Виктор! Виктор! Свободное падение - Ф. Скаген

А он думал: девчонка не пропадет, она сметливая и красивая. Красивее Кари, матери. Завтра надо постараться объяснить, что сидеть на двух стульях еще никому не удавалось. Она свой выбор сделала, и обратно не сыграешь. Она принадлежит Кари, потому что Кари этого хотелось.

Анита так никогда и не поняла, почему он порвал с Кари, что это была вина ее мамочки. Ее вечные выкрутасы, колючий сарказм. Анита пришла показать свою привязанность к нему — это радовало его, но исправить ничего нельзя. Кари яснее-ясного дала понять, что обратно дороги нет. Если он вернется, она своими издевками его в дрожь вгонит. Не говоря о том, что обратно его не тянуло. Мать и дочь жили душа в душу. И пусть себе дальше водят свои бабские хороводы — у него лично другие планы. Даже если бы он попробовал отсудить Аниту, у него не было ни единого шанса. Система такая. В силу традиций ребенка оставят у матери. Кари никогда толком не подпускала его к дочери. Ее вина, что Анита интересовала его все меньше и меньше. И вот теперь сидит на том конца стола девочка — это вполне мог быть совершенно чужой человек. Только вдруг мелькнет что-то, напомнит, что это плоть от плоти его. Они объединились против него, ясное дело. Оттолкнули его. Какого черта теперь не оставить его в покое? Он ведь платит алименты как по часам, так? Ему эти подачки никогда не были в радость. Может, Кари прислала дочь помучить его, напомнить, что Рождество — семейный праздник не для всех? Да нет, слезы в глазах блестят настоящие. Фокус со слезами вообще не понять.

Отец с дочерью простились в унылом вестибюле первого этажа.

— Смотри сразу все не спусти.

— Не буду.

— Впрочем, делай как знаешь. Купи что-нибудь себе, а не…

— Я их отложу. Большое спасибо, папа!

Вдруг она прижалась к нему, щуплое тельце, уже почти женское. Краткий миг, жаркий и волнующий. Она не знал, куда девать руки.

Только когда она скрылась в дверях, он с горечью признался себе, что неспособен раскрывать душу навстречу другим людям. Он медленно подошел к окну и прижался лбом к стеклу. Он увидел, как она спешит по переходу, легконогая и быстрая, сбросившая с плеч неподъемный груз.

Анита Ларсен, четырнадцать лет. Чужая фамилия, такая же, как у его бывшей жены. Потом девочку заслонил раздолбанный грузовик.

Он все стоял. И обернулся только, когда по лестнице зазвучали шаги.

— Привет.

— Привет.

Мортен Мартенс поднялся к себе на третий. Грегерсен посмотрел на него из-за своего письменного стола, довольный, как всегда.

— Уже вернулся?

— Угу.

— Я ж сказал, чтоб не торопился. Не так часто к нам заглядывает Анита.

— Не часто.

— У тебя симпатичная дочка, Мартенс, — встряла секретарша.

— Да, — согласился Мортен Мартенс.

Весь путь до лаборатории кулаки сами собой сжимались и разжимались. Добравшись, радуясь, что все уже позади, он прислонился спиной к стене и попробовал прийти в себя. Больше такого нельзя допустить: следующего раза он не выдержит. Завтра поставим точку.

Прошло немного времени, и он изготовился к решительному броску.

Приятный запах реактивов. Напоминающий о магазинчике на Виктории. Ни разу во время лондонской операции он не чувствовал такого возбуждения, как сейчас.

Конечно, он и там переживал и дергался, но совсем по-другому. Тогда он наслаждался неизвестностью, теперь она была невыносима. Он подошел к заключительной стадии всей операции и не стерпит новых помех. Последние месяцы он двигался четвертьшажками, на цыпочках. Несколько раз думал все бросить, не из-за разных трудностей, возникавших постоянно, а из-за высокого риска, которому он себя подвергал. Но какая-то мощная сила толкала его вперед: смесь профессиональной гордости и уверенности, что все получится, стоит ему зажать волю в кулак. А истинной причиной было его страстное желание изменить свою жизнь. Разумные трезвомыслящие граждане выдвинут моральные возражения, но до сих пор он отказывался видеть абсурдность и мерзостность своих планов. Его главным врагом был страх. Господи, сколько раз Грегерсен и другие чуть-чуть не накрывали его! Он задумал вышить такой замысловатый узор, где недостаточно просто скрупулезно расписать последовательность всех мельчайших операций, ему приходилось импровизировать, перестраиваться на ходу и все время, все время быть начеку: как бы чего не пронюхали. Если б он мог спокойно, вволю поработать — какие были бы результаты! Потому что как раз это дело он знает как свои пять пальцев. Его опыт и чутье к деталям в литографии выделяли его даже среди коллег.

Невозможное стало возможным. Остался решающий рывок.

Завтра днем. В Рождество в типографии никого не будет. Ему нужно пару часов. Хорошо бы управиться до двенадцати. А то охранника может насторожить свет в здании в рождественский вечер. Никаких штор на окнах нет, а освещение нужно ему обязательно.

И тут заявляется Анита и все портит. Черт побери. Он собирался завтра вечером в полном одиночестве преподнести себе несравненный рождественский подарок, который заглушил бы любое чувство одиночества. Да, он мог отказаться. Если эти посиделки в кафе не затянутся, он, возможно, еще все успеет. В крайнем случае отложит на несколько дней. Никому не позволено становиться у него на пути.

Даже Грегерсен превратился в недруга, хоть он об этом и не знает. Как и все остальные, он даже не подозревает, какой гениальный проект осуществляется в стенах типографии. При этом Мартенс обязан вести себя как всегда — спокойно улыбаться, быть самим собой и делать заказы быстро и тщательно, как положено.

Иногда он ловил на себе удивленные взгляды и слышал, как у него за спиной перешептываются, но так было всегда. Он всегда выделялся из общей массы, хотя и не мог сформулировать свою непохожесть. Чем старательнее он стремился быть как все, тем чаще выказывал некоторые свои особенности, которые другим, видимо, представлялись чудными. То ли его манера выражаться, то ли его взгляды, то ли внешний вид? Когда он несколько лет назад спросил об этом Кари, она посмотрела на него как-то странно и бросила: «Мания преследования!» Чушь! К счастью, теперь он мог объяснять необычность своего поведения семейными неурядицами, но тут важно не переборщить раньше времени (период серьезного кризиса не за горами). Потому что никто не должен проведать про его фантастические планы. Наоборот, только когда птичка будет надежно заперта в клетке, он изменится, но скорей всего в совершенно неожиданную сторону. Они еще будут сочувствовать ему, горько жалеть, когда непоправимое все-таки произойдет.

Желает ли он Кари того, что ей предстоит? А как же. Остаток своих дней она будет обоснованно мучиться угрызениями совести и чувствовать ответственность за то, что со старшим печатником Мортеном Мартенсом случилось то, что случилось. Возможно — но только возможно, — со временем ему захочется посвятить ее в подробности триумфа, который он сейчас кует. Там будет видно, сможет ли он это себе позволить. И тогда ее раскаяние обернется ненавистью. Чудесно! Он будет помогать Аните, если ей это понадобится, но не Кари. Она пятнадцать лет предавала его так изощренно, что пусть теперь помучается.

Он почувствовал, что дышит уже нормально, раскурил трубку. Потом подошел к огромной фотонаборной машине и посмотрел на нее едва не с вожделением. Это был полный автомат AGFA-Gevaert, тип RPS 2024. В прежние времена у фальшивомонетчиков был на вооружении всякий примитив, вот они и попадались. А у него…

Постепенно он исполнился благостного трепета. Анитин визит совершенно вылетел у него из головы. Стоило освежить в памяти, на что он замахнулся, и чувство собственного достоинства вернулось и окрепло. Все начиналось на этом самом месте — у фотокамеры. Сюда он для начала принес десятифунтовую купюру и сфотографировал ее. Этот день — четверг, первое октября 1981 года — помечен в ежедневнике тайным крестом. Сверхурочные в «ТРЁНДЕР-ПРИНТ» не проблема; заказы довольных клиентов поджимают друг дружку. Гораздо труднее улучить такой момент, когда все остальные не работают. Он так долго колдовал над бумажкой, что запомнил номер и серию: Z26 660167. Внушающие доверие глаза королевы Елизаветы на аверсе, более задумчивый и доверчивый взгляд Флоренсии Найтингейл на обороте — левее изображения полевого госпиталя, который ее знаменитая лампа освещает желто-красным светом. Где-то в Крыму, наверно. Эти цвета оказались жуткой проблемой, хотя сам коричневый фон был не труден. Чтобы разделить цвета, пришлось сделать дюжину проб, с разными фильтрами. Витиеватый филигранный рисунок особых проблем не создал — фотокамера воспроизвела все до мельчайшей детали. Теперь вопрос был в том, осилит ли он переходные полутона. Все внимание и усердие предстояло сосредоточить на ретуши. Он решил, что обязательно одолеет. Адская кропотливость, терпение, хорошее освещение, лупа и твердость руки — вот что нужно в первую очередь.