Римский сад - Латтанци Антонелла

У нее были желтые горящие глаза.

— Анджела! — крикнула Франческа.

Морда распахнула пасть и разразилась ужасным хохотом.

— Анджела!

Что-то ударило ее по колену.

Франческа посмотрела вниз и увидела еще одно животное. Отвратительная псина с вываленным наружу языком. Она тронула Франческу лапой. Она что-то кричала, но Франческа не понимала ни слова, не могла понять. Головная боль захлестнула ее, в череп, в лоб, в глаза словно вколачивали гвозди. А потом еще одна морда, тоже внизу, ослиная рожа, демоническая харя. И другие морды, отвратительные, искаженные, звериные, больше прежних, выше, почти с нее ростом. Что случилось? Анджела, где Анджела!

— Где Анджела? — сказала собака.

И стащила звериную морду. Осел поступил так же. И вдруг чудовища исчезли, остались только две маленькие девочки: Тереза и ее подруга Валерия, которые размахивали картонными масками в виде звериных морд. Просто дурацкие картонные маски.

— Доброе утро, синьора, — сказала свиная харя, но это было не чудовище, а подросток, Карло. Он улыбнулся. Эмма тоже весьма удивилась и разволновалась.

— Ну-ка снимайте маски, вы пугаете синьору, — сказал Карло другим страхолюдинам. Они тут же превратились в двух мальчишек и девчонку, которых Франческа видела в компании с Карло.

Анджела бежала с другого конца двора.

— Мама, можно я с ними поиграю?

Глупая. Ты стала такой глупой. Глупая трусиха.

— Мы напугали вас, извините, — сказал Карло.

— Нет… — Франческа рассмеялась так естественно, как только могла. — Конечно, иди поиграй, дорогая.

Ладно. Она села на скамейку, взяла на руки Эмму. Карло сел рядом с ней, и другие ребята последовали его примеру. Втайне от всех — но не от Франчески — Карло с друзьями закурили. Они сидели спиной ко двору, прикрывая руками сигареты.

— А вы спокойная, — сказал Карло, имея в виду Франческу.

Он снова улыбнулся ей. Он сидел и курил, одним глазом поглядывая на нее, другим — на девочек. Франческа попыталась расслабиться. Надо бы воспользоваться возможностью поболтать с ним, было бы здорово. Но она так устала. Они молчали. Однако само присутствие этого парня заставило ее почувствовать себя не такой одинокой.

Через какое-то время он попрощался с ней и ушел вместе со своими друзьями. Надо было отвести Терезу и ее подругу домой.

— Можно мне пойти поиграть с Терезой? — спросила Анджела.

— Пожалуйста, синьора, умоляю! — Тереза издала радостный вопль, который пронзил уши Франчески и залил голову болью. — Бабушка не против!

— Да, да, — сказала Франческа.

Головная боль, как живое существо, цеплялась за ее череп. Франческа ничего вокруг не видела.

Немного посвдела на лавочке с Эммой на руках. Попыталась восстановить хотя бы видимость ясного рассудка. И ясного зрения. Потом встала, а свиная харя все еще плясала перед ее глазами (смотрела на нее, только на нее, чудовище пришло за ней), но Франческа отогнала этот образ, достала ключи.

Анджела вернулась домой счастливой, но в придачу и очень сердитой на Франческу. Как выяснилось, у Терезы было море игрушек. Дочь уже в который раз об этом говорила. У нее это вызывало смесь уважения и зависти. Она не в первый раз спрашивала мать, почему у Терезы столько игрушек, а у нее нет. Франческа всегда отвечала, что, если у тебя чего-то слишком много, ты не замечаешь того, что имеешь, и всегда думаешь о том, чего у тебя нет (но было ли правильно говорить так серьезно с маленькой девочкой? и вообще, она говорила это дочери или самой себе?).

— Только папа дарит нам подарки, а ты — плохая, — сказала Анджела и исчезла в своей комнате.

«Но это неправда! — захотелось крикнуть Франческе. — Ведь это я всегда с вами! Это я вас люблю!»

Массимо стал похож на ее мать, какой Франческа ее помнила. Несколько скупых слов за весь день. Времени посмотреть друг другу в глаза, поговорить, побыть с детьми больше не было. Осталась только работа. Весь день. С рассвета до поздней ночи. Всю неделю, часто даже в выходные. В искупление своего отсутствия муж ставил перед Франческой торт или подарок для нее или дочерей. В итоге они засыпали, не сказав друг другу ни слова. Знаешь, как долго могут тянуться дни? Знаешь, почему бывает страшно в одиночестве?

Но Массимо устал слушать ее жалобы (она редко говорила с кем-то, кроме него или девочек, ни с одним взрослым не перекинулась лишним словом: холодно, жарко, я прочитала книгу, я была в кино). И она чувствовала себя тупицей, маленькой надоедливой занозой в заднице, которая все время твердит: тебя никогда не бывает, тебя никогда не бывает, тебя никогда не бывает.

Она открыла окно гостиной, чтобы впустить свежий воздух. Был конец марта, и миндальные деревья стояли в буйном вихре цветов, но это не доставляло ей радости. Деревья были просто отражением жизни, а не самой жизнью.

Она выглянула в окно. Взрослые и юные обитатели кондоминиума, как и всегда — вероятно, летом до позднего вечера, — Читали на скамейках, игра ли в игры, гуляли или катались по двору на роликах Все видели, как она, словно последняя дура, до полусмерти испугалась невинной шутки, как ругала дочь, а потом потеряла голову. Все видели, и все думали, что она сошла с ума. Плохая мать. Она слышала их голоса. Все такие вежливые, добрые, отзывчивые, да, но совершенно непроницаемые. Так близки друг к другу и так далеки от остального мира, они казались семьей (нет-нет, чем-то большим, о чем не хотелось даже думать).

Той ночью, как и много раз до этого, Франческа не спала. Ей даже не хотелось ложиться в постель. Не хотелось заходить в спальню, та теперь казалась ей ужасной. Бессонница сжала горло. В гостиной она проверила мобильник: ни сообщений, ни звонков. Пусто. Ее больше никто не ищет.

Солнцезащитные очки Массимо небрежно валялись на столе. Она прикоснулась к ним. Эти очки каждый день выходили на волю. Пока она сидела тут взаперти. Анджела обзавелась друзьями и стала такой болтушкой, Эмма начала говорить, да и Массимо изменился с тех пор, как они переехали. Теперь ясно. Несколько раз Франческа ловила себя на мысли, что это дом заставил их измениться («Что ты говоришь?» — отругала она себя). Она посмотрела на листы для эскизов, сложенные друг на друга, готовые к работе. Неразрезанные. Прикоснулась к ним. Села. Взяла карандаш. Каждое утро, отведя Анджелу в школу и покормив Эмму, она пробовала рисовать.

«Почему ты мне не отвечаешь? Время уходит, Франческа. Не разочаровывай меня». Я очень скоро что-нибудь тебе пришлю. Клянусь.

На это нужно время, просто нужно время — она приклеивала пластырь на содранную коленку Анджелы, готовила обед; нужно время — она стирала очередной комбинезончик Эммы, заляпанный детским питанием; просто нужно немного времени.

Потому что Франческа была матерью. А матери — так учила ее мать — матери любят. Матери идут на жертвы. Матери знают, что правильно, а что нет. У матерей бывают моменты в жизни, когда материнство отнимает все их силы и время. Но это моменты в жизни, просто моменты, Франческа, поверь мне. (Как часто она разговаривает сама с собой, все чаще и чаще — вслух? Как часто она не помнит, что делала всего лишь секунду назад или весь день? Как часто у нее бывают провалы в памяти и она оказывается в разных местах, не помня, как попала туда?) Матери счастливы быть матерями.

А ты?

Она ткнула кончиком карандаша в лист бумаги. Давай, работай. Давай. Окно закрыто, в доме тихо. Франческа ждала неизвестно сколько, чтобы хоть какая-то идея нарушила грозную белизну этого листа, но глаза слипались, она слишком устала, чтобы думать. «Иди и отдохни, — сказал дом. — Ничего страшного». Ладно. Я просто собираюсь немного отдохнуть.

Она пошла в спальню, села на кровать. Посмотрела на своего мужчину. Массимо крепко спал. Когда они занимались любовью в последний раз? Как долго она не спала? Тьма внутри тебя, она может быть там всегда или не быть никогда, все это знают.