Машины времени в зеркале войны миров - Роман Уроборос

вместе с тобой помрет гнида нечеловеческая, пес вражеский, предатель Родины. Петр Семенович, мать твою. Вот и послужил фашистам. Вот они тебе, гаду нечеловеческому, отплатили. Ой, не могу.

Староста. А мне, между прочим, смотреть на твою смерть будет даже не интересно. Я за свою жизнь столько смертей видел…

Учитель. Прекратить! Прекратить немедленно! Здесь же ребенок. Совесть у Вас есть?

Партизан. Ребенок, взрослый или старик – неважно это сейчас. Нам всем одна работа предстоит. Тяжелая до невыносимости – помирать до срока.

Слышна громкая немецкая речь.

Староста. Что говорят?

Марина Сергеевна. Похоже все. (Прижимает к себе дочь).

Голоса.

– Ну вот, еще одна безвыходная история человеческая.

– Которая, как обычно закончится в считанные минуты.

– Запахом копченого мяса. И нечеловеческими воплями.

– А души – в неведении, и опять все по кругу, по кругу, по кругу.

– Спасем? Поможем?

– Дадим шанс.

– Какой шанс? Как? Рука с факелом вон уже занесена, сейчас все полыхнет.

– Сейчас майор Шульц вспомнит одну несуществующую инструкцию, по которой перед сожжением какого-либо объекта, его надо облить со всех сторон бензином.

– А не керосином?

– Слушайте, не искажайте частностями общую, и такую прекрасную, надо сказать, картину мира.

– Да он забьет на инструкцию.

– Немец? На инструкцию? Это также невероятно, как если бы русский разбил ящик водки и не заплакал бы.

– Итак?

– Итак, Майор Шульц, вы забыли одну важную инструкцию. А Ваш заместитель, очкастая обезьяна….

Слышна немецкая речь. Заводится мотоцикл и уезжает. Начинает идти довольно сильный дождь.

Староста. Что там еще?

Марина Сергеевна. Они поехали за бензином.

Староста. За каким бензином?

Марина Сергеевна. Майор вспомнил про какую-то инструкцию, по которой, любой объект надо обязательно… (Плачет).

Катя. Мама, мамочка. Что случилось? Почему ты плачешь?

Марина Сергеевна. Ничего, ничего, дочка, все хорошо.

Катя. А зачем нас заперли в этот амбар?

Марина Сергеевна. Нас выпустят, нас обязательно выпустят.

Учитель. Катенька. Ты пойди к деду Ивану и к тетке Наталье. Пускай они тебе сказку расскажут. А мы здесь взрослые поговорим. Дед Иван! Тетка Наталья! А ну, развлеките Катеньку. А то вы как голубки уже давно шепчетесь. О чем вы так оживленно разговариваете?

Дед Иван. О чем же сынок можно еще перед смертью-то разговаривать. О любви, конечно же.

Учитель. Ну-ну. Беги Катенька к ним. (После паузы, обращается к Старосте и Партизану). Вы же взрослые люди. Неужели нельзя было языки прикусить? Зачем орать при ребенке про смерть, про все такое? Даже от возмущения слова подобрать не могу? (Слышен удар гонга). Что это? Вы слышали? Нет? Так. Что-то происходит. Нам зачем-то дали этот час. Ведь мотоцикл до ближайшей деревни и обратно, да по такой дороге будет где-то час ехать.

Староста. Ну, может минут сорок-пятьдесят.

Учитель. Даже если полчаса. Нам их дали зачем? Чтоб вы все тупо в пол уставились?

Партизан. Жизнь свою, посвященную борьбе за счастье человечества, чтоб обозреть вновь.

Учитель. Зачем сейчас жизнь свою заново обозревать? Что ты там сейчас нового увидишь? Раньше это делать надо было. Да и нечего там тебе обозревать, раз ты сюда здесь и сейчас попал. Мне тоже, к сожалению, вспомнить нечего. Хотя нет, я один раз с Далай-ламой встречался.

Староста. Чего делал?

Учитель. Ничего. Я ведь весь этот разговор только из-за ребенка затеял, я если бы не ребенок, сел бы и заснул прямо сейчас. Я смерти-то совсем не боюсь после десяти лет лагерей.

Партизан. Еще, значит, один враг классовый классический мне попался. Эх, если бы не дед с бабкой, да не женщина с дочкой, не смерть, а прямо радость и счастье смотреть на мученье врагов моих лютых.

Учитель. Так давай с тобой вместе придумаем, как их спасти, вывести отсюда. А мы со Старостой с удовольствием тебе компанию составим. Он же на самом деле прикидывается, что смерти так боится, деятельный просто очень. Не может спокойно на месте сидеть.

Староста. Хм. Балабол.

Партизан. Так как ты их выведешь, спасешь? Амбар-то весь фашистскими гадами окружен, они шутить не будут, если что – сразу огонь на поражение. Вот если бы мои товарищи знали о злодеянии этом, они бы пришли, дали бой фашистам и освободили бы нас. Но не знают они ничего, не придут. Так что спасти нас может только чудо.

Учитель. Чудо! Чудо! Вот то слово, которое я ждал. Когда я был ребенком, со мной произошло большое невообразимое чудо вседозволенности, которое стало реализовываться в ежедневные маленькие, большие и просто огромные чудеса. Я стал видеть сны наяву. Я плавал с пиратами в южные моря под Веселым Роджером. Я громил с мушкетерами надменных англичан. Я летел на Луну. В огромном стеклянном стакане диаметром больше километра я пролетал мимо колец Сатурна, я видел их так близко, так близко. Причем, все это происходило наяву, вовсе не в моей голове и не во снах. Я испытывал боль, я получал ссадины и мелкие ранки. Один раз, спасаясь бегством от индейцев в дельте Амазонки, я сломал ногу, и все лето пролежал в районной больнице. Нет, это была настоящая жизнь. Я мог заснуть в кровати в нашем маленьком деревенском домике, а проснуться в прерии около костра. У меня было очень счастливое детство.

Староста. И когда это все у тебя прекратилось?

Учитель. Когда меня приняли в пионеры. Мне после этого даже простые сны перестали сниться.

Партизан. Тебе, друг, надо было просто врачу показаться.

Учитель. Я сейчас не о том даже. Это достаточно объяснимо, то, что вы не верите мне. Я о другом. Неужели даже перед смертью, вы не можете поверить в чудо – основу нашей жизни, в чудо – единственное, с чем надо было столкнуться в этой жизни, в чудо – которое сейчас обязательно произойдет?

К разговаривающим подходит дед Иван.

Дед Иван. И еще в любовь.

Учитель. Что?

Дед Иван. В любовь надо обязательно верить, сынки. Я вот служил во флоте его императорского величества, долго служил, просто получилось так. Не от меня это зависело. Я службу проходил на Тихом океане. В девятьсот пятом как раз служба моя к концу подходила. А тут война с японцами. Ну и предчувствия нехорошие терзать меня стали неодолимо, что помру скоро, а точнее погибну я в морском сражении. Сон один и тот же снился каждую ночь, в деталях, между прочим, как я люто погибаю от снаряда японского. Болеть я начал духовно и телесно, лихорадка и жар со мною приключились. Врач меня в койку уложил, лекарство прописал и должен был я по приходу в порт лечь в лазарет. Но не тут-то было. Встретились мы внезапно с японской эскадрой и вступили в бой неравный, который скорой погибелью грозил нам. Когда я услышал первый