Черная Фиола - Аскольд Якубовский

Папахен сидел с вилкой в руке, с огуречным семечком на подбородке, рядом с Надеждой.

Жогин поморщился: сидит, ухмыляется, недобиток, напрасно прощенный, а Петр, улыбаясь, что-то говорит ему.

"Проклятие! Я удался в отца, - думалось Жогину. - Я так же громоздок и нескладен, с таким же точно носом. Этот чертов нос не прикрыть зимой модным коротким воротником, я обмораживаю его, оттого он красный".

"Фирменный нос", - часто хвастал папахен, находясь в игривом настроении. Он трогает нос, тянет за кончик, щелкает по нему пальцем. Орет:

- С таким носом не пропадешь! Любят бабы носатых!

Отец Жогина был веселый эгоист. С многочисленными и повсюду разбросанными детьми не жил, а появлялся в месяц раз или два с кульками, набитыми едой.

Жогин рос. Он вечно хотел есть и в эти дни почти любил отца.

А вот о матери отец горевал. В тот разговор они сидели у Петра. Отец пил принесенную водку.

- Удивительная была женщина, редкостная. Ангел всепрощения. Жогин-старший вздел брови. - Я стреляный воробей, но плакал, на коленях стаивал, ноги ее целовал. И в тюрьме я исповедовался перед ее тенью. Тогда, ночью, она являлась ко мне и руку на голову клала. Знаешь (старик заплакал, дергая плечом), - я умру когда... когда умру... умру... с ней одной хочу увидеться на том свете. Не верю я ни в черта, ни в бога, а хожу тайком в церковь, молебен за... упокой ее души заказываю.

Помолчали.

- Совет тебе дам, - бормотал Жогин-старший, отворачиваясь. - Не люби женщину, бери, а не люби. Трудно любить, в сто раз труднее терять. Знаешь, когда она умерла твоими родами, я возненавидел тебя и - ушел. От греха!

- Петру подбросил.

- И хоть бы что-нибудь от нее было, ты весь в меня. А в Петре она есть ее характер. Его люблю, а тебя я тогда возненавидел. В исступление впал, убить тебя был готов. И в душе убил, сынок, на долгие-долгие годы.

- Это я знаю. И лучше бы я помер, лучше бы убил меня, чем этот стыд: мой отец служил полицаем...

- Клянусь, я не поднимал руки на своих! Я понес наказанье, мне прощено народом! - кричал папахен. - Я - трус, трус, а не палач.

Кровь бросилась в голову Жогину-младшему. Он ударил по столу.

- Не сметь называть меня сыном, Иуда! Не сметь, не сметь!

Он задыхался. И, чтобы ему стало легче дышать, опрокинул стол.

...Стол они поставили и опять сели за него.

- Все-таки не смеешь бить отца.

- Налей мне стакан, - сказал сын. - Полный!

- Ого! А ты выдержишь? - спросил отец странным, каркающим голосом.

Сын воззрился на отца: глаза запавшие, лоб покатый. Навис хищный носище. "Стервятник! А вообрази себе такого с автоматом. И - простили?! - недоумевал Жогин. - Я себе жизнь искорежил от брезгливости к нему". (Пить он не стал.)

- Почему тебя не пристрелили тогда?

- Я, сынок, по женской части шуровал, а чтобы стрелять... И комендант тоже был вполне приличный немец. Ганс Клейн - что значит "маленький", а на самом деле не мужчина - статуй. И всегда при нем были девочки. Слышал о немецких овчарках? Так даже француженка была, возил как-то. Шарман! А полячки...

- Сволочи вы!

- Именно так, ты меня верно понял. Но была великая война стран и народов, а мы - я, Клейн (его убили), овчарки, мы все малые песчинки под колесами. Вот и оскоромился. Прости меня, труса...

Папахен каялся, а в глазах светилась усмешка, Жогин приметил ее.

...Когда отец ушел, Петр успокаивал Жогина. Тому было стыдно: уши горели.

- Мой отец сволочь!

- Не ты его выбирал, мама выбрала. Значит, нашла и хорошее.

- Мы с ним убили маму.

- Кто мог ждать родильную горячку?

И легкая сухая рука брата погладила Жогина. Тот дернул плечом.

- Отстань! Чего я тебе!

- Да брось ты, - просил его Петр.

- Ты меня презирать должен.

- Ну, чего ты себя грызешь? Сам? Тяжело с тобой. Но очень нужен ты нам мне, и отцу, Надежде. Генка, вон, побаивается тебя.

- Я наследственный мерзавец! - кричал ему Жогин. - Я уйду к отцу, пусть будет стадо мерзавцев.

И быстро - дело привычное - свернул одежду, бросил в чемодан и ушел к отцу. Папахен, увидя его, возликовал, а новая его жена обеспокоилась, нестарая еще женщина, с деревенской доброй грубоватостью в лице и голосе. Жогин так и почувствовал - ее характер именно шершаво-теплый, как шинельное сукно.

- Тебе постелю на раскладушке, - сказала она Жогину, а сама живо накрыла на стол: колбаса, сало, грибы, капуста с маслом.

- Значит, родная кровь все-таки ближе? - говорил отец, осторожно разливая вино в три стакана. - Твое здоровье!

Он выпил, подвигал носом и стал закусывать.

Жогин смотрел на него и удивлялся: еще здоров, еще крепок в свои шестьдесят пять лет, он Петра переживет.

Проскрипит лет до ста, из госбюджета вытянет воз пенсионной деньги: такие живучи.

- Я не предатель, - втолковывал ему отец. - Я выполнял функцию амортизатора между немчурой и нашими.

...Утром Жогин вернулся к Петру. 20

У Жогина родилась нескончаемая тоска по огню - живому пламени. Здесь же, на планете, был только холодный огонь, фосфорический. Он тлел ночами.

И в ракете то же самое - холодный блеск шкал, мерцанье осветителей. Жогин порылся и нашел в запасе инструментов тяжелую выпуклую линзу. Тогда он вырвал листок из своей трепаной записнушки и устроил - в полдень - костерок на несколько секунд.

Но солнце было здесь ленивым, и огонек рождался неохотно. Родился, вырос и тут же умер, крохотный веселый зверек, друг и покровитель Жогина в тайге.

И пришла тоска по земле и прошлой жизни. Жогин скучал по Петру, Надежде, даже Генке.

Ночами Жогин искал тот сектор космоса, где плавало его солнце, карлик среди других звезд. Вокруг него роились пылинки: Земля, Марс, Венера, Плутон, другие.

И - нашел! Так - он бродил ночью. Гри молчали, под каждым спал (или сонно позевывал) филартик.

Жогин отовсюду слышал зевки, лязганье челюстей, свистящее дыхание. Ему было смутно и одиноко. И все же стать киборгом?

Но вдруг от одной звездной пылинки стремительно потянулся к Жогину луч... Ближе... ближе... Световой корпускул ударил в сердце - тонкой иголкой.

Жогин вздрогнул: "Солнце". Он побежал к ракете. Спешил и сбил какого-то гри, отдавил филартику хвост: тот заскулил жирным голоском. Сбитый гри охнул и, закатив глаза, умер.

Жогин взлетел по трапу, бросился к звездному атласу и спросил его задыхающимся голосом. И почти не удивился ответу: да, это его Солнце. Рядом Земля.

Земля! На ней Петр, отец, Надежда.

Ну и черт с ними! --------------------------------------------------------------------------

-----------------

Это была странная ночь. Жогину не спалось, он выглянул в иллюминатор и увидел: в синем зареве - долиной - двигались высокие узкие тени. Доносились вскрики.

Тени приближались к ракете. Он открыл люк и вскрикнул: к трапу шли, покачиваясь, две странные фигуры. Гри?.. Они не светились и неуверенно, шатко двигались на корневых ногах. Но - ходили!