Римский сад - Латтанци Антонелла

Ни одна из девочек не унаследовала черные волосы темные глаза и овальное лицо своей матери Франческа хотела рассказать мужу обо всем — о пожарах, особенно об этих странных пожарах. — но в половине десятого он заснул в кроватке Аиджелы, с ней вместе; книга, которую он начал читать, так и осталась лежать раскрытой на его груди. Франческе не хватило духу разбудить Массимо. Она стояла и смотрела на мужа и дочь, и ее сердце наполнялось нежностью. Потом она услышала снаружи шум, будто кто-то бежит, а точнее — убегает.

Она бросилась к окну гостиной. Снова этот шум, громче и отчетливее. Мгновение она колебалась, затем распахнула окно.

В дом ворвался холодный ветер.

Во дворе было темно, лишь тусклый свет уличных фонарей. Шум повторился. Она нагнулась ниже, сердце колотилось. Никого не видно. Она высунулась немного дальше. И что-то такое увидела, какую-то тень, двигающуюся очень быстро. Будто прячущуюся от света фонарей.

— Кто там? — испуганно крикнула Франческа.

Тень остановилась.

Казалось, услышала окрик с пятого этажа.

И посмотрела на нее.

Франческу охватил страх. Она отшатнулась. Тут безопасно, в доме. Несколько секунд постояла неподвижно, пытаясь отдышаться. Но не могла притвориться, что ничего не случилось, — ее дочери спали в соседней комнате. Она снова высунулась из окна.

В том месте, где, как ей показалось, она увидела тень, было дерево. Просто дерево, которое качается на ветру. Ничего страшного.

Все в порядке. Шум тоже исчез.

«Это просто усталость, — сказала она себе. — Усталость играет злую шутку с твоим разумом». (Кто ей это всегда говорил? Мать? Она не знала.)

Франческа пошла на кухню. Выпила стакан воды. Тепло дома окутывало ее. Она покачала головой. Отдохни немного, неделя была трудной. Сейчас, в теплом коконе, она едва не рассмеялась — чуть не приняла дерево за… Кого?

Она вернулась в спальню Анджелы и Эммы и укрыла девочек — родных, таких родных! — получше. Убирая руку Анджелы под простыню, Франческа заметила на запястье дочери такое же украшение, как у Терезы и ее маленькой подруги: маленький красный браслетик.

9

— Поймай меня! Поймай меня! — взволнованный голос Анджелы. Смех Эммы. Звук удара. Крик.

Франческа разбирала коробки и заполняла шкафы, ящики и стеллажи. Каждый день, всю неделю. Час за часом пыталась привести дом в порядок. Но порядка как не было, так и нет. Зато есть полные пакеты мусора, ожидающие отправки на помойку, и пыль, вездесущая пыль, которая, кажется, появляется из ниоткуда. А еще надо сходить за покупками, приготовить еду. И заняться девочками. До переезда в Рим Франческа тратила на работу по дому совсем немного времени и всегда разделяла обязанности с Массимо. Теперь ей приходилось все делать самой. Она столько дней трудилась, а комнаты все еще погребены под коробками, еще полными и уже пустыми. Но допустить, чтобы дочери жили в таком бардаке, она не могла и крутилась словно белка в колесе. У нее не было ни минуты порисовать.

Дни, до невозможности похожие один на другой, тянулись мерной чередой. Новая свободная жизнь в Риме оказалась не совсем такой, какой Франческа себе ее представляла.

Звук удара. Крик.

Она замерла. Той ночью, в тот короткий отрезок времени, когда ей удалось поспать, она видела пожар. Девочкам грозила опасность, они звали на помощь… Этот сон преследовал ее весь следующий день. И никак не хотел забываться, хотя она изо всех сил пыталась вытеснить его из памяти.

Вот и теперь звуки доносились откуда-то издалека. Анджела закричала: «Мама!».

Франческа немедленно высунула голову из антресолей, где раскладывала зимнюю одежду всей семьи.

Покачнулась на лестнице:

— Анджела! Эмма!

Спрыгнула, ощутив резкую боль в щиколотке, бросилась в комнату девочек.

И обнаружила, что они держатся друг за дружку и смеются.

— Что случилось?

Франческа подхватила на руки Эмму, осмотрела ее. Затем осмотрела Анджелу.

— Ничего, а что? — Старшая дочь выглядела ангелочком, а младшая пиналась, пытаясь вернуться к сестре.

— Я услышала шум, — сказала Франческа. У нее болела нога. — Ты поранилась?

Девочки не ответили.

— Ты меня звала, Анджела, и…

Эмма заверещала, стремясь вернуться к сестре. Анджела протянула руки к малышке.

— Я не звала тебя, — раздраженно сказала она Франческе. — Ай, мама, дай нам поиграть.

— Точно ничего не случилось?

— Ничего, ничего, ничего, — пропела Анджела.

— Ни-во, ни-во, ни-во, — повторила Эмма. И снова потянулась к сестре. Потом повернулась к матери и обняла ее. Начала ее целовать. Тогда Анджела тоже встала и обняла Франческу, очень довольная.

Франческа чувствовала тепло своих детей. Нужно просто на время стиснуть зубы, привыкнуть к новому укладу, найти свое место. Подождать, пока начнется новая жизнь.

Вскоре она с легкой душой выставила на лестничную площадку последние коробки — потом они с Массимо их выбросят. И перед соседской дверью увидела маленькую девочку. Лет семь-восемь, очень светлые, почти белые волосы ниже пояса, глаза на мокром месте. В руках малышка держала ноты.

— Привет! — Франческа шагнула вперед. Девочка молча уставилась себе под ноги. Франческа нагнулась к ней. — Ты в порядке, детка? — спросила она. — Эй, хочешь, я позвоню твоей маме? — и она попыталась коснуться плеча девочки.

Но та ожгла ее сердитым взглядом и, рыдая, убежала вверх по лестнице.

Массимо опять вернулся очень поздно, усталый. Пару раз ему удавалось приходить домой пораньше, но потом работа стала занимать все больше и больше времени. Франческа уложила девочек, правда, без отцовской сказки на ночь им, особенно Анджеле, требовалась вечность, чтобы угомониться. Муж обнаружился в гостиной — осунувшееся лицо, красные глаза. И все же он наполнил два бокала вином и предложил один Франческе:

— Хочешь?

Она взяла. Села рядом. Массимо очень уставал, да, но вот парадокс — выглядел он весьма воодушевленным. Работа ему определенно нравилась.

— Надо немного потерпеть, Франческа. — Ему важно заслужить доверие начальства, находиться под рукой, показать, что он умеет всецело, душой и телом, посвящать себя работе. Поэтому он приезжает домой так поздно. — Но это ненадолго, Фра, потом все наладится.

— Да, — сказала она. — Я понимаю.

И она действительно понимала, понимала его волнение, его бурное воодушевление, она испытывала то же самое, когда работала в журнале, когда создавала репутацию профессионала и изо всех сил старалась добиться успеха. Они немного поговорили, вернее, он говорил. Она слушала. Какие насыщенные дни у Массимо!

— А ты? Чем вы тут занимались?

Я? Что она могла сказать? Что она сделала такого примечательного? Она рассказала ему об Анджеле и Эмме («Да ладно, они просто играли», — сказал он). Вспомнила о заплаканной девочке с очень светлыми волосами («Сколько всего интересного ты ему рассказываешь», — думала она, пока говорила). Массимо зевнул.

— Ах да, я думаю, это Беа, дочь того известного актера…

— Мне стало ее так жалко. Но она не позволила мне попытаться утешить ее…

— Она прекрасный ребенок, — продолжал Массимо. — Очень чувствительный. Талантливый.

Франческа изумилась: откуда муж это знал, если даже ей не удалось увидеть этих соседей? Когда умудрился познакомиться с девочкой? Или Массимо просто повторяет чьи-то слова («очень хороший человек»: она вспомнила, как произносила эту фразу Колетт, а еще чрезвычайно общительную Марику), но ведь он сам твердил, что жильцы кондоминиума — ожившее проклятие, что они скучные?

— Откуда ты столько знаешь о скучных соседях? Ты же сам так их назвал, разве нет? Ожившее проклятие.

Он с легким раздражением ответил:

— А тебе разве никогда не хотелось просто с кем-то подружиться? Вечно критикуешь всех направо и налево.

Критикует направо и налево? Всех? Она, у которой была тысяча друзей в Милане? Франческа попыталась сказать что-то еще, но Массимо отвлекся проверить почту на телефоне, и его глаза вспыхнули.