Гаури - Мулк Ананд

— Я еще займусь им, — сказал Панчи, невольно оборачиваясь, чтобы взглянуть на подходившего Раджгуру. — А пока что скажи мне прямо — сможешь ты одолжить мне сегодня сотню рупий?

— Я не занимаюсь делами с раннего утра, — уклончиво ответил Дамодар. — Я хочу, чтобы ты улыбнулся.

— Крестьянин не может позволить себе такую роскошь, — сказал Панчи. — Это слишком большое напряжение для его мускулов. Но почему ты не хочешь ответить мне начистоту?

— Ты же знаешь, что по таким делам я должен советоваться с отцом, — возразил Дамодар. — И к тому же ты уже должен платить проценты по закладной. Не в моих силах…

— Ну, конечно, и как это я сам не догадался! Ты слабый, трусливый человек! Проклятый ваш род…

— Согласен, — сказал беззаботно подошедший к ним в это время Раджгуру. — В любом споре между крестьянином и торгашом я на стороне тружеников земли.

— Заткнись! — прикрикнул на него Панчи. — Я набью тебе морду, если ты не оставишь этот развязный тон. И можешь не воображать, что твой отец был субедаром. Он выслужился тем, что лизал сапоги белым сахибам!

— Уж не наткнулись ли мы на осиное гнездо, Раджгуру? — сострил Дамодар.

— Я не собираюсь жалить тех, кто не трогает меня, — многозначительно ответил Панчи.

Оба молодых парня смущенно замолчали.

— Я приходил в твой дом потому, что хотел видеть тебя, — с виноватым видом произнес Раджгуру.

— Так, выходит дело, Кесаро была права, и ты действительно околачивался в моем доме!

— Я же сказал тебе, дурак, что приходил потому, что хотел видеть тебя.

— Дурак — твой отец!

— Тише, тише! — вмешался Дамодар. — Мог же он прийти поиграть в камешки с Гаури. В конце концов она наша свояченица!

— Она отказывает в гостеприимстве своим друзьям! — с обидой в голосе сказал Раджгуру.

— Я тебе не Джагату, сын парикмахера, можешь не кричать на меня! — горячился Панчи. — У тебя нет жены, с которой я мог бы играть в камешки. И когда это Дамодар приглашал нас играть в камешки со своей женой? А ведь она нам тоже свояченица. Не думайте, что моя жена для вас игрушка только потому, что я крестьянин, а вы сыновья богатых родителей.

— Панчи, брат, помилуй! — запротестовал Раджгуру.

— Не брат я вам! Ты сын субедара! А он отпрыск лаллы Бирбала! Я не огорчусь, если вообще не увижу вас больше!

С этими словами Панчи стал быстро подниматься вверх по ступеням.

Товарищи смотрели ему вслед, вытаращив глаза и открыв рты от удивления.

Панчи душила ярость. Он понимал, что был не прав и наговорил лишнего. Но ведь он и не хотел встречаться с ними. Вот почему он так рано пришел к источнику для омовения. Он знал, что может не совладать с собой. И теперь случилось то, чего он боялся.

— Не стоит с ними связываться, — пробормотал Панчи. — Пойду к тем, к кому я принадлежу. Дядюшка Рафик, гончар, и его семья такие же бедняки, как я сам. Они помогут мне.

К счастью, дядюшка Рафик был дома. Более того, он встретил Панчи как друга и предложил ему половину своей каши из пшеничной мякины, сваренной на воде и чуть подслащенной. Правда, будучи мусульманином, Рафик не был уверен, согласится ли Панчи, этот «дважды рожденный»[15] индус, принять угощение. Кроме того, он знал, что его жена Хур Бану и Панчи не очень-то жалуют друг друга. Угощая Панчи на ее глазах, Рафик явно шел на конфликт с супругой, и его поступок имел в глазах Панчи куда больше цены, чем попытка тетки Кесаро накормить его накануне ужином за спиной дяди. После вынужденного поста Панчи был очень голоден, и каша пришлась ему по вкусу: он жадно поглощал ее, с удовольствием причмокивая губами. На Хур Бану произвела впечатление та жадность, с какой ел этот голодный крестьянин, и ее мрачное, грубоватое лицо несколько смягчилось. Однако, кончив подметать угол сарая, где стоял примитивный гончарный круг, и забирая посуду, она все же не удержалась от язвительного замечания:

— Голод поистине творит чудеса! Бедный дом мусульманина оказался достойным посещения нашего брата индуса.

Когда она ушла, дядюшка Рафик, как бы оправдываясь, сказал:

— Видишь ли, брат, Хур Бану не может забыть, как плохо обращались с нами индусы во время раздела страны. Нас чуть не убили… Если бы чаудхри Ачру Рам не укрыл нас тогда в своем доме, нас не было бы сегодня в живых. Все наши братья-мусульмане покинули эти места и перебрались в Лахор. А некоторые — не знаю, правда ли это, — но я слышал, что некоторые были убиты… Твой дядя Мола Рам не был добр к мусульманам… Хур Бану не знает о твоих отношениях с хавалдаром и считает, что ты и твой дядя — это одно и то же. И еще она думает, что ты оказываешь на меня дурное влияние: однажды она видела, как мы вместе с тобой пили вино; это было еще тогда, когда мой брат Мухаммед Бакш был здесь. А теперь, когда у меня нет работы и мой гончарный круг почти все время бездействует, она все время нервничает.

— Помнится, я принес вина в день Бакр-Ид[16], а вы зажарили целого козла, — сказал Панчи. — У меня тогда была лихорадка, и я ничего не пил, а она подумала, что я выпил больше, чем вы оба! Она очень вспыльчива, совсем как мой дядя Мола Рам. И такая же ярая мусульманка, как он индус.

— Да, она молится пять раз в день и строго соблюдает все обряды. К тому же она ворчунья… Но все же Хур Бану вовсе не такой плохой человек, как Мола Рам. Это она только на словах зла, а сердце у нее доброе.

— Да, о Моле Раме этого не скажешь. Ведь, по сути дела, из-за него я и прибежал к тебе в такую рань.

— Я слышал, вы повздорили вчера у источника. Ну что же, Мола Рам слабый человек, а гнев скорее ударяет в голову слабым, чем сильным.

— И моя жена много натерпелась в его доме… Там для нас нет больше места…

В этот момент вошла Хур Бану, раздувая тлеющий уголек в трубке мужа, и дядюшка Рафик сделал попытку настроить ее в пользу Панчи, сообщив новость о его бегстве из дому.

— Ты слышала, добрая душа, что Мола Рам и Кесаро поссорились с Панчи и его женой…

— Конечно, слышала, — отвечала Хур Баку, не меняя сурового выражения своего бесстрастного лица. — Огонь и сухая палка вместе не уживаются!

— Вот именно, — сказал дядюшка Рафик, воодушевленный ее замечанием. — Половина земли у парня заложена, всходы вянут от засухи… Плохие виды на урожай у всей деревни. Если земля не вспахана в мае, у скота не будет травы в августе, а девушки будут сидеть в домах своих родителей — эти три беды всегда приходят вместе.

— Наш круг тоже давно не вертится! — напомнила мужу Хур Бану, опасаясь, как бы по простоте душевной он не взвалил на семью новую обузу.

— Да, брат, — сказал дядюшка Рафик, обращаясь к Панчи, — последний раз я по-настоящему крутил свой гончарный круг, когда делал посуду к твоей свадьбе. С тех пор глина — я беру ее на участке лаллы Бирбала — подорожала, а моего осла украли ткачи, которые ушли в Пакистан. Вот мне и не на чем возить глину для посуды… А впрочем, похоже на то, что посуда никому и не понадобится — весенние всходы увядают, сыпать в мои кувшины будет нечего. Впереди трудные времена… Слушай, Панчи, по соседству с моим домом пустует сарай, там жил мой брат с женой. Наверное, он уже больше не вернется — нашел работу на фабрике латунной посуды в Хошиарпуре.

— Я так и знала, что мы возьмем их себе на шею, — сказала Хур Бану, возмущенная добротой мужа, — знала уже тогда, когда он только появился на пороге. Теперь вино потечет рекой, а желудки будут пусты… А когда в дом придет беда, друзья убегут.

Сказав эту ядовитую фразу, она вышла из сарая.

На мгновение оба приятеля замолкли. Дядюшка Рафик раз-другой затянулся, выпустил дым и протянул трубку Панчи. Тот отказался и продолжал сидеть на месте с убитым видом.

— Когда женщина сердита, она не слушает советов, — начал дядюшка Рафик. — А моей жене есть на что пожаловаться. Ведь я уже два месяца сижу без работы, и мякинная каша наша единственная пища, да еще шпинат, который она иногда собирает. Денег нет, и я даже не могу продать гончарный круг, оставшийся от брата, потому что в этих местах никто не занимается гончарным ремеслом. Все гончары ушли в Пакистан или работают на фабриках в Хошиарпуре. Ведь если крестьяне остаются без урожая, им не нужны и кувшины, чтобы хранить зерно… — Его глаза затуманились, когда он это говорил.

— Я заплачу тебе за сарай, — сказал Панчи.

Рафик улыбнулся и промолчал.

— Я вовсе не такая уж злая, как ты думаешь, — сказала Хур Бану, выглядывая из-за двери, за которой она подслушивала их разговор. — Но что я могу поделать, если у меня нет денег даже на одну меру риса?

— Я охотно буду платить по пять рупий в месяц за ваш сарай, — сказал Панчи, торопясь использовать благоприятный момент.

— Деньги, деньги! — рассердился дядюшка Рафик. — В наше время все только и толкуют о деньгах да о ценах. Не хочу больше слышать это слово. Оно отравляет воздух в моем доме. Мой отец и дед имели обыкновение просто обменивать кувшины на зерно у крестьян. Все наши беды с того и начались, что я был вынужден продавать кувшины торговцам за деньги.