Чеченский след - Фридрих Незнанский

Неожиданно раздался звонок.

«Мама? — подумала Елена. — Рановато они сегодня».

На ходу запахивая халат, пошла открывать дверь. По привычке заглянула в дверной глазок и отшатнулась: там, на лестничной площадке, стоял… Аслан.

— Привет… — растерянно сказала она, открывая дверь и чувствуя непонятное раздражение. Впрочем, чего тут не понять? Все так некстати. Не хватало теперь еще, чтобы и так не находящий себе места от ревности муж застал здесь Аслана.

Если честно, она его и узнала-то не сразу. Да, это был далеко не тот восточный красавец, с которым она познакомилась в свое время. Помятое лицо, землистого цвета кожа, сутулые плечи… Пыльная одежда…

И взгляд… Самое главное — этот взгляд. Потухший, какой-то обреченный. Безнадежный взгляд.

— Привет, — повторила она и отвела глаза.

Аслан все понял, попытался улыбнуться. Это получилось плохо.

«И надо же, именно сегодня!» — Елена помедлила в дверях, словно сомневаясь, приглашать ли Аслана в квартиру: может, лучше договориться о встрече как-нибудь потом? Но встретившись с ним глазами, тихо сказала:

— Проходи.

— Здравствуй, Лена. — Он попытался ее поцеловать.

Она отстранилась.

— Где сын? — Он покосился на дверь в комнату.

— В садике, вот-вот должны прийти с бабушкой…

— Муж?

— На работе, — ответила она сухо.

— Вижу, я некстати, — сказал Аслан, — ты извини.

Она опустила глаза:

— Я должна переодеться, извини.

— Да, конечно. — Аслан вышел из комнаты, зашел на кухню.

Ей стало неловко и за ужин на плите, и за этот порядок, и за всю видимость своего жизненного благополучия.

«Пришел, наверное, потому, что больше некуда, а не потому, что видеть хотел, — обиженно подумала Елена и тут же в мыслях оборвала сама себя: — Ну а если бы и хотел, что тогда? Готова ли я бросить сейчас все, точнее, мужа ради него, Аслана?»

Елена не знала ответа на этот вопрос. Чем дальше, тем сложнее ей было на него ответить. Ей казалось, если бы Аслан позвал, настоял, потребовал, она бы, возможно, решилась… А он вел себя непонятно, как-то отстраненно, равнодушно. Елена его не понимала. И поэтому страдала, мучилась, ждала и не ждала одновременно, не знала: радоваться ли ему или не пускать к себе, ей казалось, что-то в ее жизни упущено, безнадежно утрачено, и вернуть все это нет уже никакой возможности.

Зазвонил телефон.

— Да? — Елена взяла трубку.

— Ты одна? — почему-то спросил Алексей.

— Привет, — обрадовалась она, — как твои дела? Все в порядке на работе?

— Все в порядке.

— Гаврилов уволился?

— Уволился.

— Слава богу, теперь тебе станет легче дышать.

— Это точно.

Не позволяя ему задать вопрос снова, Елена радостно сообщила:

— А мама приготовила твою любимую уху. Специально для тебя. Ты помнишь, какой сегодня день?

— Помню. — В голосе Алексея чувствовалось напряжение.

Елена поняла, что он снова спросит:

— Так ты одна?

— Да… То есть нет, — замялась она.

— Так «да» или «нет»?

— Нет, — сказала она и увидела Аслана, который стоял в дверях и показывал ей, что нужно сказать: «Да».

Но было поздно.

— Он? — спросил Алексей.

— Кто? Ты скоро будешь? — спросила она.

Трубка ответила прерывистыми гудками.

Елена растерянно посмотрела на Аслана.

— Я пойду. — Он направился к двери.

Но даже не успел открыть ее. Снова раздался непрошеный звонок.

— Что делать? — испуганно прошептала Елена и посмотрела на Аслана, а потом тревожно спросила: — Кто там?

— Открывай, — раздалось с лестничной площадки.

— Кто? — повторила вопрос Елена.

— ОМОН! — После чего раздался глухой удар, заставивший дверь содрогнуться.

Она щелкнула замком. Десяток омоновцев ворвались в коридор…

— Где он? — крикнул плечистый мужик в шлеме и с автоматом в руках.

— Кто? — Елена сделала вид, что ничего не понимает. Омоновцы, не тратя времени, разбежались по квартире… Но, к удивлению Елены, никого не нашли.

…Аслан лежал, затаившись между шпалерой невысокого подстриженного кустарника и почти вплотную припаркованного к этой зелени «мерседеса», и боялся шевельнуться. У него затекла нога. Но двинуться он не мог.

Из соседнего подъезда вышла бабушка с пушистой глупой болонкой, чуб которой был завязан красным бантиком.

— Тюня, Тюня, ко мне! — противным голосом позвала бабушка собачку, но та, не привыкшая к повиновению, отправилась гулять сама по себе.

— Тюня, фу! Я тебя только что помыла!

«Вот еще на мою голову». — Аслан затаил дыхание… Он понимал, что если болонка обнаружит его, то тогда действительно конец…

Тюня обнюхивала все кругом и всюду оставляла свои отметины.

— Я кому сказала! — не унималась бабушка, возмущенная Тюниным поведением.

Тюня не обращала на нее никакого внимания. Она понюхала дерево, кустарник, потом — колесо «мерседеса», подняла заднюю лапу и…

Залаяла во всю силу своей собачьей глупости.

«Мерседес» в ответ издал пронзительный звук, призывающий своего хозяина. Омоновцы, выбежавшие из подъезда, сразу бросились к машине.

Все это время Елена не находила себе места, она бросалась то к одному окну, то к другому, понимая, что Аслан где-то рядом и что каждую секунду его могут найти.

За годы жизни с Алексеем она только и делала, что всеми силами старалась полюбить его. Все кругом в один голос, включая маму, твердили, что лучшего мужа ей не найти.

«Кроме Аслана, — с грустью думала Елена, но наталкивалась при каждом редком его звонке на необъяснимую сдержанность любимого человека и уверяла сама себя: — Но он меня больше не любит, я ему не нужна».

Страх остаться одной, боязнь безденежья да уговоры мамы — вот что заставило ее в конце концов принять предложение Алексея и выйти за него замуж. А потом… Он уходил на работу, она растила сына, проблемы, из которых состояла ее жизнь, постепенно вытесняли из ее души боль и тоску по Аслану, вроде бы все как-то утряслось, образовалось… Как любила говорить ее мама: «Стерпится-слюбится».

Стерпелось. Можно сказать, почти что слюбилось.

Мысленно она уже вычеркнула Аслана из своей жизни, но этот его сегодняшний визит возродил, оживил все ее годами спрятанные от самой себя тайные желания. Оказывается, она и боится его, и рада ему… Ждет.

«Я сама виновата во всем, — думала Елена, стоя у окна, — и в том, что не дождалась, и в том, что вышла замуж, поддавшись на уговоры мамы, и в том, что назвала сына не так, как хотела, в честь его отца — Асланом…»

Она видела из окна, как сновали омоновцы по двору, заглядывая во все закоулки, обследуя все подвалы, видела она и то, как вышла бабушка с собачкой, как собачка облаяла «мерседес»…

Елена вскрикнула, она уже поняла, что будет дальше.

Аслана вытащили на проезжую часть, ловко скрутили, бросили на асфальт и врезали по почкам. Земля поплыла… Аслан вскрикнул, и удар повторился. Теперь они градом сыпались на него.

«Только бы этого не видела она», — мелькнула в голове Аслана мысль, и он поднял глаза на окна ее квартиры.

Елена стояла у окна…

Один из бивших его, тот, что врезал первым, заметил его взгляд, тоже увидел Елену и, спохватившись, приказал остальным:

— Хватит. В машину его…

Заломив ему руки за спину, двое поволокли Аслана за угол, и последнее, что увидел Аслан, был «газик», в который его с силой втолкнули, ударив головой о железный борт.

Аслан потерял сознание.

Он пришел в себя только в какой-то незнакомой ему квартире. Его попытались поставить на ноги, но он падал: ноги его совсем не держали, в голове стоял сплошной туман. Тогда его поставили на колени, придерживая с боков.

— За что? — силился спросить Аслан, но не мог, из его рта раздавалось лишь шипение, текла кровь…

Его били до тех пор, пока его глаза не превратились в две узенькие щелочки. Зубов во рту почти не осталось… Боли он уже не чувствовал. Он падал, его поднимали, обливали холодной водой, приводя в чувство, и снова били.

Наконец сказали:

— Можешь сам решить, жить тебе дальше или нет. Ты должен признаться, что являешься боевиком, что приехал сюда из Грозного совершать террористические акты, что собирался свою бывшую жену завербовать в отряд снайперов, а сына воспитать воином Аллаха…

Они включили камеру, очевидно рассчитывая, что после таких побоев человек не сможет сказать им «нет». Но Аслан, собрав все свои силы, прямо в камеру произнес:

— Я не боевик. Я не хочу вербовать жену. А сына не собираюсь делать воином Аллаха…

И упал от очередного удара.

— Мы заставим тебя это сказать!

Его душили, потом отпускали, давая отдышаться, и снова включили камеру. И он сказал:

— Можете застрелить меня, но я все равно этого не скажу.

Его били долго — до самого вечера. Методично и скрупулезно, по очереди, отдыхая от тяжелого физического труда. Все это время молчаливый человек с камерой сидел на стуле и ждал. Несколько раз он включал камеру, но Аслан снова отказывался говорить…