Том 2. Въезд в Париж - Иван Шмелев

«Ну, вы нас не учите! – говорят. – В свидетели хотите?.. Слазьте!..»

Насилу от них отбились.

«Муку дошлем», – говорят.

Пошел поезд. А уж там – дослали, нет ли, – неизвестно.

Июнь, 1924 г.

Ланды

Два Ивана

В Крым Иван Степаныч попал прямо из костромской глуши.

На учительских курсах он понравился прилежанием и скромным видом, и ему предложили нежданно место учителя в городке V моря. Заветная мечта – пожить в Крыму хоть недельку – блестяще осуществилась. Крым представлялся ему чудесной страной – «за гранью непогоды», – светлым и дивным садом, который когда-то будет по всей земле. Там и личная его жизнь изменится, посветлеет. Он был мечтателен. У теплого моря… – да это прямо Италия! Удивительный быт татар, очаровательная природа, горы под облака, таинственные огни маяков за бурною далью моря!.. Он ухватился за место с радостью, приехал – и не ошибся: школа была прекрасна, море и горы – еще прекраснее.

Вскоре он женился на черноглазой учительнице-гречанке, и месяца через два она шепнула ему стыдливо: «Я, кажется…» От счастья он осмелел и купил клочок пустыря в рассрочку, завел огородик, садик, пчел – продавал мед приезжим… Через год жена опять сказала ему: «Я – уже!», и Иван Степаныч решил построиться.

Он был тихого нрава, с доброй народнической закваской. На книжной полочке у него стояли Короленко и Глеб Успенский, висели в рамочке Некрасов и Златовратский. Он читал «Русские ведомости», – раз даже напечатали там его заметку о хрестоматии для татар, – и, выпив на именинах стаканчик красного, с чувством подтягивал, пощипывая бородку: «Выдь на Волгу… Чей стон раздается?..» А когда шел ночью домой и глядел на звезды, в нем кипели горячие чувства к народу и человечеству. Вспышки далекого маяка за кипящим морем вызывали любимое:

«А все-таки впереди… огни!»

В это он свято верил.

И уже собирался он строиться, уже отпускали ему в рассрочку камень и черепицу, – как все расстроилось: с год уже шла война, недоставало людей, и Иван Степаныча позвали на помощь. Он был очень высок и худ, – ребятишки прозвали его «селедкой», – и с грудью у него было что-то, но его все же взяли. В день призыва жена объявила ему, что она – «опять!». То и другое он принял не без волнения, но покорно, как народную тяготу, и так же честно подгонял к войску воловьи гурты, – его сунули в это дело. – как обучал ребят букве «е».

В том же городке, в Слободке, жил-работал дрогаль Иван. Занесло его к морю из-под Рязани, на дачу водовозом. Он огляделся, сколотил деньжонок, женился на заезжей тулячке, купил плановое место с развалюшкой и занялся извозом. Жена нарожала ему ребят, и он решил осесть прочно. Домишко перетряхнул, прикупил лошадь, завел корову. Но тут началась воина, и дрогаля потребовали на помощь. Было ему уже к сорока, и пробовал он отмотаться грыжей, но его взяли за дюжий вид, и попал он на то же воловье дело, к Ивану Степанычу подручным. Так они и служили вместе.

В тягостную минуту Иван Степаныч успокаивал себя доводом, что война – естественный результат человеческого несовершенства, но последствия ее могут быть благотворны. И давно лелеемое, заветное, – дух захватывало при мысли! – вставало перед ним в красоте ослепляющей. А Иван-дрогаль никаких доводов не имел и считал войну злом, из которого надо выкрутиться как можно скорей и лучше, – во всяком случае, с пустыми руками возвращаться домой не следует.

Сидя у костерка в степи или в скотском вагоне, провожая быков к тылам, оба с тоскою думали о семье. Иван называл войну господской затеей, а Иван Степаныч старался войну осмыслить.

– Война, – говорил он, – явление стихийное. Люди, Иван, еще дикари. Когда моральный уровень человечества поднимется, тогда и войны не будет. Человечество, понимаешь… стремится к звездам! нравственно улучшается!..

– Не надо мне никаких звезд… это все генералам нужно!

– Чудак!.. – смеялся Иван Степаныч. – А может, после войны перемены будут… государственные?!..

– Не надо мне ничего, никаких переменов. Мне мое отдай! Хозяйство горбом наладил, семья…

– Тебе!., мало ли что… а перед всей-то жизнью мы с тобой что? мошки!! перед человечеством?!..

– А, блажной ты, Иван Степаныч! кака така я мошка?! Коль все мошки, с чего ж я-то буду плошей других?! Тебе вот звезду нужно – и сшибай, а мне мое! Ты вот про человечество, и я тебе тоже по человечеству говорю… Другой год по пустому делу быков гоняем, а семья без хлеба, поди, сидит. С лошадями Анисье не управиться да с детями… Вам вон доходы какие, может, идут, а нам что!.. Кончать надо эти порядки.

– Вот и будет… перемена какая… Если стихия разольется… – перед ней все бессильно! – намекал осторожно Иван Степаныч.

– Опять ты свои стихи! Не дураки и мы тоже… Нет, кончать надоть эти порядки.

Хоть и недоговаривали, а Ивану Степановичу казалось, что у них думы общие, и он был доволен. Но когда взбесившийся бык припер рогами и сломал ему два ребра, и, подлечив в госпитале, отпустили Ивана Степановича совсем, он признался себе, что надо смотреть проще, и с радостью поехал домой, поплевывая кровью.

Поехал с ним и дрогаль Иван, которого отпустили на побывку.

Прибыли они в Крым весной, под синим небом. Тополя стояли зелеными столбами, дороги пылили белым, цвели сады, пахло морем и свежей степью. Они наняли знакомца Керима и покатили, – и в мыслях было уже домашнее. Но было еще одно, новое у всех в жизни, чего не видно было в полях: произошла революция.

Иван Степаныч принял ее восторженно. Иван не принял ее никак: он лишь прикидывал, что из этого для него выйдет. Одно он решил твердо: на фронт он уже не вернется, потому что пойдет «разделка». Что за «разделка» – для него было не совсем ясно, но он ото всех слышал одно и то же и затаил в себе накрепко, как полезное для него.

– А что, Иван Степаныч… «разделка» вон, сказывают, будет?..

– Пока трудно сказать, что будет… выяснится!.. – весело говорил Иван Степаныч. – Знаю только, что хорошо будет! Народ теперь полный хозяин… открыт выход народным силам!..

– Си-лам… правильно! – одобрял Иван.

– Теперь… все для народа и все – народу! – взволнованно говорил Иван Степаныч, и слезой поблескивало в глазах.

– Все?! Это ты дело говоришь, вот это пра-вильно!

Стали Керима расспрашивать, как дела.

– Никакой дела… рыва-люций! За бутилка вино давал! – ткнул Керим в солдатские новые штаны.

Потрепал себя по затылку, замотал головой и засмеялся.

На Перевале остановились наладить тормоз. Легко дышалось, – снежок еще лежал по дубкам. Весело было, что все так же синеет в туманце море, внизу уже наступило лето, и сейчас в это лето они опустятся.

– Сейчас и до-ма… – сказал Иван, прикуривая в горстку. – Припасу-то везешь, Иван Степаныч?.. Ну, какого-нибудь… деньжонок. Чай, порядком наколотил… любого зашибешь по письменности!..

– Нет, голубчик… я этими делами не занимаюсь!

– Тол-куй!.. Что через тебя денег-то прошло-о! Война-то тебе за радость. Ну, что я перед тобой… чего с сенца-то насшибаешь, а и то малость принапас. Теперь домишко поправлю, коровку прикуплю… да выше меня и человека не будет! Да, гляди, по «разделке» что накапает… А ты это верно насчет войны тогда… Голо-ва ты, прямо… как вот нагадал!

А Иван Степаныч про свое интересовался:

– А как, Керим… радовался народ шибко?

Татарин попридержал конец, обернулся и сверкнул зубами:

– Дурак с ружьями ходил… чиво радовался?! Хароши па-сажир нема!..

И погнал под гору.

– Про сады-дачи чего слыхать? – справился Иван. – Делить-то будут?

Поддернул коней Керим, метнулся, ожег зубами:

– Я тебе дал!!! Весь земля наш, татарски!!!.. Морда будем делить… твой рыва-люций!.. – крикнул татарин горлом и плюнул в пыль.

– Во, забрало! – подмигнул Иван. – Шибкие дела будут… держись, Иван Степаныч!

А Иван Степаныч смотрел, мечтая, в синевшую туманность. Дремотной она казалась и праздничной. Ширь-даль какая! «А они и не чувствуют величия совершившегося! Сады да штаны… А какие возможности открываются!..»

Донесло благовест с городка, – воскресенье было. Иван Степаныч толкнул Ивана и крикнул, показывая в беловатые пятнышки:

– Слышишь… звон-то?! Вот она, революция-то, – Пасха наша!

– К обедням благовестят… – сказал Иван. – Сколько годов в церкви не был!..

– И церковь обновится… и там будет революция!

– Бога в это дело мешать не годится, это ты зря. Попы свое знают, а мы уж промеж себя… и на церкву выделим, без обиды… Главное, чтобы на семейное положение, у кого дети. У меня вот их четверо… а есть какие сады! вот у Зурибана… а их и всего-то двое! И капиталы имеются…