Из первых рук - Джойс Кэри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А это правда?
— Честное слово.
— Вы такой лгун, мистер Джимсон.
— Как перед Богом!
— Когда, вы сказали, у вас назначена встреча?
— В половине десятого в кофейной Корнера.
— Я подожду.
— Ты опоздаешь к открытию бара.
— Стоит того, если, вы вернете мне долг.
И она осталась. Работать я больше не мог. Только вид делал. Отправился с ней в кофейную в половине девятого и поднял шум из-за того, что «тип» не пришел. Коукер явно догадалась, в чем дело. Даже не угостила меня кофе. Итак, на автобус.
Да, с картиной я завяз. Мне казалось, я окончательно ее погубил, Адам был похож на лягушку — и чему тут удивляться! Мне хотелось дать Коукер хорошего тумака. Но однажды, когда я попытался ее шлепнуть — сама напросилась, — она так огрела меня, что чуть не сломала мне челюсть. О фонаре под глазом я уж не говорю. А потом спустила с лестницы. В классическом стиле. Пинком в зад. Впрочем, это даже не пинок, если его даст мастер своего дела. Скорее задотычина ногой чуть пониже крестца. Я скатился вниз со скоростью ракеты и насажал себе столько синяков, что две недели потом не мог ни снять штанов, ни надеть ботинок, ни почесать в затылке. И сейчас смешно, как вспомню. Люблю Коукер. Женщина с характером. Кремень. В следующий раз, когда мне вздумается побеседовать с Коукер на равных, я захвачу с собой молоток.
— И чего тебе так неймется туда идти? — сказал я. — Из старой Сары много не выжмешь.
— Поживем — увидим, — сказала Коукер. — Ей, верно, не очень захочется доводить дело до суда... Сожительствует с мужчиной, который ей вовсе не муж, да еще на десять лет моложе. И сама побывала за решеткой.
— Заваривать кашу ради четырех фунтов четырнадцати шиллингов, — сказал я.
— Я не собираюсь дарить им эти деньги, — сказала Коукер. — Славная парочка — эта Манди и Хиксон. Неплохо они вас облапошили.
Коукер стала распаляться, и я замолчал. Она уже давно затеяла это дело, а когда женщина втемяшит себе в голову, что она должна добиться справедливости, пиши пропало. Вот почему у нас нет женщин судей. У них слишком сильно развито чувство справедливости, чтобы чинить правосудие.
А Коукер распалялась все больше. Накручивала себя.
— Уж эта мне Сара Манди! — сказала она. — Где вы только подцепили ее? В какой-нибудь конторе, где нанимают натурщиц? Или взяли прямо с панели?
— Она не была натурщицей, и я ее не подцеплял. Она была замужняя дама и сама подцепила меня.
— Что? Сама пошла на панель? Быть не может!
— Конечно, нет. К чему ей это? Мы познакомились в ее собственном доме, когда я писал портрет ее мужа.
— Что? Строила вам глазки в собственном доме? Быть не может!
— И глазки, и куры, и прочие амуры. Кинулась мне на шею, я и опомниться не успел.
— Замужняя женщина!
— Семь лет замужем, пятеро детей.
— Пятеро детей! — сказала Коукер. — Таких женщин вешать мало.
— Ты не поверишь, — сказал я, — сколько женщин бегает за художниками, особенно за художниками, которые пишут обнаженную натуру. Видно, это помогает им чувствовать себя женщинами.
— Женщины, мистер Джимсон? — сказала Коукер, взвинчиваясь еще пуще. — Девки! Вот как таких зовут. А если они леди, живут за мужем и нужда их не гонит, так они еще хуже, чем девки.
— Ну, Сару-то нужда гнала, — сказал я. — Ей перевалило за тридцать, и все котлы были под парами. Форменная пожирательница мужчин, с «Ах, мистер Джимсон, я обожаю искусство», а сама не отличит картины от сдобного кренделя. «Ах, мистер Джимсон, как это замечательно — уметь так рисовать!» И шейку набок, и глазки вниз. О, Сара умела льстить. Не похвалишь — не поедешь. Я знавал на своем веку лгунов и притворщиков, но до Сары им далеко. Даже предлагая вам сливок к кофе, она и то стреляла глазами, выставляла фасад, а в голосе так и слышалось: «Поди сюда».
— Фу, прямо с души воротит!
— Но всего смешнее было смотреть на ее ужимки, когда она принимала гостей. «Еще чашечку чая, леди Пай; кусочек торта, миссис Пэддл. О, вы должны его попробовать! Ну, пожалуйста, самую крошечку». Они были без ума от нее. Прелестная молодая хозяюшка, ангел-хранитель семейного очага.
— Не говорите мне о ней больше, сказала Коукер. — Я и так вижу ее как живую.
— Семейные молитвы. На коленях каждое утро и вечер. «Помилуй нас, Господи, помилуй нас». А потом прыг-скок ко мне в мастерскую. «Попозировать вам?» — «Благодарю, мэм, в другой раз». — «Но ведь вы же рисуете эту фигуру по памяти?» — «Да, мэм». — «А не легче рисовать с натуры?». — «Ну, это зависит от натуры». — «Я не могу тут вам помочь?» И успел я глазом моргнуть, как она уже в чем мать родила.
— Я бы ей показала, будь я ее мать! — сказала Коукер.
— По воскресеньям церковь. Библия и молитвенник в красном сафьяне с золотым обрезом. Вечером холодный ужин. Семга, салат, омары, язык, буженина, холодная телятина, портер, красное бургундское. Бисквит с девонширским кремом и пинта-другая старого хереса. А в сумерках вечерние гимны. «Ах, мистер Джимсон, какая прелестная мелодия... Мне всегда хочется от нее плакать. Какая чудесная луна — не пройтись ли нам по саду? Может быть, раскрылся еще один цветок табака. Ах, мистер Джимсон, какой божественный запах... прямо голова кружится». У нее это называлось «голова». И незаметно мы у беседки, и на скамье позабыты подушки...
— Ну и сука, — сказала Коукер. — Для такой плетки мало.
— А потом, ты только представь, Коуки, она заливалась слезами... настоящими слезами... «Ах, мистер Джимсон, как это случилось? Я сама себе не верю, все это сон, дурной сон. Не правда ли? Я так привязана к мужу. Он такой верный, такой хороший человек. О Боже, у меня так тяжело на сердце...»
— И вы все это глотали, — сказала Коукер. — Как все мужчины. Еще и подзадоривали эту шлюху.
— Сару? Очень надо! Я смеялся над ее фокусами.
— Да, и попались к ней на крючок, как только она свела в могилу мужа.
— Никогда я не был у нее на крючке. Бедняжка Сэл, мной ей не очень-то удавалось вертеть; когда она слишком стала меня донимать, я выгнал ее в три шеи.
— Так я вам и поверила, — сказала Коукер. — Вы бы посмотрели сейчас на себя. Нос кверху, хвост трубой — ну чисто мартовский кот при луне... Держите ухо востро, не то она снова приберет вас к рукам.
— Никогда, — сказал я, опуская немного голову и выпячивая живот. Но что скрывать: с рыси я давно перешел на галоп. Странно, я и не думал о Саре, клянусь честью. Разве что злился на чертову старуху. Испортила мне целый рабочий день.
— Приберет меня к рукам? Сара? Да я ее вдоль и поперек знаю! — сказал я. — У бедняжки Сэл на это мало шансов. Говорят, у некоторых людей правая рука не ведает, что творит левая. Это что! Сара могла грешить с одного конца, оплакивать свои грехи с другого и получать удовольствие от обеих процедур одновременно. Это не женщина, это целая дюжина женщин — одна хуже другой.
— Прямо хоть возвращайся, — сказала Коукер. — Не представляла, что она такая дрянь. — И она выставила свой перед и еще громче застучала каблуками. У Коукер не очень пышный бюст. Ровная, как пароходная труба.
— Прекрасно, Коукер, — сказал я, — мне это подходит. Я не хочу связываться со старой хрычовкой. Только беды наживешь.
— Еще чего! — сказала Коукер. — Не вздумайте увиливать. Не знаю только, как мне разговаривать с этой тварью и не показать, что я о ней думаю.
— Говори все, что угодно, — сказал я. — Для Сары слова что с гуся вода. Ее ничем не проймешь. Женщина до мозга костей. Есть только один способ задеть ее чувства — ударить ее тяжелым предметом. По носу. Тарелкой по сопелке. Единственное уязвимое место.
— Этого я не могу, — сказала Коукер. — Я б не дотронулась до нее и ершиком для мытья бутылок. У меня к таким женщинам идиотокразия. Показывать себя нагишом! Тьфу!
Глава 9
Мы подошли к Сариной двери. Она была свежевыкрашена, а дверная скоба сверкала, как литое золото. Вся Сара тут, подумал я. Сразу видно, она любит эту скобу, как родное дитя... как себя самое. Начищает малышку, чтобы та могла показать себя в полном блеске. Саре только дай помыть да почистить. Она своих рук не жалеет. Выпускает лишние пары. А вы бы видели Сару в ванне. Кошка, да и только. Разве что не мурлычет. Я не знал, писать ее или кусать. Раз я не выдержал и огрел ее щеткой, которой она терла спину. Она так и подскочила: «Ах, Галли, за что?» — «А не забывай, что на свете есть, кроме тебя, и другие люди». Хороший я сделал тогда с нее набросок... этой же самой щеткой. Правая рука в воздухе. Локоть разрезает окно. Волосы на левом плече. На волосах свет из окна. Желто-зеленое небо.
Голова наклонена влево... Контур щеки на фоне волос. Губы вытянуты. Глаза опущены. Глядит на свою грудь. Серьезная мина. Богослужение.
А все же она была женщина высшей пробы. Совершенно сводила меня с ума. Сущая пожирательница мужчин. Коукер подтолкнула меня локтем, точно копытом лягнула, и дверь открылась. На пороге стояла толстая старая поденщица с седыми волосами и красным лицом; от нее несло пивом и мыльной пеной.