Сны папы нового русского (невыдуманные рассказы) - Сергей Лукницкий

У кого срывались когда-нибудь подобные командировки, поймет, чего стоило журналисту высказать такие вот слова вежливости.

Но Верещагин не стал откладывать в долгий ящик свою славу.

- Шофер подождет, - коротко бросил он.

И принялся излагать такие прописные истины ...

- По стопам отца иду, - заявил он, - он у меня главный инженер строительного управления.

"Нет, положительно снимет мне главный голову, - думал журналист. - Я не смогу писать очерк с Верещагина. Не смогу, потому что вижу - он спою биографию подлаживает под газетные очерки".

Журналист помог погрузить вещи и откланялся.

Вспомнил про письмо старика.

- Не ожидал, что приедете, - все время повторял старик. На покрытой вязаной кружевной салфеточкой этажерке стояла фотография парня в фуражке и рядом ржавый кожух гранаты. В хрустальной вазочке - четыре красных тюльпана.

- Надоел старый со своими цветами, - вдруг влезла в разговор его жена, - не представите: ведь участок ими засадил, из милиции скоро придут.

Журналист удивился:

- Почему из милиции, торгуете, что ли, цветами?

- Какой там, торгуем. Специально выращивает, чтобы всегда свежие были в этой вазочке. Я, говорит, так интересней живу. Семена из какихто там Эрландей выписал. Вы представляете, и черные даже вырастают.

Надо же, цветы, а черные.

Старуха голосила очень забавно, и журналист ее не перебивал.

- Я ему говорю, ты, ведь, говорю, старый, лучше б, ей-богу, занялся чем другим, а ведь в вазе и пластмассовые постоят, не осыпягся. - продолжала старуха, радуясь, что может с кем-то поболтать, и долго еще причитала бы, если бы ее нс перебил хозяин.

- Ну, кончай, гостя замучила совсем, собирай на стол.

- Николенька-то наш большой уже, в шестом, - медленно проговорил старик, ставя полную рюмку на стол. Руки его дрожали, и поэтому полку он расплескал на льняную скатерть.

Почему ваш? - спросил отчаявшийся журналист.

- Да как же не наш? - старик с удивлением поднял глаза. - Наш он, с дедом его вместе воевали. Дед его, Егор Спасибо, в моей роте был. Он и сейчас живой, весь только израненный, вон в том доме живет. - За окном, увитый диким виноградом, зеленел маленький домик. - Со старухой они живут. Дочка у них большая, уже замужем.

Поговорили о войне. О том, где воевал старик, как под Берлином ранен был, как чуть не потерял друга Егора, когда штурмовали Будапешт.

- У него в сердце осколки. И надо же, бьется!...

Нить разговора искали вместе.

- Двенадцать лет назад Егор слово дал Верещагину, что Николенька никогда про настоящего отца не узнает, - сказал старик.

- Но тогда в чем же проблема?

- А в том, - голос старика охрип, - что Егор-то слово держит, и Николенька ничего не предполагает, и не думает даже...

- И хорошо. Зачем лишать его отца?

- Лишать не надо, только сына надо правильно воспитывать. Двенадцать лет уже, а он почтения не знает. Война ему - хиханьки.

Журналист не знал, что сказать.

- Девятого мая надели мы, как положено, награды и пошли с Егором в сельсовет, - из фронтовиков нас двое только здесь живых, ну, а как раз Николенька с ребятишками заигрался, да и на нас наскочил:

- Чего это вы вырядились, никто теперь так не ходит. Как старые выглядите.

Мне-то ладно, а у Егора - железо в сердце.

Ленинградские белые ночи такие, что свет зажигать не нужно. Собеседники и не зажигали, сидели до утра, говорили.

- Я, - сказал вдруг старик, - знаю уголовные законы. Но пойти и рассказать когда-нибудь Николеньке об отце его и о деде? Ведь баловнем растет. Нехорошо это. А почему? Правды не знает.

Что осталось журналисту? Предложить сочинить рассказ...

А потом снова старик говорил:

- Только вы фамилии-то измените, если писать будете, а газету я Николеньке и подсуну. Пусть почитает.

Старик верил, что журналист будет об этом писать. А он, журналист, на это не имеет морального права. Да и как об этом писать? Как обращение к Николеньке?

Пусть уж будет как будет. Может, у него в городе друзья появятся, "соответствующие его уровню". Обыкновенные добрые ребята...

Прощались под утро. Старик нарвал красных тюльпанов, поменял в вазе воду. Жена его спала. Проводить журналиста вышел сам. Подарил несколько тюльпанов.

- На сердечко похожи, - говорил он, любовно обдувая лепестки, - а внутри у них черненькое, как ранка. Ну вы их, если вот так держать будете, чуть на бок и осторожно, то черненького не заметно...

Николенька стал коммерсантом, убит. Оставил жену и двух дочерей.

КРАСНЫЕ ЗАПЯТЫЕ

Евгении Белогрудовой

Приемная комиссия Союза писателей только что закончила работу.

В вестибюле Дома литераторов к одному из членов ее подошел юноша, почти еще мальчик. Чтобы казаться старше, он отрастил бороду. На его щеках пылал румянец, губы не слушались и против воли постоянно расплывались в улыбке.

- Послушайте, - возбужденно заговорил он, - я подошел, чтобы поблагодарить вас, сегодня самый радостный день в моей жизни. Мои стихи хвалили. Сам не думал, что они стоят так дорого.

Писатель молчал: ему нечего было сказать. Он понимал восторг своего юного коллеги. Но тем не менее, дружески похлопав его по плечу, произнес:

- Ваши стихи еще пока ничего не стоят. С вашими стихами люди не шли в атаку, не осваивали целину и даже не шли на избирательный участок голосовать за Жириновского. Разве что их шепчут на ухо любимым. Ну. ну, не обижайтесь, - хмуро улыбнулся писатель, - я ведь вам правду говорю.

Он подал гардеробщику номерок, получил пальто и стал одеваться.

Долго расправлял под воротником шарф, потом застегнул пуговицы и вдруг увидел, что молодой человек все еще стоит рядом и что лицо у него растерянное и огорченное.

- Вы все-таки обиделись, я вижу. Если не возражаете, прогуляемся.

Молодой человек скоро надел незамысловатую свою курточку, на ходу застегнул молнию и поспешил за писателем.

Улица Воровского была в своем репертуаре. Против Театра-студии киноактера шел ремонт мостовой. Шум отбойного молотка мешал разговору. Собеседники свернули на улицу Наташи Качуевской, и писатель, остановившись перед большим домом, сказал:

- Если не возражаете, поднимемся ко мне.

В прихожей он долго раздевался, снимал башмаки, шаркал стоптанными шлепанцами, а молодой человек ждал его. Наконец оба оказались в кабинете, заваленном рукописями, письмами, книгами.

- Присаживайтесь, пожалуйста. Вы, я вижу, немного удивлены.

Молодой человек стоял, не зная, куда сесть - места не было.

- С годами и у вас будет столько же дорогих вам бумажек. Садитесь. - И он сдвинул на кушетке стопку книг. Потом подошел к столу, широкому, тоже заваленному бумагами, взял из старой папки желтый, видно, много раз сложенный лист бумаги, надел очки и стал читать:

Как вспомнить те дни боевые,

Тот бурный семнадцатый год,

Те самые дни штурмовые,

Как дрался рабочий народ.

Молодому человеку было ни к чему, что писатель в листок почти не смотрел, знал то, что он читал, на память.

Он дрался за землю, за волю,

За дружбу народов страны,

За Ленина родного

И счастье рабоче-крестьянской семьи.

- Ну что, плохие стихи? - спросил писатель, окончив чтение.

- Конечно, - запальчиво заявил молодой человек, - они необразны, неритмичны, не сделаны. Вообще, причем здесь семнадцатый год, на дворе коммерческие магазины. Впрочем, я вижу, у вас на этот счет другое мнение, - поспешно продолжил он, увидев на лице собеседника досаду, даже боль.

Писатель не отвечал. Он протянул юноше листок, который держал п руках. Юноша прочел:

г. Пушкин, 15 июня 1941 года

Здравствуйте, дорогие товарищи!

Дорогие товарищи, я к вам с большой просьбой.

Прошу вас разъяснить и помочь мне: что нужно, чтобы стать членом Союза поэтов ?

Мною написано много стихотворений, нигде еще не опубликованных.

Что нужно, чтобы эти стихи печатались в журналах и газетах? Прошу ответить мне и помочь, дорогие друзья.

Опишу вкратце свою биографию.

Я, Рябов Василий Александрович, год рождения 1922, 18 января. Отец до Октябрьской революции был шахтером, после Октябрьской громил белобандитов. Носил звание красного партизана! Работал потом начальником милиции, народным судьей, участвовал в организации колхозов, работал механиком в колхозе и в 1931 году умер. Мать работает в колхозе дояркой.

Брат служит в Р.К.К.А.

Родился я в Курганской области, село Черный Олек, где и жил до 1937 года. В 1937 году закончил неполную среднюю школу и в 1938 году поехал в г.

Пушкин учиться на монтера, где и нахожусь по настоящее время и работаю радиомонтером на Пушкинском проволочно-вещательном радиоузле.

Кандидат в члены ВКП (б). Вместе с этим письмом я вам пошлю несколько своих стихов.

По получении моего письма прошу дать ответ по адресу: Ленинградское область, г. Пушкин, ул. Карла Маркса, Рябову Василию Александровичу.

А дальше молодой поэт прочел уже известные стихи.