Люди в сером 2: Наваждение - Андрей Бурцев

Вольфрам сглотнул слюну. По счастью, его физиономия не слишком исказилась. А то не миновать бы начальственного гнева. Опять он поторопился с эмоциями. А еще – Вольфрам…

– Анисимов введет тебя в курс дела, – сказал Яковлев. – Возможно, мы направим вам кого-нибудь для поддержки, но не сразу. Первые дни вам придется действовать вдвоем.

– То есть… у меня не будет звена?

– А зачем тебе звено? – переменив тон, как-то строго спросил Главный. – Ты у нас, по-моему, и без звена с любой задачей справишься. Разве нет?

Вольфрам опять промолчал. Перед авторитетом Яковлева его строптивость съеживалась до уничижительно малых величин. Все-таки сказывалась прежняя служба в одной конторе, именуемой комитетом государственной безопасности. На государство они больше не работали, но прежняя связь между начальником и подчиненным оставалась незыблемой.

Он посмотрел на ГРОБа. Черный ящик молчаливо блестел, наверное, впитывая из их разговора новую информацию. Вольфрам готов был провалиться со стыда. Вместо того чтобы принять ситуацию в любом виде, ведет себя, как мальчишка. То ему хозяйственные вопросы не нравятся, то отсутствие команды.

– Иван Сергеевич. Я готов, – смиренно произнес он.

– Теперь вижу.

В этот момент вошел Анисимов. Агент Баргузин. Это было нормально, что Главный Консул дожидался приема у своего заместителя. Строго придерживаться субординации полагалось лишь, когда речь шла об Уставе и вопросах жизни и смерти.

Яковлев и Анисимов встали рядом, приветствуя друг друга. Вольфрам подумал, что они чем-то безусловно похожи, как близнецы. Не фигурами, конечно, а внутренним состоянием, которое неизбежно проявляет свой отпечаток в наружности. Оба строги, немного суровы, не терпят суесловия и моральной пустоты. Даже имена у них отличались симметричной разностью – Иван Сергеевич и Сергей Иванович. А и Я. Я и А. Но, если в отношении Яковлева у агента Вольфрама всегда срабатывал инстинкт подчинения, то с Анисимовым он иногда позволял себе поспорить, даже с излишком. А это ни к чему хорошему привести не может.

Вот почему не будет у тебя команды, – подумал Вольфрам, входя за ними в кабинет. Негоже ощущать себя начальником, покуда не выработаешь в себе рефлекс нижестоящего по званию, причем, желательно, безусловный.

Перед тем, как закрыть за собой дверь, он кинул взгляд на секретаря и подумал, что умному роботу, если у него действительно есть чувства, наверное, противно ощущать себя запертым в неподвижной коробке и строго подчиненным этому условию. Вот только, в отличие от него, ГРОБ (Вольфрам теперь готов был согласиться с придуманной секретарем аббревиатурой) четко понимал, что такое приказы, команды и железная (в прямом смысле) дисциплина.

Глава 3

9-я группа особый отдел КГБ 40-й Армии.

Из диктофонной записи беседы с врачом ветеринарно-санитарной службы, капитаном Никодимовым Г.Л.

20 апреля 1981 г.

Следователь: капитан Тугрицын К.С.

Следователь: Вы же взрослый человек, Геннадий Леонидович. Почему вы поощряете солдат распространять эти слухи? (слышно шуршание бумаг). Ну, вот послушайте, я зачитаю, что мне тут в последний раз наоткровенничали… Я, сержант Лутохин, вместе с другими бойцами прочесывал «зеленку»… Так, вот здесь… Афганцы сказали, что в этом месте водятся гигантские крысы, и люди туда по доброй воле не ходят. Мы не поверили. Оставив ребят приглядывать, пошли делать свое дело. Вдруг сидевший рядом со мной Кокчемасов резко вскочил и закричал. Я подумал, он прикалывается, но когда он начал стрелять в траву, я увидел, что из дыры в земле, которую мы не заметили, выскакивает множество огней, похожих на светящихся ежей. Я испугался и тоже начал стрелять… Вот почему у нас был перерасход патронов, а вовсе не потому, что мы продавали их местным… Вот еще… Я не отрицаю того, что перед походом выкурил одну самокрутку с анашой. Курил ли Кокчемасов, я не видел. Готов понести заслуженное наказание… Вот самое главное… По прибытию на место, мы отвели Кокчемасова к ветеринару, поскольку других врачей с нами не было. Капитан Никодимов сказал, что рана на… (слышен кашель) блин, ведь так и пишет, как я не углядел… в общем, рана Кокчемасова очень похожа на следы крысиных зубов, только очень больших… Как это понимать, Геннадий Леонидович?

Никодимов: Да пошутил я тогда, товарищ следователь. Там рана-то была – с копеечную монету. Наверное, проволока какая-нибудь из травы торчала, вот Кокчемасов на нее и сел. Они же обкуренные были оба. Лутохин, между прочим, больше него кричал, когда про эти огни рассказывал. А как я еще мог заткнуть их тогда? Вот и припугнул. Что крысы, что заражение может быть. Солдаты, знаете, частенько об афганских крысах болтают.

Следователь: Пошутили, говорите? И давно вы так шутите? Вы понимаете, что эти шутки могут носить деморализующий характер? У меня уже полгода ваша часть, с вашими гребаными афганскими крысами и собаками вот где сидит (слышно неразборчивое похлопывание и шуршание бумаг). Вот, например, пишет рядовой Левченко. Обвинен в самостреле. Оправдывает себя тем, что палец ему откусила гигантская крыса. А вот заявление бойца, который распространял слухи о каких-то страшных светящихся существах, похожих то ли на крыс, то ли на собак, которых «душманы» якобы выращивают в своих катакомбах для того, чтобы натравливать на воинов-интернационалистов. Вот еще, читаю: «… сержант Гаев рассказывал, что были случаи, когда в наши посылки кто-то из военно-полевой почты подкладывал помет «афганских крыс», а когда посылка приходила домой, на следующий день всех родных бойца одолевала страшная болезнь, косящая всех подряд без разбору, а перед смертью у некоторых были галлюцинации, и они утверждали, как гигантские крысы превращались в собак с лошадиными головами и поедали человеческие мозги… Далее… капитан Никодимов утверждает, что такое вполне может быть, если это какая-нибудь неизвестная науке афганская болезнь…» Вот это тоже шутки?! (слышно резкое бумажное шуршание) Или сознательная диверсия?

Никодимов: Ну, по пьяни черт дернул, товарищ капитан. Вы же сами в это не верите?..

Следователь: Сейчас речь не о том, кто во что верит. А о том, что из-за таких, как вы, эти слухи уже и на территории Союза успели распространиться…

Май 1981 г. Афганистан, провинция Герат, афгано-иранская граница.

Все эти дни Нершин присматривался к пленным мальчишкам, особо выделяя из них одного – того самого светловолосого паренька, Олега Ляшко, который отличался от остальных некоторой многословностью, за что солдаты меж собой метко прозвали его Щебетом. Впрочем, за этой многословностью, как Нершину казалось, ложной, он видел нечто другое – желание ослабить бдительность, чтобы в неожиданный момент обратить ситуацию в свою пользу. Ляшко действительно говорил много – он будто вызывал на откровенность всех, с кем общался. Причем он вел себя так не только с теми, кто говорил по-русски. Неоднократно Нершин замечал Ляшко рядом с афганцами, когда тот пытался наладить с ними контакт, зная от силы с полсотни слов, да и те произносил с таким жутким акцентом, что боевики с трудом его понимали, а иногда до икоты смеялись над глупым «неверным». И все же каким-то образом Олегу удалось зацепить их внимание. Оказалось, он просто фантастически играет в нарды. В перерывах между работой он так ловко общелкивал соперников, что для душманов становилось чуть ли не делом принципа отстоять свою честь перед этим невероятно везучим противником. Иногда Ляшко призывал Нершина в качестве переводчика – за ряд успешно сыгранных партий он требовал с проигравших свой «интерес»: обычно это были сигареты, еда и газеты, среди которых иногда попадали советские. Своими выигрышами он дразнил и злил афганцев, но уступать нисколько не собирался.

– Ты где так насобачился? – спросил как-то Олега Нершин.

– А я мысли их угадываю, – будто смеясь, ответил тот, а Нершину казалось, что Ляшко не врет.

Он вообще подмечал за парнем немало странностей, которые все вместе создавали образ необузданного, немного строптивого, а иногда чересчур рискового молодого человека, которого нисколько не пугали выпавшие на его долю несчастья, а главное – неизвестное будущее. В этом он подмечал схожесть с собой. Может, потому они быстро нашли общий язык.

– Это я так выжить пытаюсь, Глеб Александрович, – признался Ляшко, первый раз не улыбнувшись, когда Нершин впрямую спросил, откуда у него столько кипучей энергии: – Я войну теперь ненавижу. И всех военных заодно. Верите ли, пока не хлебнул, ничего не понимал…

Все дни с момента знакомства, они работали рука об руку. Раскопки, пусть и не так быстро, продолжались. Тянулись дни. А работы было много – кубометры грунта, таскать, не перетаскать. За аркой обнаружился уходящий круто вниз каменный коридор, почти полностью засыпанный – под потолком оставалась лишь небольшая щель толщиной в ладонь, и все это время неизменный сквозняк был их спутником. По стенам видны были следы росписей, которые по-хорошему требовали к себе внимания, кое-где на отдельных кирпичах можно разглядеть фигурки того существа, изображенного на арке, и надписи, сделанные, вероятно, каким-то неизвестным идеографическим письмом. Все это требовало изучения, но копали наспех – Грановский подгонял. И ругал Нершина, если тот тратил время на «ненужную» работу. Олег готов был предложить свою помощь, чтобы у Нершина оставалось больше свободного времени, но капитан с благодарностью отказывался: старика лучше не гневить. И Абдулхамида особенно.