Блог - Иван Охлобыстин

Какая же она должна быть, какую представлять легенду, что сигнализировать миру о своем владельце? Был необходим параметр некой житейской универсальности, что, собственно говоря, практически невозможно. Хотя.

Я вспомнил, как, находясь на Святой земле, ломал голову: куда бы воды из Иордана набрать, земли пустыни израильской припасти? Да так, чтобы потом можно было эти святыни всегда иметь с собой. Тут же вспомнились строки средневекового автора: «и каждую ночь он собирал в кубок свет полной луны». Я понял, что это должен быть некий сосуд, предназначенный для хранения действительно самого важного и при этом являющийся самостоятельным художественным объектом. Так появился «реликвариум». Над его техническим воплощением несколько месяцев корпели лучшие ювелиры-технологи Страны восходящего солнца, а окончательную сборку произвели дотошные жители Туманного Альбиона.

На титульную сторону я, естественно, вынес изображение креста. Пусть то, что будет находиться внутри, находится под защитой символа Вечной Жизни. Мой друг-теолог заверил меня, что данное изделие вполне может заменить нательный крест при совершении над изделием соответствующего чина освящения «креста, носимаго на персех». В благодарность за консультацию и памятуя о слабом сердце теолога, я увеличил диаметр внутренней колбы до возможности ношения в ней нитроглицерина.

Что же касаемо метафизического смысла «реликвариума» то, наверное, это выраженный в металле мой личный девиз: «Жизнь — это сказка, только каждый ее пишет сам».

P. S. Неисповедимы пути Господни! Собираясь в Рим на крестины новорожденного младенца, я вошел во Всемирную сеть, которая тут же меня обдала потоком словесных нечистот, исходящих из холеных уст единоутробного брата артиста Баталова — отца Михаила Ардова. Сей благообразный муж ветхозаветной внешности, известный своей срамной беготней по разного вида псевдоправославным церквям, очередной раз походя оскорбил Русскую православную церковь в целом, Святейшего Патриарха Кирилла и меня в частности. Подобное соседство, несомненно, польстило мне, но я еще раз поразился тому неистовому энтузиазму, с которым этот гундос прокладывает себе дорогу в Преисподнюю, где его так же, как и на литературном поприще, вряд ли ожидает виктория. Сварливых зануд не то что музы, даже черти не жалуют. Ненасытная жажда крови отца Михаила столь впечатлила меня, что я не удержался, наполнил неосвященный «реликвариум» собственной кровью и отправил почтой ему в подарок. Может, насытится, проказник.

Инсомния

— Что самое важное в жизни папа? — спросила меня однажды дочь.

— То, что после самого неважного рассказывают, если время остается, — ответил я.

Разговор с десятилетней Варечкой.

Все началось с общественных беспокойств. В них прошел весь день. Тектонические пласты чужих суждений и собственных выводов наползали друг на друга, время от времени выражаясь в бессвязных обрывках фраз, высказанных воздуху перед собой, типа: «Логики не вижу, вижу ваше нежелание в зеркало смотреть. И цитаток наугад не стоит лепить. Шестов имел в виду совершенно другое. А на "слабо" даже не начинайте. Всем азартным играм предпочитаю "русскую рулетку". Кишка тонка со мной о смысле жизни диспутировать. Вы ни любить, ни ненавидеть не умеете, электроники недопаянные».

К вечеру тело принялось устало млеть, мозг же отнюдь — только разогрелся, будто дизель по холодку. Тело я положил у телевизора и включил ему старый кинофильм «Чарли на шоколадной фабрике» Тима Бартона. «Дай, — думаю, — побалую сентиментальщиной, авось, задремлет. Тело честно пролежало этот фильм и еще один, не менее мечтательный, потом отказалось подчиняться напрямую, встало и пошло гулять. Бунтовать смысла не было: сам виноват — навскидку пытался спрогнозировать реакцию мирового сообщества на пакистано-индийский ядерный конфликт. Плюс: не смог без внимания новые данные о поведении стволовых клеток пройти.

А уже ночь на дворе. Благо: и погода жуткая — морозно, ветрено, и район жуткий, что в принципе на местных почти не сказывается, чего объяснить научно нельзя. В общем, все условия для прогулки свободного человека.

Гуляем километров пять в парке за шлюзами. Не видно ни зги, снег, кое-где по щиколотку. По пути невольно вспугнули последнего запоздалого лыжника. Некоторое время чуть поодаль за нами плелась стая из пяти, семи бродячих собак, но приблизиться так не решилась. Что и понятно — не каждой ночью суровой зимой в глухом лесу одинокие прохожие без явно выраженных намерений встречаются. Мозг к этому сроку сменил формат передачи на образно-иерографический, отчего даже хозяйственные заботы стали напоминать обрывки видеоклипов с VH-1, то и дело перемежаемых цитатами из «Необходимости себя» покойника Мамардашвили, едко прокомментированных столь мне любезным Эдуардом Лимоновым: «Как близко подошли, заплутались в мотивациях!»

К пяти часам возвращаемся с телом домой, свежие, как утренняя роса. Сна ни в одном глазу. Разве что — во рту нестерпимо горький привкус пийота. Взяли по обоюдному согласию роман Германа Гессе «Игра в бисер» и действительно увлеченно прочли 20 страниц. Решили книгу сменить на «Столп и утверждение» Флоренского. Глубже семнадцатого листа в нее никто не погружался. Не нашли «Столп и утверждение». Плохо, с пристрастием, смотрели на ряды водочных бутылок. Дома 200 литров водки. Горячительное и патроны на общественные беспорядки в том году запасались.

Тут выяснилось, что утро настало и на работу пора. Позвонили с известием, что машина уже у дома.

Работалось нормально. Очевидно, в процессах, жестко мотивированных финансово, тело включает недоступные для праздности резервы.

Со съемок вернулся вроде бы уставшим. «Ну вот, — подумал. — Сейчас в сон как в омут. И!? Тело лежало ровно час, потом поднялось и традиционно двинулось на улицу. А привезли меня, извините, — к полуночи. Логика тела была очевидна, но я все больше склонялся к виски. Хотя на этом градусе измота — только абсент. Но абсент — как  Джуманджи, не факт, что из сказки обратно вернешься. Виски законопослушней, хоть и нудновато. Однако тело отравлению сопротивлялось. Надеялось естественным путем до сна истощиться. Куда там!? Человек не подозревает и о малой толике той физической и умственной мощи, коей Господь наделил его.

Я прихватил с собой плеер с «Dead can Dance» и к половине четвертого утра обошел под кельтские камлания все работающие в районе ночью учреждения, включая пункт травматологии, трамвайное депо и даже поднялся по ржавой лестнице на крышу старой котельной. Была у меня в детстве такая же котельная, с такой же лестницей. Еще тогда мечтал забраться. И причем на самый верх трубы, где красная лампочка прямо под облаками горела.

После еще нескольких ночных проказ я убедил тело попробовать горячую ванну и мед. Липкого и полуобваренного в ванной утром меня застала супруга, куда принесла обкаканного во сне Савву. Нежная мать заглянула в мои выпученные, не ко времени осмысленные глаза и крайне обескуражилась.

Тут, как водится, и машина со съемок подъехала.

Работалось хорошо, даже чуть-чуть лучше, чем прежде. С огоньком. Что по мне — немного это странно. Да вот: много и без повода смеялся. По возвращению домой веселое настроение меня не оставило и, когда семья улеглась, я разрешил телу вырваться на улицу. Вышел, взглянул в затухающий горизонт, и он мне категорически не понравился. Да не только он. Все как то не по-нашему было. Словно рядом, поддавливая этот, двигался другой мир. Время от времени из другого мира прорывались бесформенные объекты. Но неосмысленные еще нами законы природы не позволяли этим объектам себя реализовать в полной мере.

Я пошел по улице прямо, никуда не сворачивая, мимо комплекса зданий налоговой инспекции в сторону Волоколамского шоссе. Соседний мир крался где-то неподалеку, ускользая от глаз за черным зиккуратом электростанции, за черепицей автомобильных крыш, на стоянке, у ослепительно желтой бензоколонки. С каждым шагом его явственное присутствие наполняло мой организм мистической силой. Мне грезилось, что при желании я мог бы легко передвигаться, прыгая по фасадам зданий, верхушкам деревьев, заглядывать в окна и поправлять покосившиеся скворечники. Естественно, на практике, я этого предпринимать не намеревался, искренне полагая, что подобные чувства — не более чем случайный набор стандартных нейролептических реакций, и виной тому бессонница. К половине седьмого утра неземные чувства отступили, и я первый раз зевнул.

Через полчаса в районе тушинского аэродрома меня подхватила служебная машина и отвезла на съемки.

На этот раз работалось, как в открытом космосе. Звуки шли издалека, действия были строго скоординированы. Когда объявили обед, я еще 10 минут стоял перед выключенной камерой, пока пробегающий мимо звукорежиссер не предложил перекусить. Разум в общей интриге не участвовал. Разум скользил в верхних слоях общественных мыслеформ, столь же разных, сколь и завершенных. Улучшать их не было смысла, ни одна все равно в этом десятилетии не пригодится. Правда, иногда сквозь сладкую дымку истин прорывались рваные всклоки чьих-то либо нарко, либо похмельных прозрений. Прорывались и вновь со стоном погружались в безбрежную, вязкую ширь.