День рождения - Татьяна Чекасина

– Человек – не природа! Принеси из кухни конфеты. Ты хочешь кушать, доченька?

Алёна сидела на коленях у мамы. Ей было неудобно, но ей было так хорошо, что она не хотела есть, пить, двигаться и врать. Ей хотелось только, чтоб скорей закончился разговор про детей оленеводов.

– В интернате они овладевают культурными навыками!

– Но другие навыки они забывают! Навык охотника, например!

– Да зачем, черт возьми, ему этот навык! Доченька, милая, мне тяжело, ты большая, пересядь на табуреточку! – проговорила нервно мама, и Алёна пересела. – Вот я тебя спрашиваю, на кой дьявол ему, сыну оленевода, учиться бить белок в глаз? Чтобы иностранные кокотки имели по десять шуб?

– Мама, а кто такие кокотки?

– Алёна, никогда не слушай, что говорят между собой старшие! Ешь торт, пей чай, – ответила мама сердито.

Алёна вдвое сгибается над неудобным журнальным столиком. В этой квартире большой обеденный стол папа завалил книгами, письменный – своими бумагами. Среди толстых папок с материалами незаконченной докторской диссертации выглядывает из рамки фотография Алёны в возрасте семи лет в белом фартучке первоклашки. На кухне стол заставлен посудой. Чай слишком горячий, табуретка холодная. Мамино лицо близко, но почему-то хочется закричать: «Ма-ма!»

– …но, голубушка, надо думать о потребностях каждого человека в отдельности, – сказал папа. – Алёна, детка, пересядь в кресло, табуретка сломана, можешь упасть…

Алёна пересела и сразу стала засыпать. Ей снилась карусель, они с мамой мчатся… Вдруг, стоп, дёрнулась карусель. Алёна открыла глаза, голова неудобно наклонена к плечу.

– …не называй меня голубушкой, идиот!

– А я бы на месте твоего главного редактора не поставил в номер газеты, пусть и северной газеты, эту корреспонденцию об уроках охоты в интернате!

– Это почему бы ты не поставил, эстет?

– Не называй меня эстетом! Потому что этот учитель будет не так учить, как отец, отцы… А потому дети оленеводов…

– А сколько времени? – спросила Алёна.

– Не «сколько времени», а «который час», – папа махнул рукой в сторону будильника.

– Ой, – испугалась Алёна.

– Что случилось? Ты бабушку с дедушкой не предупредила? Давай, доченька, собирайся, а то поздно будет. Как жаль, что в этой квартире так и нет телефона, никакой просто коммуникабельности, – быстро проговорила мама. – Возьми подарки; бруснику, доченька, возьми.

– Спасибо, мама.

– Математика – как? – спросил папа. – В четверг, как обычно, звоню. У меня окно между парами (маме пояснил).

– Улетаю завтра днём. Ты ещё в школе будешь…

– До свидания, мамочка!!!

Представив всё это с большой яркостью, Алёна встала с песочницы, поглядела на окна. Все горят, а эти три бездонны. Билеты! Она вошла в подъезд. Здесь пахнет, как раньше: в пять лет, в семь, в десять. Почтовый ящик тот же. Голубая краска облупилась местами, напоминает карту. Вот Африка: «Да здравствуют наши чернокожие братья!» Билеты, будто телеграмму, бросила в щель. Папа удивится, когда будет вынимать почту, у него громадная подписка: газеты, журналы на двух языках… Интеллект – всё для человека!

Алёна выходит на улицу, садится в трамвай. Из «Искры» выпустили сеанс. Так некстати! Машка увидела (здесь всегда яркое освещение):

– Что же вы не пошли, такой фильм!

– Ерунда, не жалей, Алёна, фильм так себе, – сказала Машкина мама.

– А мне понравились погони! – Машкин отец по виду – полный дебил.

– Знаете, нам было совершенно некогда! – сказала Алёна с лекторской интонацией. – Мы обсуждали проблемы жителей севера. Они живут ещё в ужасных условиях и даже иногда умирают от рахита и цинги. Но ведь вы понимаете, мы не можем оставить на произвол судьбы этих бедных детей оленеводов и охотников!

– Какая ты умная, Алёнушка, – сказала Машкина мама.

У Марии одно в глазах: «Врёшь, как врёшь!»

Дедушка дал с пенсии двадцать рублей, бабушка – тридцать. Оба ворчали, что она пришла поздно. У Алёны и без них денег полно, ей папа даёт, мама присылает. Но она почти не тратит, кроме как на мороженное, на ананасный компот… В основном, копит. То на модные тряпки, то на Петербург… Но иногда ей кажется, что она ничего не купит, никуда не поедет…

Алёна засыпает в отдельной хорошей комнате, бывшей папиной: гантели в углу, грамоты над диваном: «Лучшему хоккеисту факультета», «Лучшему спортсмену…»… Теперь папа забросил спорт, ведь интеллект главнее…

Последний раз это было. Последний раз в жизни. Мама помогала Алёне мыться в ванне. В той квартире ванна сидячая, и ноги в неё уже и тогда не входили, мама приговаривала: «Это не ребенок, это журавлёнок…» После Алёна ещё подросла, может быть, еще подрастёт. Но тогда была жизнь, а теперь – ожидание. Завтра четверг. Папа позвонит. «А ты видел три билета в почтовом ящике, папа?» – спросит Алёна.

Наверное, пришла пора кое о чём спросить…

Кольцо

Алёшка ездил «зайцем» с четырёх лет, а сейчас ему было много – пять. Он лежал под суровым одеялом и смотрел в чистый потолок. Дети спали, а он не спал… За окном по спелому шиповнику стучал дождь. Надвигалась осень, всё ближе становясь к дому, где теперь жил Алёшка. Дом этот похож на большой кривобокий скворечник, кругом кусты с гладкими ягодками, набитыми колючками. Алёшка попробовал одну, горло закололо. Но… отплевался. Плеваться он научился тоже в четыре года. Дождь шелестел, точно брёл кустами человек в плаще. И на озеро падал дождь.

Вчера Алёшка плакал. Угрюмо метались ветки у окон, ветер их бросал на стёкла. И навеки не стало тепла! Но потом возле кровати сидела незнакомая тетя. Она шептала сказку про зайчика и пахла, как пододеяльник. Тётя поняла Алёшку: оставила поиграть золотое колечко. Со всех пальцев кольцо скатывалось, два не влезали, хотя он и пытался просунуть. Вертел кольцо, да и уснул. Плакал редко. Он мог со случайными прохожими разговаривать о том, о сём…

Жил он раньше в другом доме: зимний день, солнышко сквозь серую занавеску, пустой покарябанный стол. Мама спит в пальто и в шапке. И на нём одежда для улицы. Он взял да и отправился погулять.

– Мальчик, ты с кем, где твоя няня или бабушка? – спросила незнакомая тётя.

– Я хожу-брожу сам. И езжу на тррроллейбусе.

– Разве у тебя есть деньги?

– Нет.

– А как же ты ездишь?

– «Зайцем».

Такой ответ почему-то рассмешил прохожих.

– А не заблудишься?

– Нет. Я перрребегаю улицу и залезаю в дррругой тррроллейбус.

– А машины?!

– Я быстррро!

Однажды он нашёл дырку в заборе. Пролез и очутился на базе. Алёшка не знал, что это база, но из домика выскочила тётя в чёрном полушубке:

– Нельзя, малыш, тут база!

– У тебя есть кукурррузные палочки? – спросил он с надеждой.

– Какой маленький! – изумилась она.

И после он часто бывал в тёплом домике. Тётя-сторожиха стала варить суп и для него в большой блестящей кастрюльке.

– Как жизнь? – спрашивала.

– Хорррошо, – отвечал он, катая «р».

От берега отчалила лодка. В ней сидела женщина. Лодка скользила под дождём. Женщина гребла. По лицу катились капли. Брови были мокрыми. Когда лодка по дну наполнялась, женщина черпала ковшом и выплёскивала воду за борт. А жила она не на том берегу, где теперь жил Алёшка. Стены своей комнаты она завешала портретами писателей, пол заставила стопками книг, на которых он, например, мог бы сесть и посидеть. Читать-то пока не мог. Ещё у женщины был проигрыватель и пластинки с величественной музыкой, но одна – со сказкой про Кота в Сапогах. О! Это была весёлая пластинка, и она бы, несомненно понравилась Алёшке!

Кусты на берегу клонились под водой. Свежие струйки щекотали шею, затекая под плащ.

– «Льет дождь, – говорила стихи женщина, плывя на работу. – На даче спят два сына».

Но на даче спали не два и не три сына, а много, они все были чьи-то сыновья, и у некоторых имелись матери и отцы, но все дети и зимой, и летом жили на этой старой деревянной даче. Здесь не ходили троллейбусы, на которых Алёшка привык ездить «зайцем».

Все удивлялись, как он, такой маленький, и ездит! И устроили собрание жильцов. Много дядей, тётей (и с базы пришла) кричали в коридоре: «Кем вырастет Алёшка?» Дядя милиционер сказал толстым голосом: «Отобрать, да и всё!» Алёшка вертел головой, не понимая, что отобрать. Неужели старый игрушечный самосвал, который ему подарил соседский мальчик? Не может быть! Он ни за что обратно не отдаст! Мама Алёшкина опустила лицо и сказала: «Согласна…» Больше он её не видел. Его отвезли в больницу и вывели всех глистов, а потом сюда в дом незнакомый. Рядом лежала вода широко, точно самый огромный океан. Когда на Алёшку надели казённую синюю майку, он услышал: «Мать отказалась…» Майка ему понравилась: она обтянула его туго-туго. …Он вылез из-под одеяла, подошёл к окну и увидел, что озеро рябит от дождя.

В милиции за ночь насорили.

– Пошевеливайтесь, – сказал дежурный.

Задержанные мыли пол. Одна из них, молодая женщина с белыми полупокрашенными волосами села на стул, попросила сигарету. Тряпку она держала перед коленями, и с неё стекала мутная вода. Вода мутной ночи, мутной её жизни…