Искусство творения - Александр Поповский

…Так обстояло с наукой, рожденной в тиши садов и полей, когда селекционер из Козлова Иван Владимирович Мичурин и другой селекционер из Полтавщины Лысенко начали свои эксперименты.

В 1925 году Трофим Денисович Лысенко окончил сельскохозяйственный институт и приехал в Ганджу на селекционную станцию. Его назначили младшим специалистом по селекции бобовых растений. Когда он спросил: «Какими бобовыми мне заняться?» — ему коротко ответили:

«Выбирайте сами, опыта никакого еще нет, мы ничего посоветовать вам не можем».

Молодой агроном не был склонен к излишним фантазиям, он мысленно сравнил Ганджинскую долину с Полтавщиной и Киевщиной, где рос и учился, и нашел, что преимущества не на родной стороне. Климат тут мягкий, ни украинских морозов, ни метелей, можно осенью и ранней весной выращивать бобовые растения — корм для скота и удобрения для почвы.

Он поздней осенью высеивает некоторые сорта гороха, ранней весной собирает урожай, и тут начинается история о том, как сын крестьянина села Карловки, Полтавской области, проникается сомнениями, ищет ответа на них и обнаруживает способность видеть то, что недоступно другим.

Первое, что поразило молодого человека, — это глубокое несоответствие между жизнью и литературой. Вопреки свидетельству учебников, веру в которые он еще не утратил, рано вызревающий горох стал здесь поздним, а позднеспелый — ранним. Возможно, что тут, в теплом климате Азербайджана, растению необходимо меньше времени для развития, но ведь изменилась сама природа его: позднеспелое стало ранним, а раннее поздним. Чем это объяснить? Ведь наследственные свойства, написано в учебниках, не могут зависеть от внешних причин, — разве они не даны раз навсегда?

Злополучный горох! Сколько исследователей он обманул, увлек в зыбкое болото тумана! Это он смутил Эндрю Найта, вложил перо в его руку и вынудил написать ученый трактат.

Он, и никто иной, внушил монаху Менделю дерзкую мысль искать в результатах своей скромной работы универсальный закон наследственности, сбил с толку его самого и следом за ним многих ученых.

Вернемся, однако, к младшему специалисту Ганджинской станции, заведующему сектором бобовых.

В течение полутора лет он для опыта каждые десять дней высеивает пшеницу, рожь и ячмень и опять убеждается, что время посева играет непонятную роль, смешивает границы между яровыми и озимыми злаками. Несоответствие между жизнью и литературой вызывает у молодого специалиста справедливое чувство тревоги. Мир, оказывается, не очень устойчив, все колеблется в нем. Вдуматься только — есть строгий закон развития: одни сорта пшеницы и ржи вызревают в шестнадцать — двадцать недель, другие — в сорок и больше. Первые сеют весной — это яровые, а вторые, озимые, — осенью. Яровые быстро развиваются, плодоносят в одно лето, а озимые долго стелются, почти не изменяясь в течение зимы. Трудно найти на свете нечто более незыблемое, и вдруг некоторые озимые, высеянные весной, вызрели в одно лето, как яровые. Сверстники их, высеянные лишь на десять дней позже, отстали в развитии и сохранили свою озимую природу.

Срок посева как бы определил: быть ли сорту таким или иным. Этому трудно найти объяснение. Кто не знает, что озимость и яровость — наследственные свойства и, следовательно, внешняя среда бессильна их изменить?

Сомнения нарастали, и трудно было в них разобраться. Это заметно повлияло на поведение молодого агронома. Он все реже бывал в помещении станции; комната с надписью «Сектор бобовых» пустовала. Младший специалист дневал и ночевал на делянках, сидел часами на корточках и не сводил глаз с экспериментальных растений. Пытливый взгляд скользил по зеленой равнине, неспокойные руки мяли землю, траву.

О чем же он думал в то время? Чего искал?..

Попытаемся ответить на этот вопрос.

Вместе с дипломом агронома и путевкой в Ганджу Лысенко унес из института трогательное чувство любви к предмету своего обучения — растительному организму. Это не был восторг пред красотами и величием природы, поклонение ее творениям. В нем утвердилось убеждение, что ничтожная травинка, чей век ограничен месяцем — другим, и тополь, живущий веками, являют собой механизмы, сложность которых не знает границ. Величайшие загадки физики, химии, механики, физиологии и строительного искусства заложены в них. Бесчисленными узами, менее устойчивыми, чем паутина, и более прочными, чем железо, связано растение с миром, породившим его. Все это поражало будущего ученого, ранее — в школе садоводства, затем — в институте. Да и как было не изумляться!

Взять, к примеру, корень растения. Как любопытны его особенности, как замечательно многообразны его свойства! Он, несомненно, всасывает пищу из почвы и укрепляет стебель или ствол, но как удается ему эта двойственная задача? Интересы питания могут звать его ближе к поверхности земли, а требования ствола — в более глубокие слои. Каким образом корешок прорастающего семени, пробиваясь сквозь препятствия в почву, не выталкивает себя же наружу? Оказывается, корень покрыт тончайшими волосками, они слипаются и срастаются с частичками земли, образуя якоря на всем протяжении. Любое движение в поисках пищи есть в то же время и укрепление ствола.

Стебель — остов растения, несущий наружу лиственный шатер. Его назначение — создать зеленую поверхность из листьев. Но как это осуществить, ведь древесина имеет предел сопротивляемости? Не может ли ствол, в толще которого лежат сосуды, проводящие соки, сломиться под тяжестью собственной кроны? Нет, ствол создается по правилам строительного искусства. Механические ткани его, служащие опорой ему, — есть и такие — не уступают по своей мощи кованому железу. Распределение их строго соответствует архитектурным запросам.

Из бесчисленных световых волн, проникающих на дно земной атмосферы, зеленая окраска хлорофильных зерен поглощает именно те, которые вызывают разложение углекислоты. Но как уберечься от избытка тепла? Ведь зеленый цвет, привлекая палящие лучи, может способствовать испарению запаса влаги в растении? И здесь есть чему подивиться: лист густо опушен белыми волосками. Этот светлый покров отражает избыток лучей.

Лист имеет назначение двоякого рода: усваивать углерод и солнечную энергию, а также испарять воду. Но как примирить то и другое? Растению выгодно полнее использовать солнечный свет и необходимо в то же время оградить себя от чрезмерного испарения. Природа и тут нашла удивительный выход: микроскопические устъица, рассеянные по листу, снабжены автоматическими клапанами. Они раскрываются, когда растение богато водой, и закрываются, когда в ней наступает нужда.