Генеральская звезда - Эл Морган

Руди где-то раскопал для меня офицерский спальный мешок и раскладушку, поинтересовался, как у меня обстоит дело с сигаретами, и, узнав, что запас иссякает, добыл из неведомого источника целую коробку «Лакки Страйк».

Офицеры штаба питались в огромном зале (я решил, что он служил в замке столовой), похожем, если судить по иллюстрации в Британской энциклопедии, на зал, в котором король Артур пировал со своими рыцарями. Да и обстановка за обедом чем-то напоминала те времена. Тон задавал Бронсон, и все остальные повиновались ему, как хористы повинуются дирижеру. Не было и в помине разных похабных разговорчиков, обычных для офицерских столовых. Денщики ухитрились раздобыть вина, после еды на столе появились коньяк и сигары. Все это казалось здесь, на передовой, чем-то нереальным, хотя воспринималось офицерами как нечто вполне естественное. Трудно было поверить, что некоторые из них соберутся где-нибудь после обеда и начнут потешаться над своим Стариком. Пока же столовая напоминала островок цивилизации в самом сердце какого-то затерянного мира, и у меня даже мелькнула мысль, что офицеры рады хотя бы тут вести себя по-джентльменски.

Обед оказался превосходным, я уже давно не ел с таким удовольствием. Мой излюбленный ресторанчик на Монпарнасе, снабжавшийся с черного рынка, показался мне дешевой забегаловкой.

После обеда Бронсон провел совещание с офицером разведки и командирами батальонов, на котором разрешил присутствовать и мне. Ничего существенного или важного не обсуждалось. Первый батальон был расположен впереди и выполнял задачи охранения. Бронсон приказал отвести его в резерв. Это означало только, что люди смогут помыться в передвижной душевой установке, сменить белье, ответить на письма, отоспаться и поиграть в покер. В первый эшелон по приказу Бронсона выдвигался второй батальон при поддержке третьего. Бронсон запросил также разрешение штаба дивизии отправить часть солдат резервного батальона на три дня в лагерь отдыха, расположенный в пятидесяти километрах от передовой. На меня произвела большое впечатление его манера вникать во все детали обычной боевой деятельности полка. А его способность поглощать виски даже несколько тревожила. Мне оставалось лишь надеяться, что там, в Штатах, миссис Бронсон не устанет с прежней энергией извлекать потроха из хлебных батонов.

После обеда мы уселись за шахматы. Бронсон обманул меня: он не только не был плохим шахматистом, но играл просто-таки превосходно. В студенческие годы я несколько лет состоял членом шахматной команды университета, и на столике у моей кровати всегда лежал сборник шахматных задач. Война, безработица, амурные дела не мешали мне играть в шахматы раз пять в неделю, но с Бронсоном мне пришлось трудновато. Первую партию мы свели вничью, и я понял, что его голыми руками не возьмешь. В свое время шахматы были игрой полководцев, и Бронсон именно так к ним и относился. Для него пешки означали пехотинцев, хотя и обреченных на мгновенную гибель, но совершенно необходимых в обороне и наступлении; конями он орудовал, как кавалерией, слонами, как артиллерией, ладьями, как танками. Ферзь играл роль авиации.

Вторую партию я выиграл, в миттельшпиле прорвавшись на королевском фланге. В начале третьей партии я зевнул, сделал нелепый ход и позволил ему добиться пата. Взглянув на часы, я с удивлением обнаружил, что стрелки показывали уже без четверти три утра. Бронсон хотел продолжать игру, но я смертельно устал и отказался.

— Я пытался научить Руди играть в шахматы.

— Ну и как?

— Он решил, что это нечто вроде войны между двумя гангстерскими бандами.

— А ты хорошо играешь, Чарли.

— Практики не хватает. У меня в полку больше никто шахматами не увлекается. Некоторые офицеры из вежливости не возражают учиться, но это скучно, никто из них в действительности не интересуется игрой и не понимает ее... Что ты скажешь о рюмочке на ночь?

— Блестящая идея!

Он налил в два больших бокала коньяку, и мы принялись молча потягивать его.

— Надеюсь, ты поживешь тут, Капа, — тихо заметил Бронсон.

— Потому что я неплохо играю в шахматы?

— Частично и поэтому... Знаешь, Гарри, говоря по совести, я ведь неудачник.

— Серьезно?

— Маргарет все время твердит это.

— Из чего же она исходит?

— Из опыта своего замужества. Она пришла к выводу, что я выбрал не ту специальность.

— Да?

Это «да» вполне уместно, когда один из собеседников начинает говорить о себе. Оно не нарушает хода его мыслей и в то же время подтверждает, что его слушают.

— Она не очень высокого мнения об армии как месте, где можно сделать карьеру.

— А ты?

— Справедливый вопрос.

— И какой же твой ответ, Чарли?

— Не могу сказать ни да ни нет. Вот ты корреспондент и, наверно, убежден, что знаешь кое-что об армии, так? Ты высаживался на плацдармах, участвовал во вторжениях, страдал, видимо, от «окопной стопы», тебя небось кусали вши, и ты испытывал радость, когда видел проявления солдатской смекалки. И все же я утверждаю, что ты и представления не имеешь об армии.

— Вполне возможно.

— Я говорю сейчас об армии мирного времени. Ты не представляешь, что значит быть самой маленькой спицей в этой колеснице, иными словами — свежеиспеченным вторым лейтенантиком, только что выпорхнувшим из стен Вест-Пойнта и назначенным в часть. Тебе не знакомо самочувствие человека, вся жизнь которого строго контролируется. Друзей ты обязан выбирать только с учетом их звания. Если ты попадаешь в гости к более высокому чину, тебе надо пресмыкаться перед ним, словно перед богатым дядюшкой. Не вздумай бунтовать, если он окажется болтливым и самоуверенным болваном и начнет лапать твою жену. Со знаками различия второго лейтенанта ты можешь выигрывать в гольф только у вторых же лейтенантов, да и то если они произведены позднее тебя. Особенно обидно, что ты должен делать вид, будто играешь в полную силу, чтобы победа твоих противников казалась заслуженной. Капитану всегда хочется верить, что он победил тебя по-настоящему, хотя знает, что ты поддался, что в честной игре успеха бы ему не видать. Ты, может, решишь, что это ребячество?

— Я никогда не принимаю поспешных решений.

— Наверно, я проигрывал не очень старательно, иначе меня не продержали бы во вторых лейтенантишках дольше любого другого второго лейтенанта во всей американской армии. Маргарет без устали твердила, что либо я должен играть, как заведено в армии, либо вообще выйти из игры... Она ведь старше меня, Капа. Я говорил тебе?

— И намного?

— На семь лет. Я до сих пор не знаю, почему она вышла за меня замуж. Хотя, возможно, ответить на этот вопрос не так уж трудно. Это произошло в разгар депрессии, когда только армия казалась чем-то постоянным и надежным. Но Маргарет быстро прозрела. В течение первых пяти лет нашего брака меня перебрасывали с места на место шесть раз. Для женщины это чертовски тяжело: хлопотать об упаковке мебели, ломать голову над вопросом, каким окажется очередной начальник мужа, надеяться, что его женушка не умеет играть в бридж (и следовательно, не нужно будет ей проигрывать), воевать за приличную квартиру на новом месте, обсуждать все эти проблемы с женами других офицеров, мучительно размышлять, когда наконец муж получит следующий чин (для жены любого офицера это самое важное на всем белом свете). А вот сам я чувствовал себя совсем по-другому. Армия надоела мне уже года через два после того, как я покинул Вест-Пойнт. Служба оказалась делом очень простым — никаких трудностей, никаких поводов что-то преодолевать, с чем-то бороться. Мне быстро осточертели коллеги — офицеры вместе с их женами, у которых только и разговору, что о повышении по службе. Их кутежи и нелепые коктейли вызывали у меня отвращение. Они были настолько глупы, что иногда я с трудом сдерживался, чтобы не взвыть. И все же время от времени я задавался вопросом: а может, и они испытывают то же, что и я? Иногда я смотрел на себя как бы со стороны и приходил к выводу, что успел приобрести защитную окраску той среды, которая меня окружала. Не происходило ли того же с моими коллегами?

— Возможно, и в самом деле происходило?

— Не знаю, я не нашел ответа. Кто, по-твоему, подлинные жертвы в армии мирного времени?

— Кто?

— Жены. У нас по крайней мере хоть было чем себя занять — мы играли в солдатики, проводили всякого рода упражнения и учения, отправлялись в лагеря и все такое.

А у наших жен ничего этого не было. Сколько можно бегать по магазинам? Не потому ли армейские семьи всегда так многочисленны? Женщины находят утешение в своих младенцах. У нас с женой детей не было. Наши жены встречались друг с другом, играли в бридж, занимались рукоделием и даже устраивали с этой целью посиделки. Но чем бы они ни занимались, дело никогда не обходилось без выпивки, и уже года через два я обнаружил, что к вечеру Маргарет всегда бывала навеселе. Откровенно говоря, я не очень возражал. Почему? Да потому, что в те дни и сам никогда не пропускал случая выпить. Слава богу, что началась война.