занимали центр поляны.

Это была всего лишь груда остатков почерневших колонн, обвалившихся камней, разбитых скульптур, поросшая ежевикой и черным плющом, издававшим терпкий запах. Бушевавший здесь когда-то пожар должен был быть очень сильным, судя по оставленным на каменной стене длинным черным следам от пламени. Но над этими руинами, над этим опустошением, каким-то чудом сохранившаяся, блистая в безупречной чистоте белого мрамора, возвышалась и, казалось, царила статуя. И Марианна затаила дыхание, зачарованная тем, что она увидела.

Среди нагромождения обломков были кое-как сделаны ступени, и на последней из них, согнувшись, стоял на коленях Маттео Дамиани и обеими руками обнимал ноги статуи. Это была самая прекрасная и самая необыкновенная статуя из всех, что Марианне приходилось видеть. Она представляла в натуральную величину обнаженную женщину поистине дьявольской красоты, предел совершенства и чувственности. Стоя с откинутыми назад и слегка касающимися тела руками, со склоненной, словно под тяжестью волос, головой, женщина, с ее сомкнутыми глазами и полуоткрытыми губами, казалось, предлагала себя какому-то невидимому возлюбленному. Искусство скульптора передало с поразительной точностью малейшие детали женского тела, но естественность, с которой он изобразил на этом лице с удлиненными глазами, со сладострастно открытыми губами экстаз наслаждения, являлась чудом. И взволнованная этим слишком прекрасным образом желания, Марианна подумала, что художник должен был страстно любить свою модель…

Солнце вставало. Золотой луч скользнул по склону холма и погладил статую. И тотчас холодный мрамор согрелся, затрепетал. Золотые блики забегали по отполированным зернам бесчувственного камня, может быть, более нежным, чем человеческая кожа, и Марианне показалось, что статуя оживает. И тогда она увидела нечто невероятное: Маттео выпрямился, стал на цоколь и обнял женщину. С неистовой страстью он целовал так естественно отдающиеся губы, словно хотел передать им свой жар, непрерывно бормоча слова любви вперемежку с бранью. Это напоминало странную литанию, в которой гнев смешивался с любовью и грубыми выражениями желания. В то же время его дрожащие руки ощупывали мраморное тело, в теплом свете утра, казалось, содрогавшееся под ласками.