Блог - Иван Охлобыстин

Зашли по дороге в храм Святого Бонифатия, которому молятся об исцелении от недуга пьянства. Александр с Евгением молитвами себя не истязали, поскольку намеревались нешуточно полакомиться вечером крепкими алкогольными напитками за здоровье нового воина Христова. Что и произошло вскоре, сразу после того, как мы с Евгением не завершили наш культурный спор — в какой траве нежится главный героя фильма Тарковского «Сталкер». По моим студенческим воспоминаниям, тот валялся в зарослях анаши, математическая память Касперского сопротивлялась. Для разрешения спора из отеля был привезен его любимый дорожный компьютер, где он хранит большую часть кинонаследия покойного Андрея Арсеньевича, и нами был тщательно проанализирован каждый кадр спорного эпизода. Я проиграл — все-таки сталкер отдыхал в другом, законопослушном сорняке, хотя я искренне надеялся взять верх над отцом кибернетической безопасности, по этому случаю выпросить у того достать цифровые ключи доступа к пультам управления ядерными щитами мира и шантажировать этот мир, покуда он весь не примет православие. Не получилось. Ну да ладно, Евгений — натура творческая, где-нибудь рано или поздно проколется. Мы, православные, умеем тысячелетиями ждать.

Пока Касперский с Моисеевым отмечали свою победу виски и цитировали «Понедельник начинается в субботу», а Яга с Леной дегустировали какие-то постные блюда из морских гадов, я изобразил уязвленное самолюбие и вышел из ресторана на улицу. Накрапывал теплый февральский дождь, по улицам древнего города деловито сновали состоятельные римлянки в норковых шубах и с целлофановыми пакетами в руках, в витрине ближайшего магазина мобильной связи сиротливо жались друг к другу «новые» модели телефонов, которые у нас сейчас тушинские третьеклассники в школу взять постесняются. В общем, Рим — город контрастов.

Тут я обратил внимание на респектабельного господина в дорогом костюме, пьющего кофе за столиком соседней пиццерии. Указательный палец господина венчал золотой перстень украшенный масонской символикой. Страшно заинтересовавшись, я занял столик напротив, также заказал себе кофе и вступил с господином в беседу. Не то чтобы я в совершенстве владею итальянским языком, но, как известно, в обсуждении таких областей человеческой самореализации, как оружие, выпивка и ювелирка, слов много не надо. Через десять минут я уже знал, что господин является членом одной из масонских лож, причем членом высокого ранга. А его перстень — это не что иное, как видимый символ его масонского мировоззрения и гуманистических принципов. Недолго думая я предложил все это продать мне пакетом вместе с перстнем за некую ощутимую сумму. Мое предложение просто ошеломило господина. Он негодующе насупил брови и выдал благозвучную тираду о невозможности продать самое святое для масона. Тогда я предложил не продать, а поменять перстень на серебряное кольцо с моего мизинца плюс упомянутая ранее сумма.

Господин надолго задумался, потом по телефону посоветовался, видимо, с женой и согласился. При пересчете денег он шумно сетовал на отсутствие в молодежи идеалов и стремления к знанию, а под конец сообщил, что теперь, без перстня, не сможет быть полноценным масоном.

— Так и не надо, — успокаивал я его. — Чего за чертями гоняться!? Они до тебя, горемыка носастый, и сами доберутся. Давай-ка перстень и иди с миром.

Господин пять раз пересчитал деньги, отдал мне перстень и грустно побрел по влажной улочке в сторону Замка Ангелов, а я вернулся к своим друзьям. В среднем я заплатил за перстень как за хороший мобильный телефон. Существовала определенная вероятность подделки, но с учетом моих познаний в ювелирном деле она была минимальна.

На следующий день мы с Ягой возвращались домой, и мне показалось, что наличие у меня на руке купленного перстня значительно ускорило нам оформление документов и облегчило проход таможенного контроля. А офицер, шлепающий печатью в паспорте, даже показал булавку, вколотую в лацкан своего форменного кителя, и преданно заглянул мне в глаза, как чау-чау в глаза корейского повара. Все-таки Европа до сих пор диковата, в чем винить ее, как малого ребенка за испачканный вне графика памперс, нельзя. С ней как с тем же ребенком — только любовью, только любовью.

Реликвариум

Вся наша жизнь не более чем вариации на тему детства. Вот я, как и, наверно, все другие  нормальные дети, мечтал о сокровище. Нет, не о куче дензнаков, сваленных беглым бухгалтером в канализационном люке, а о настоящем, волшебном сокровище. Чтобы мне его волшебник или, в крайнем случае, умирающий от нанесенных драконом ран благородный рыцарь передал с напутствием. Драгоценность должна была быть во всех отношениях драгоценная — в каменьях, драгметаллах и тайной. Сверкающим фетишем с магическим потенциалом или символом таинственной принадлежности.

Но в те душные времена перстни носили только некультурные и, как правило, нехорошие люди. О браслетах и геральдических бляхах речи быть не могло. Могли привлечь до выяснения личности. Пришлось вопрос драгоценности отложить до более удобного времени.

В 90-е годы давно забытые благородные материалы потеснили изделия из бетона, фанеры и стекловаты. Но ценность предмета по-прежнему оценивалась весом, и найти что-либо связанное с детской мечтой не удавалось. Пришлось придумывать самому. Помню, я принес районному ювелиру портрет Пушкина кисти Кипренского и попросил ювелира сделать точную копию перстня со смуглой руки Александра Сергеевича. Ювелир наотрез отказался, поелику никакими ювелирными техниками, кроме уменьшения размера обручального кольца, не владел. Плюс ко всему ювелир меня явно подозревал в намерении противоправного порядка.

Выручил подаренный другом-археологом мятый перстень из крымского погребального кургана. Изделие я сам бережно отчистил зубным порошком, форму выправил и с удовольствием носил на указательном пальце левой руки два года. И каждый раз, осязая перстень, я погружался в состояние сладкой сопричастности личной жизни его прошлого обладателя — скорее всего, из непокоренных степных вождей. Курган все-таки! А «личной» — потому что украшение. Тот, кто носил перстень, считал его заслуживающим уважения.

В 1992 году, при купании в Черное море на съемках фильма «Нога» перстень я утопил, вместе с памятью сановитого скифа. Смириться с потерей помог только тяжелый платиновый браслет, привезенный мною из Чикаго, куда я ездил по студенческой линии на кинофестиваль. Америка мне не понравилась — чужая, а браслет ничего. Но с очень неудачным замком, который вскоре сломался и обеспечил меня платиновым ломом. Продавать было глупо и опасно. Я взял справку от киностудии, денег и пошел в  ювелирную мастерскую на станции метро «Аэропорт». Сказал, что для фильма я должен кольцо главного героя сам сделать — режиссер настаивает. Ювелир все делать самому не советовал: кислоты там, для зрения не очень, долго ковыряться. Но обещал научить пайке и камни вставлять. Мне импонировал его практичный подход. После недолгой торговли я отдал ему эскиз и три звена от браслета. Через две недели он вернул мне крест, который я ношу до сих пор — чуть смягченная форма «труворова» креста, или, как его называли в VII веке, «русельного». По легенде такой носил Трувор — один из братьев Рюрика.

И началось: исторические реконструкции, великосветские артефакты, рок-н-ролл и все, что должен пережить художник-промысловик. В общем, около сотни изделий.

Потом были творческие спады, коллекционные горячки, изделия по случаю. Большую часть созданного я раздаривал, что-то носил сам. Но так или иначе: «железки» всегда пленяли мою фантазию. Я испытывал дикое раздражение, заходя в отечественные ювелирные магазины и наблюдая, как бездарно переводится золото или бриллианты. У меня складывалось устойчивое ощущение, что кому-то выгоден этот саботаж. И я продолжал фантазировать.

В итоге летом сего года с единомышленниками из нескольких почтенных  ювелирных производств мы решили создать самостоятельный бренд и радовать людей, тяготеющих к неформальному самовыражению, своими отлитыми в металле идеями. На законной основе и за деньги, разумеется. Тут же встал вопрос о титульном изделии, и я вспомнил про «драгоценность» из детства.

Какая же она должна быть, какую представлять легенду, что сигнализировать миру о своем владельце? Был необходим параметр некой житейской универсальности, что, собственно говоря, практически невозможно. Хотя.

Я вспомнил, как, находясь на Святой земле, ломал голову: куда бы воды из Иордана набрать, земли пустыни израильской припасти? Да так, чтобы потом можно было эти святыни всегда иметь с собой. Тут же вспомнились строки средневекового автора: «и каждую ночь он собирал в кубок свет полной луны». Я понял, что это должен быть некий сосуд, предназначенный для хранения действительно самого важного и при этом являющийся самостоятельным художественным объектом. Так появился «реликвариум». Над его техническим воплощением несколько месяцев корпели лучшие ювелиры-технологи Страны восходящего солнца, а окончательную сборку произвели дотошные жители Туманного Альбиона.