Сборник бесед на ретрите - Аджан Сумедхо

После этих случаев я начал видеть, что путь к пробуждению не в том, чтобы закрыться от всего неприятного, но, скорее, в том, чтобы научиться пони-мать все то, что кажется нам неприятным или тяжелым. Те или иные условия предназначены для того, чтобы мы учились у них. Неважно, насколько мы не хотим их присутствия, насколько мы хотели бы иного положения дел; так или иначе, они будут присутствовать в нашей жизни, пока мы не поймем и не превзойдем их.

Вскоре после этого моя отшельническая жизь закончилась. Меня должны были постричь в бхиккху и я должен был жить с Аджаном Ча в таком монастыре, где я не смогу позволить себе роскошь аскетической практики. Мне придется жить в монашеской общине и исполнять свои обязанности, изучить все правила дисциплины, которые должны знать бхиккху, и жить под чьим-то началом. К тому времени я и сам желал все это принять; я понял, что это и было то самое, что мне нужно. Конечно, я больше не нуждался ни в каких экстатических состояниях блаженства, исчезающих, как только случится что-нибудь досадное.

В монастыре Ват Па Понг я встретился с навалившимся на меня непрекращающимся потоком всяких досадностей, давшим мне возможность научиться работать с Пятью Препятствиями. Когда я жил в других тайских монастырях, то, что я был западным человеком, означало, что я мог ожидать всего самого лучше-го. Я также мог отделаться от работы и других мирских забот, бывших обяза-тельными для прочих монахов, сказав что-нибудь вроде: "Я сейчас занят медитацией. Мне некогда подметать пол. Пусть кто-нибудь другой займется этим. Я серьезный созерцатель!" Но когда я приехал в Ват Па Понг и народ стал говорить: "Он американец; он не может есть такую же еду, как мы", Аджан Ча ответил: "Придется ему научиться". А когда мне не понравилась хижина, которую мне выделили и я попросил другую, получше, Аджан Ча ответил: "Нет".

Я должен был вставать в три часа и ходить на утреннюю пуджу и медитацию. Также были чтения из винаи. Читали на тайском, которого я поначалу не понимал; но даже когда я стал понимать язык, мне было мучительно скучно слушать. Слушаешь о том, что монах, у которого прореха на рясе в стольких-то дюймах от края, должен зашить ее до заката… и все думаешь: "Я не за этим постригался!" Я запутался в этих мелочных правилах, пытаясь выяснить, где же дырка в моей рясе — в четырех дюймах от края или нет, так что должен ли я за-штопать ее до заката? Или станут читать про подстилку для сидения, и монахам придется узнать, что ее кромка должна быть шириной в столько-то дюймов; и тут найдется монах, который скажет: "А вот я видел подстилку с другой кромкой!" И между монахами завяжется настоящая дискуссия об этой каемочке. "Давайте говорить о серьезном", думал я, "о важных вещах, таких, как Дхамма".

Когда дело дошло до мелочей повседневной жизни с людьми разных и различных темпераментов, проблем и характеров, чьи умы не обязательно были так же вдохновенны, каким когда-то казался мой ум, я почувствовал себя очень подавленным. Тогда я и столкнулся по-настоящему с Пятью Препятствиями. Вы-хода не было. Мне пришлось выучить урок, который они пришли мне дать.

Что касается первого препятствия — желания — вы удивитесь, узнав, какие виды оно порой принимает у монахов. Будучи мирянином, вы можете тратить свое время на поиски подходящих объектов наслаждения, но поскольку монахи живут в безбрачии и почти не имеют имущества, наше желание сосредотачивается на таких вещах, как рясы или чаши для милостыни. Нам позволено есть один раз в день, так что по отношению к пище может возникнуть сильное при-страстие или неприязнь. В монастыре Ват Па Понг нам приходилось соглашаться на любую хижину, которую нам выделяли, так что иногда вам везло и вы получали действительно хорошую, а порой — не такую уж. Но тогда вы могли наблюдать за неприязнью, возникавшей, когда вам давали что-то, что вам не нравится, или удовольствие, когда вы получали что-то, что вам нравится.

В первые несколько месяцев я был одержим мыслями о рясе — о цвете рясы, верите или нет. В том монастыре, где я жил раньше, носили рясы яркого оранжевого цвета "вырви глаз" — а это был "не мой цвет". Когда я приехал в Ват Па Понг, там носили рясы темно-желтого или коричневатого цвета, и во мне вы-росло великое желание таких одежд. Поначалу мне не давали такую; приходи-лось ходить в "вырви глаз" оранжевой рясе, и мне очень хотелось заполучить новую рясу большого размера. В Таиланде ряса никогда не приходилась мне впору, а вот в Ват Па Понге их шили по размеру специально для вас. Наконец, спустя месяц или около того, Аджан Ча предложил одному из монахов сшить рясу для меня, но тогда я стал одержим цветом материи. Мне не хотелось, чтобы она была слишком коричневая, но и слишком красная тоже не нравилась. Мне пришлось пережить столько печали и отчаяния, пытаясь подобрать правильный цвет рясы!

Хотя во второй половине дня нам не разрешалось ничего есть, виная допускает определенные послабления; одним из них был сахар. И вот я обнаружил, что стал невероятным сладкоежкой, хотя до того мне вообще не было никакого дела до сладостей. В Ват Па Понге раз в два-три дня вечером нам давали сладкое питье, и вот вы начинали предвкушать тот день, когда будут готовить чай с сахаром — или сладкий кофе. А иногда даже варили какао! Когда проносился слух, что вечером будет какао, никто больше ни о чем не мог думать.

В те дни сексуальные желания не были для меня проблемой, потому что моя страсть была направлена на сахар и сладости. Вечером я ложился спать и мне снились сны о кондитерских. Я сидел за столом, готовый поднести ко рту самое смачное пирожное, но я просыпался с мыслью: "Вот бы хотя бы кусочек!"

Перед тем, как попасть в Таиланд, я провел несколько лет в Беркли, в Калифорнии, где было вполне в порядке вещей "делать все, что пожелаешь". Там не было даже представления о том, чтобы подчиняться кому-нибудь или жить по каким бы то ни было правилам. Но в монастыре Ват Па Понг я должен был жить согласно традиции, которая мне не всегда нравилась и которую я не всегда одобрял, в такой ситуации, когда я не обладал совершенно никаким авторитетом. Я не имел ничего против того, чтобы слушаться Аджана Ча; я уважал его. Но порой мне приходилось подчиняться монахам, которые мне не особенно-то нравились и которых я считал низшими по отношению к себе. В Ват Па Понге тайские монахи относились ко мне с изрядной долей критики, в то время как в прочих монастырях они меня постоянно превозносили. Они часто говорили: "Ка-кой ты красивый!" Впервые в жизни я почувствовал, что безумно прекрасен! "А какая у тебя прекрасная кожа!" Им нравилась белая кожа, и хотя она у меня не так уж и красива на самом деле, но она действительно белая. Но вот в Ват Па Понге монахи говорили: "У тебя безобразная кожа с коричневыми пятнами". Тогда мне было тридцать с небольшим и я еще был чувствителен к процессу ста-рения; и вот меня спрашивали: "Тебе сколько лет?", а я отвечал: "Тридцать три". А они изумлялись: "Правда? А мы-то думали, тебе по меньшей мере шестьдесят". Они критиковали меня за то, как я хожу, говоря: "Ты неправильно ходишь. Ты не пребываешь в осознанности, когда идешь". Я брал сумку — мне выдали сумку — просто швырял ее на землю и думал: "Это не так уж и значительно". Но монахи говорили: "Клади сумку правильно! Вот так берешь ее, складываешь, а потом вот так кладешь сбоку от себя".

То, как я ел, как я ходил, как я разговаривал — все подвергалось критике и осмеянию; но что-то заставляло меня держаться и крепиться. На самом деле я научился тому, как соответствовать традиции и уставу — а на самом деле это заняло не один год, потому что во мне постоянно жило сильное сопротивление. Но я начал понимать мудрость дисциплины винаи, которая вовсе не так явна, когда просто читаешь тексты винаи. Когда у вас есть какое-то мнение о традициях и о самой винае, вы можете подумать: "Это правило необязательно". И вы можете потратить несколько часов своего дня на то, чтобы найти рациональное подкрепление своему мнению, говоря: "Сейчас двадцатый век, эти вещи уже не нужны". Но вы наблюдаете, как в вас разрастается недовольство и спрашиваете себя: "Это и есть страдание?" Вы наблюдаете за своей реакцией, когда вам хочется, чтоб вас поправили, покритиковали или похвалили.

С годами в вас развивается равностность. Вы обнаруживаете, что гнев, раздражительность и неприязнь начали затухать. И когда ваш ум больше не клонится к тому, чтобы пребывать в неприязни, вы начинаете ощущать некоторую радость и мир в своем уме.

По мере того, как во мне росло доверие к практике и к учителю, а затем и к монастырю, я в какой-то степени стал одержим привязанностью к ним. Я не мог видеть в них ничего ошибочного и чувствовал, что это нечто такое, что обязаны делать все. Люди приходили в монастырь и я чувствовал, что обязан обращать их. Могу понять, как чувствуют себя миссионеры. Вы чувствуете сильное вдохновение, сильную привязанность к чему-то, что помогло вам и дало вам счастье и прозрение. Вы чувствуете непреодолимую потребность всем об этом рассказать, хотят они того или нет.