Клятва, которую мы даем - Монти Джей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты в порядке, сынок? — отдаленно слышу я.
Два года. И это все?
Два года до того, как этот гребаный город восстал из мертвых? Он был недоволен своим фунтом плоти? Он хотел сожрать нас целиком.
Я киваю, поднимая взгляд от телефона, чтобы посмотреть в обеспокоенные глаза отца.
Мы смотрим друг на друга. Я смотрю на лицо, которое знал всю свою жизнь. Человек, который любил меня без сомнений, без страха, поддерживал меня, а я не знаю, как с ним заговорить.
Без обмана. Без лжи.
Горечь, всепоглощающее чувство вины сжигают мои внутренности, скручивая кишки в жалкие спирали. Эти эмоции, этот чертов груз, который преследует меня с того самого момента, как мне поставили неверный диагноз, — это кандалы, тяжелые и невыносимые, которые волочатся за мной с каждым шагом.
Я хочу рассказать ему. Все.
Что я не шизофреник и никогда им не был. Я молчал, чтобы защитить Розмари. После выписки из отделения слова не складывались, потому что я не хотел, чтобы он ненавидел себя за то, что не поверил мне раньше, за то, что отвел меня к этому врачу.
Я так много хочу ему сказать, а в его песочных часах песчинки на исходе.
Неужели мой отец умрет, так и не узнав в полной мере своего сына?
Наступит ли время, когда я смогу быть с ним откровенным? Когда слов будет не так мало, а мой голос будет приятно слышать?
И снова я киваю.
Всегда было лучше промолчать, чем рисковать произнося слова, которым никто не поверит.
3. ПРОКЛЯТИЕ
Коралина
Я единственный человек в этом ресторане, который чувствует себя манекеном?
Поза, одежда и место для демонстрации. Когда они проходят мимо меня и смотрят, то восхищаются тем, как хорошо я выгляжу. Как отутюжен мой наряд, как блестят мои волосы.
Никто из них не подозревает, что я пластиковая, а может, хранят это в секрете. Официанты, которые без спроса доливают мне воду, представители элиты Пондероза Спрингс, которые проходят мимо, чтобы поговорить с моим отцом, — все они чувствуют, как пластик тает на моей плоти. Все они знают, что я фальшивка, мошенница, но просто ничего не говорят.
Я — разбитая, милая девушка, которая едва сдерживается в эмоциональном плане и которая изо всех сил пытается влиться обратно в этот поверхностный мир акул, как крошечная мелюзга. Я — их любимая внутренняя шутка.
Я использую вилку, чтобы ковырять еще один кусок лосося по завышенной цене. Это рыба, которая умерла, чтобы быть пережаренной и поданной людям, которые, вероятно, не могут ничего распробовать из-за многолетнего курения и лжи, сжигающей их языки.
— Перестань играть со своей едой.
Мои пальцы сжимаются вокруг прибора в руке. Не воткни в нее вилку. Не на людях.
В мае, через два месяца, мне исполнится двадцать два, а я сижу здесь и бормочу мачехе извинения под нос, чтобы не устроить сцену. Как только я чувствую, что ее критический взгляд переключается с меня, и она возвращается к предыдущему разговору, я ослабляю хватку на вилке.
Долгое время я не понимала, почему Реджина так сильно меня недолюбливает. Она знала меня с рождения и всегда предпочитала вживаться в архетип злой мачехи, а не любить меня, как родную. Только повзрослев, я поняла, что она видит, смотря на меня.
Я — неровность на дороге в ее хорошо вымощенной жизни. Я — плод интрижки, появившийся перед свадьбой ее мечты, и она всю жизнь заставляла меня расплачиваться за грех моего отца — влюбиться в другую женщину.
— Ты уже выбрала платье для фуршета по сбору денег, Коралина? — глубокий голос моего отца едва не раскалывает изящный фарфор.
Джеймс Уиттакер — это сила. Он — спрос в комнате, полной предложений. На все его вопросы ответ всегда «да», и смотреть ему в глаза — это риск.
Я встречаю его взгляд, и разница в нашей внешности становится все более заметной, чем старше я становлюсь. С каждым днем я все больше напоминаю свою мать, и это только подогревает его ненависть ко мне. Я — постоянное напоминание о любви, которую он потерял, о любви, ради которой он собирался все бросить.
Какая женщина заставит состоятельного, уже в каком поколении, мужчину отказываться от своего будущего успеха и известности ради нестабильной, посредственной женщины?
Проклятая.
Когда-то мы были близки, когда цвет моих глаз был скорее зеленым, чем карим. Он называл меня своим другом, пока мне не исполнилось тринадцать, и каждое воскресенье мы проводили на пристани. Я рисовала в своем этюднике, пока он ловил рыбу. Потом, две пряди моих волос стали белыми, и мы перестали проводить время вместе.
Я говорила себе, что мы отдалились друг от друга из-за моего похищения, но это ложь в утешение. Его связь с «Гало», которая, как он утверждает, была шантажом со стороны друзей по колледжу, только сильнее давила на наши натянутые отношения.
Мы разбили наш отношения на осколки много лет назад и так и не удосужились собрать их снова. Вместо этого мы решили стоять на них, как чужие люди, позволяя стеклу резать наши пятки.
Лучше оставаться в боли, чем признать правду.
Но я благодарна ему за это. За его неприязнь ко мне.
Она преподала мне самый важный урок, когда я выбралась из того подвала.
В этом мире нет ни одного человека, который позаботился бы о тебе лучше, чем ты сама.
— Я не пойду, — я беру стоящий передо мной стакан с водой и делаю маленький глоток, готовясь к натиску вопросов и пассивно-агрессивных оскорблений.
Мы на людях, а значит, разговор будет проходить в тишине и с принужденными улыбками. Окружающие нас стервятники так и норовят ухватить обрывки сплетен с чьего-нибудь стола, и последнее, чего хочет мой отец, — это еще больше негативного внимания.
Это помогает мне, потому что они не будут слишком давить на меня, когда на них смотрит столько людей. В конце концов, я — ребенок, который выжил. Их личный Гарри, мать его, Поттер. Это будет иметь плохой окрас в прессе, если они покажут, как мало их на самом деле волнует.
— Почему? Все ждут нас там как семью. Я даже сказал сыну сенатора Блума, что ты с нетерпением ждешь встречи с ним.
Карсон Блум, думаю я про себя, — самовлюбленный урод, который пытался заставить меня принимать кокаин в туалете на вечеринке по случаю переизбрания его
