Целитель - Антти Туомайнен

Она протянула мне рюкзак.

— Это моя двоюродная сестра, — кивнул Хамид в ее направлении.

Он подошел ближе и указал на мое ухо:

— Она знает, что делать.

Я потрогал бумажный тампон и ленту. Со стороны этого уха мир состоял из шуршащих и скрежещущих звуков. Ухо не болело, поэтому, наверное, самым умным с моей стороны будет поблагодарить за помощь, подумал я. О чем и сказал Хамиду.

— Да, — сказал он, улыбнувшись, — они почти уделали вас.

Женщина тоже улыбалась. Попытался улыбнуться и я.

— Спасибо, — сказал я ей сначала по-фински, потом по-английски.

— Я говорю по-фински, — заявила она, — все в порядке.

— Тапани, — представился я, протягивая ей руку.

— Нина.

Ее рука была теплой и узкой, она полностью утонула в моей, и я задержал ее дольше, чем того требовало простое рукопожатие. Податливая женская рука сразу же напомнила мне о жене, рука которой была такой же изящной и красивой. Мой мозг наполнился воспоминаниями, и в каждом из них я прикасался к Йоханне: на ночной улице, когда мы возвращались домой из кино; под столом на надоедливой вечеринке, где никто не мог этого заметить; ранним летним утром, когда я провожал ее на работу.

Нина заметила мою заминку.

— Простите, — извинился я.

В разговор вмешался Хамид:

— У вас какие-то проблемы.

Он был недалек от истины, поэтому я кивнул.

— Вы можете рассказать об этом?

— Почему бы и нет? — согласился я. Но с условием, что он расскажет мне, где я нахожусь.

— Мы в Каллио, — сообщил он.

Я рассказал ему, что у меня пропала жена и мне пришлось отправиться на ее поиски. Что пистолет мой, и я заплачу Хамиду за то, что он вернул мне его. Все время, что я говорил, он не спускал с меня внимательного взгляда.

Нина поднялась со стула, вышла в пиццерию и вернулась назад с небольшой сумочкой. Она достала оттуда и протянула мне упаковку обезболивающего лекарства.

— Спасибо, — поблагодарил я, вытащив две таблетки, которые проглотил, запив водой.

Потом Хамид тоже вышел в пиццерию, чем-то там позвенел и вернулся с чашкой и сахарницей в руках:

— Чай. И много сахара.

Чай был темным, как кофе, обжигающе горячим и таким сладким, что казалось, он застревает в зубах. Несколькими глотками я опустошил и чашку. Я почувствовал, как горячая жидкость попадает мне в горло, а оттуда — в желудок.

Покончив с чаем, я поднялся и немного постоял на месте. Сделав несколько нетвердых шагов, Я вышел в зал пиццерии. Зал был размером с небольшой кабинет. Половину его занимала открыто расположенная кухня и прилавок буфета вдоль одной из стен. На другой половине стояли в ряд три небольших столика. Стулья вокруг столиков были пусты и, казалось, ждали, когда кто-то войдет и займет их. На стене висел телевизор; шла передача об очередном пожаре.

— Это местный канал новостей? — спросил я.

Нина покачала головой.

— Это страна, откуда мы родом, — пояснил Хамид.

Я снова посмотрел на пожар. Он ничем не отличался от прочих.

— Извините, — сказал я Хамиду.

— И вы меня, — ответил он.

Нина взяла с прилавка пульт и сменила канал. Информационная станции Хельсинки в непрерывном режиме передавала новости столицы. Я попросил женщину найти последний выпуск новостей.

Потом я вынул свой телефон и попросил зарядное устройство. Хамид щелкнул разъемом зарядки и положил телефон за стойку.

Я сидел на одном из стульев и смотрел на часы на стене. Было двадцать минут второго. Меня тошнило, в теле чувствовалась слабость. В голову одна за другой приходили разные мысли, но я не хотел им следовать. Большинство моих дум вертелось вокруг Йоханны, и даже простая мысль о том, что с ней может случиться нечто, подобное тому, что произошло со мной, причинила мне гораздо большую боль, чем полученные побои.

В местных новостях не было ничего такого, что можно было как-то связать с моей женой. Выросло количество вооруженных грабежей, теперь они часто случались в дневное время даже в районе центра. Прошлым вечером загорелся небоскреб центральной башни Пасилы. Возникла очередная пробка на дороге от границы с Россией. Были и хорошие новости: из туннелей метро удалось откачать воду, и теперь метро возобновило работу. Кроме того, в метро увеличено количество вооруженных охранников.

Но ничто из этого не могло мне помочь.

Хамид присел за столик с другой стороны.

— Я знаю, все еще наладится, — попробовал он меня утешить, когда, оторвавшись от телевизора, я посмотрел на него.

Я немного постоял рядом с пиццерией, вдыхая ночной прозрачный воздух, чувствуя, как он проходит мне в горло, и глядя на замерзшие силуэты деревьев за библиотекой, молчаливо дожидавшихся прихода весны, тепла и новой жизни. Сейчас же была зима в самом разгаре, середина ночи, искрившаяся каплями дождя. Дождь стекал и с крон деревьев. Земля под деревьями тоже закоченела от холода, и так будет еще много месяцев, но деревья это не слишком волновало, они не приходили в ярость и никого не обвиняли в своих неприятностях. Меня отвлек от созерцания всего этого Хамид, который выехал на своем такси из-за угла здания и остановился рядом со мной.

В такси я снова включил телефон. От Йоханны не было никаких новостей. Я вынул бумажный носовой платок и вытер мочку уха. Рана снова открылась после того, как я вымыл лицо. Через несколько секунд платок стал красным. Я вынул новый и приложил его к уху.

Мы поехали на север в обход дорог, которые перекрыли из-за пожара здания в Пасиле и без всяких проблем доехали до полицейского участка. Хамид остановил машину за несколько сот метров до здания, и я отдал ему почти все деньги, которые были у меня с собой. Я не могу прикинуть, сколько же я ему должен. Он спас мне жизнь и за это должен был получить дополнительную награду. Я попросил его подождать меня в течение часа и, если я не выйду за это время, уезжать в поисках нового клиента.

Я старался держаться прямо, насколько мне позволяла боль в спине. Скомкав и сложив в карман окровавленный платок, я постарался придать лицу максимально дружелюбное или хотя бы нейтральное выражение. Поскольку зеркала у меня с собой не было, я не видел, в какой степени мне это удалось. Но, несмотря на это, как только я появился перед воротами в заборе, который окружал полицейский участок, мне сразу же преградили путь.

Нет, у меня не было пропуска.

Нет, мне не была назначена встреча.

Я объяснил, что хотел бы увидеть старшего инспектора отдела особо тяжких преступлений Харри Яатинена и поговорить с ним по поводу человека с псевдонимом Целитель. Молодой полицейский в тяжелом бронежилете и шлеме, с автоматом в руках, выслушал меня, а потом, ни слова не говоря, прошел в будку охраны, замешкался там на секунду, после чего распахнул ворота.

Меня провели на пост охраны. Там у меня отняли телефон и выдали бедж с моей фамилией, который мне пришлось закрепить на груди. Миновав охрану, я прошел в здание, обширный вестибюль которого был переполнен людьми. Но для меня нашлось единственное свободное место.

Напротив меня сидела хорошо одетая, ухоженная пара примерно нашего с Йоханной возраста. Женщина устроилась у мужчины на коленях и что-то тихо шептала ему на ухо, вцепившись пальцами в его одежду. Лицо ее было покрыто красными пятнами и выглядело каким-то мятым, потерявшим очертания. Мужчина смотрел прямо перед собой, пустой, замерзший взгляд его глаз застыл и не менялся, даже когда он механически поглаживал свою спутницу по спине.

Я закрыл глаза и приготовился ждать.

8

— Тапани Лехтинен?

Я открыл глаза.

— Если вы собираетесь сообщить о краже, ограблении или нападении, возьмите номерок и ждите очереди в первое окно.

Старший инспектор Харри Яатинен был удивительно похож на своего двойника из новостного блока. Он был таким же высоким и изящным, как в тех ужасных выпусках. Я поднялся и пожал ему руку. Полицейский был ненамного старше меня, возраст его приближался скорее к шестидесяти, чем к пятидесяти годам и седина успела изрядно затронуть его виски. Он напоминал мне американского философа доктора Фила из старого телевизионного шоу. Но уже через несколько фраз после начала нашего разговора доктор Фил исчез, уступив место инспектору Яатинену. Там, где доктор Фил упрашивал бы и льстил, Яатинен говорил сухим, резким и безапелляционным тоном. Было просто невозможно представить, как этот голос дрожит от возбуждения, бывает чувственным или пытается подольститься. Казалось, инспектор был создан для того, чтобы делать заявления и констатировать факты. Таким же было и пожатие его крепкой руки профессионала.

Инстинктивно я потрогал повязку на ухе. Мне не хотелось бы, чтобы собеседник решил, что именно она и послужила причиной моего появления здесь. Я покачал головой: