Машины времени в зеркале войны миров - Роман Уроборос

залп наших орудий, меня с койки как сдуло, жар пропал, ломота в костях тоже пропала, и я пулей бросился к орудиям. О смерти и думать-то забыл. Господи, что же это был за бой. Как же вокруг было красиво и страшно. Матросы не делали ни одного лишнего движения, капитан давал единственно правильные команды. Корабль уверенно маневрировал между японцами и двоих потопил уже. Но матросы наши гибли, несколько пробоин уже получил корабль и стал тонуть. Представьте себе – нас остался с десяток где-то, корабль горит, тонет, вокруг ад. Снаряды рвутся, товарищи наши гибнут. А мы с улыбками на губах делаем свою работу, стреляем из орудий, топим японцев, три уже корабля потопили, потому что знаем, за что бьемся – за веру православную, единственную святую. И вот из всего экипажа один я в живых остался. Встал на колени и стал Богородице молиться, чтобы спасла мою заблудшую душу. И тут полыхнул яркий свет, как во время грозы, только ярче, и в лучах света появилась Она. Красивее и светлее этой женщины я в жизни своей ни до, ни после не видел. Говорит она: «Что, отрок, пришел твой смертный час? Ты так думаешь?» Я отвечаю ей: «Какой же я отрок? Мужчина я уже. Вон сколько народу за свою матросскую жизнь поубивал». Она улыбнулась так, что лег я и зарыдал. А она и говорит мне: «Не время еще тебе на небеса идти. Должен ты главное в жизни совершить». Поплыло у меня все в голове, и потерял я сознание мгновенно. Очнулся в холодной воде. Вокруг обломки нашего корабля плавают. Японцев нет. Я прикидываю, сколько мне до берега плыть и понимаю – лучше мне было погибнуть в этом бою, ведь сейчас ждет меня мучительная, долгая смерть. Гляжу, лодка какая-то странная под парусом мимо меня плывет, на нем люди в диковинных красно-желтых одеяниях, если по лицам судить – японцы. Подняли меня на борт, напоили какой-то непонятной, но довольно вкусной жидкостью, накрыли одеялом. Недолго думая, я заснул. Проснулся и стал за ними тихонько так из-под одеяла наблюдать. Странный это был, я вам скажу экипаж. Сидели они все в необычных позах и не двигались. А лодка как бы сама собой шла. Я капитана-то сразу вычислил. У него глаза ярко голубые были, а у остальных – карие. Подошел я к нему, поблагодарил за спасение. По-русски. Думал, не поймёт он меня. Но он на чистом русском ответил мне: «Пожалуйста». Я спросил его, куда мы путь держим. Он сказал, что они – тибетские моряки, и что идем мы в ближайший порт, где стоит русская эскадра. Сел я на палубу и заулыбался от счастья. И вот так в сне-полусне я до самого порта и просидел. Когда увидел я родную эскадру, то капитан спросил меня, смогу ли я сейчас до берега доплыть. Я опешил и говорю: «Что же вы меня до берега не доставите?». Он отвечает, мол, нельзя им на берег, как и китам, нельзя. Если выйдут они на берег, то, как и киты не проживут на суше и часа. Поблагодарил, поклонился матросам этим необычным, перекрестился – и за борт. За два часа доплыл до своих. Рассказал, как все было, ничего не утаил. Доктор меня долго осматривал. Доктор на Макаренко был похож. Ну, написал он потом, что я от переживаний всех умом тронулся. Вот. А через два месяца я в родной деревне и оказался.

Партизан. Дед. А причем здесь Любовь. Где здесь Любовь в твоем рассказе?

Дед Иван. А я не сказал, что ли? А влюблен я был тогда в одну девушку красавицу. Не буду называть сейчас ее имени. Так вот эта любовь к ней и не дала мне сгинуть в океане Тихом-то.

Староста. Знаете, господа, мне от ваших рассказов аж дурно стало. Жить расхотелось, ей богу.

Партизан. Господа все на улице, ждут, не дождутся, пока все полыхнет, чтобы потом фотографироваться на фоне пожара. А потом Мартам своим они эти фотографии отсылать будут. А здесь все товарищи, ну за исключением одного персонажа известного.

Староста. Это ты про меня что ли? А ты знаешь, что я в партию в семнадцатом году вступил. Что во все светлые идеалы, провозглашенные Лениным, свято верил и ни на секунду не сомневался. А? Да я до сих пор считаю, что Великая Октябрьская Социалистическая Революция была самым светлым лучиком во всей беспросветной бессмысленной кровавой истории человеческой всемирной. Несмотря ни на что. И я до сих пор горд, что первым человеком на земле, отдавшим землю крестьянам, был мой соотечественник – Ленин. Ты даже представить не можешь, что это было для нашей крестьянской страны, какой взрыв эмоций, какие настроения. Как в то время пахло свободой. И еще пример. Когда и какая страна, без войн, без восстаний, добровольно расставалась с частью своей территории? А все потому, что у нас у самих была революция, мы сами были этой революцией. Вместо губерний – Республики, вместо губернаторов – Советы. Вот как мы тогда жили.

Партизан. И что же ты такой у нас правильный в английские шпионы подался?

Староста. Не был я английским шпионом, я по-английски ни слова не знаю.

Партизан. В нашей стране за просто так безвинных не сажают. Посадили – значит виновен.

Староста. В моем деле в качестве основной улики было семь тетрадей с донесениями английскому резиденту на английском языке, между прочим. А еще у меня колено было раздроблено и все пальцы на левой руке сломаны, да и сама левая рука… А я следователю еще говорю, мол, знаете, что я не шпион, зачем же вы так. А он мне говорит с улыбочкой картавой: «Начальник мне звонил и приказал найти одного английского шпиона. Я начальнику отвечаю, где ж я его найду. Он говорит, где хочешь, но если не найдешь, то сам шпионом станешь. Так что не обижайся, друг». Сказал мне следователь так, но сам улыбаться перестал, зато бить начал…

Партизан. Врешь ты все, гад.

Староста. Вот скажи, зачем мне тебе врать, если через полчаса я умру? Незачем. В лагере меня блатные резали, конвоиры били, в карцере сидел неделями. И стала меня преследовать одна навязчивая мысль. Я ведь невиновен, я это точно знаю. Однако меня осудили и посадили в тюрьму. То есть я наказан за какое-то преступление, которое я не совершал. Значит надо это преступление совершить, тогда все встанет на свои места. Тут война началась. Сразу же пришла логичная мысль: бежать из лагеря,