Мы можем договориться: Стратегии разрешения сложных конфликтов - Уильям Юри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот день я только прибыл в Каракас{15}. Это был декабрь 2003 г. Бывший президент США Джимми Картер позвонил мне за восемь месяцев до того и спросил, могу ли я поработать с президентом Чавесом и его политическими оппонентами, чтобы помочь им найти выход из обостряющегося конфликта. Это была уже четвертая поездка, и у меня и еще двух коллег из Центра Картера – опытного посредника из Аргентины Франсиско Диеса и бывшего дипломата ООН Мэтью Ходеса – на следующий день в девять вечера была назначена встреча с президентом Чавесом.
На следующий вечер, после целого дня эмоционально насыщенных встреч сначала с министрами правительства, а затем с лидерами оппозиции, Франсиско, Мэтт и я прибыли в президентский дворец и были препровождены в богато украшенный зал ожидания с гигантскими историческими картинами в золотых рамах.
Пробило 21:30, потом 22:00… 22:30… 23:00… 23:30…
Была полночь, когда нас провели в президентский кабинет. Мы рассчитывали встретиться с Чавесом наедине, как и в прошлый раз. Тогда он принял Франсиско и меня в частных покоях, где на большом столе была расстелена карта Венесуэлы длиной в три с половиной метра. Указывая на карту, Уго рассказывал нам о своих надеждах и планах по борьбе с ужасной нищетой, господствовавшей в стране. Когда мы уходили, он показал нам картину, над которой работал, – подарок для дочери. Это была неформальная, непринужденная беседа – только мы трое.
Но на этот раз, когда меня и моих коллег в полночь провели в президентский офис, мы обнаружили, что там заседает весь венесуэльский кабинет министров – около 15 человек. Я не был к этому готов и чувствовал себя немного неуверенно.
Чавес быстрым жестом указал на кресло перед собой. Затем повернулся ко мне и спросил резким, отрывистым тоном, как будто у него не было времени, а я прерывал его встречу:
– Итак, Юри, скажите мне, какие у вас впечатления от ситуации?
Я остановился и посмотрел на него и министров позади него.
– Сеньор президент, я разговаривал сегодня с некоторыми из ваших министров, – я кивнул на них, – а также с лидерами оппозиции. Я считаю, что мы добились определенного прогресса.
– Прогресса? Что вы имеете в виду под словом «прогресс»? – рявкнул он в ответ, его лицо покраснело от гнева.
Он приблизился и крикнул мне прямо в лицо:
– О чем вы вообще говорите? Разве вы не видите, какие грязные трюки замышляют предатели на другой стороне? Вы что, слепы? Вы, посредники, – круглые идиоты!
Я застыл. Меня словно выбросило обратно в детство, когда учитель французского языка публично унизил меня, 10-летнего мальчишку, перед всем классом за грамматические ошибки в сочинении. Я почувствовал себя уязвленным и опозоренным перед всем кабинетом министров. Кровь бросилась мне в лицо, я инстинктивно сжал зубы.
Подал голос внутренний критик, которого я так хорошо знал с тех самых пор: «Зачем тебе понадобилось это сделать – использовать слово «прогресс»? Ужасная ошибка! Шесть месяцев работы насмарку. Но как он смел назвать тебя идиотом?!»
Но, вспыхнув и заметив, как нарастает гнев, я вспомнил технику саморегуляции, которой научился всего несколькими месяцами ранее у моего эквадорского друга, когда описывал ему свою работу в спорных конфликтах.
– Уильям, – посоветовал он мне, – в следующий раз, когда ты окажешься в трудной ситуации, попробуй ущипнуть себя за ладонь.
– Зачем, Эрнан?
– Потому что это вызовет временное ощущение боли, и оно не даст тебе отвлечься от реальности.
Чавес продолжал кричать на меня, а я ущипнул себя за левую ладонь. Это помогло мне сосредоточиться на задаче, стоявшей передо мной. Я глубоко вздохнул, расслабился и повел с собой короткий внутренний диалог:
– Какова твоя цель?
– Помочь смягчить ситуацию, прежде чем она перерастет в насилие.
– Ее достижению действительно поможет, если ты накричишь на президента Венесуэлы?
За долю секунды я получил ответ.
Я прикусил язык и ущипнул ладонь с новой силой. Еще раз глубоко вздохнул и еще немного расслабился. Эмоции смущения, гнева и самообвинения начали уходить.
Я сосредоточил все свое внимание на разгневанном президенте передо мной. Весь взмокший, с красными от ярости щеками, он выплевывал горячее дыхание вместе со слюной. Чавес жестикулировал, неистово размахивал руками в попытке доказать свою точку зрения. Я молча наблюдал за ним, как если бы находился на воображаемом балконе зрительного зала, а он был персонажем на сцене.
Я чувствовал, что, если отреагирую и начну защищаться, он только разозлится еще больше. Президент Чавес прославился способностью произносить восьмичасовые страстные речи. Мы могли проругаться всю ночь. Или же он мог сразу вышвырнуть меня из своего кабинета.
Поэтому я решил не реагировать, а вместо этого слушать. Я продолжал щипать ладонь, время от времени кивая головой, терпеливо ожидая возникновения неизвестной пока возможности. Мне стало любопытно, что на самом деле стоит за поведением Уго. Был ли он действительно взбешен? Было ли это театральное представление призвано произвести впечатление на публику? Или и то и другое?
Прошло тридцать минут, а президент продолжал свою тираду. Потом я заметил, что темп его речи замедлился. Чавесу не на что было реагировать, и он, казалось, выдохся. Изучая язык его тела, я заметил, что плечи слегка опустились. Наконец, он устало вздохнул:
– Итак, Юри, что мне делать?
Друзья мои, это был тихий звук приоткрывшегося сознания. Как мы знаем, люди неохотно открываются новым возможностям – особенно такие своевольные и решительные люди, как Уго Чавес. До этого момента все, что я мог бы ему сказать, имело бы такой же эффект, как если бы я бился головой о стену. Но теперь он просил у меня совета. Это был мой шанс.
Ранее в тот день мы с Франсиско ехали по улицам Каракаса. Мы проезжали мимо протестующих с обеих сторон. Мы обсуждали эмоциональную тяжесть кризиса для простых людей. Это было незадолго до Рождества, но горожане выглядели подавленными. Казалось, всем пора отдохнуть от напряженного конфликта и неопределенности будущего.
У меня появилась идея. Вся страна, а не только Чавес, кипела от гнева. Мой опыт работы с бурными забастовками свидетельствовал, что третья сторона иногда нуждается в периоде охлаждения, который дает горячим эмоциям остыть. Мог ли сейчас в Венесуэле наступить период охлаждения?
– Сеньор президент, – сказал я, – сейчас декабрь. Как вы знаете, в прошлое Рождество празднования по всей стране были отменены из-за политических протестов{16}. Когда вы в следующий раз будете выступать на телевидении, почему бы вам не предложить tregua – рождественское перемирие? Позвольте людям насладиться праздниками со своими семьями. В январе мы возобновим переговоры, и, кто знает, может быть, настроение у всех будет лучше и слушать друг друга будет проще.
Я предложил эту идею с трепетом. Я понятия не имел, как он ее воспримет. Отвергнет как нелепость? Попытается еще больше унизить меня перед собравшимися министрами? Использует как повод, чтобы слететь с катушек еще на тридцать минут?
Чавес остановился и, поджав губы, смотрел на меня – как мне показалось, очень долго. Я внимательно наблюдал за ним, мысленно готовясь к еще одному взрыву. Наконец, его рот открылся:
– Отличная идея! Я предложу это в своей следующей речи!
Он сделал шаг навстречу и сердечно похлопал меня по спине. Казалось, Уго совсем забыл про свою получасовую тираду.
– Может быть, поедете со мной за город на Рождество? Вы по-настоящему познакомитесь с народом Венесуэлы!
Он на мгновение остановился.
– Ах да, вы не можете этого сделать, ведь вас тогда не будут воспринимать как нейтральную сторону. Я понимаю. Но не волнуйтесь, я могу предоставить вам маскировку, – пошутил он с широкой улыбкой на лице.
Настроение президента полностью изменилось.
Я еще был в легком шоке, но испытал огромное облегчение.
Это было опасное положение. Я был
