Черная Фиола - Аскольд Якубовский

Вечно он шлепался в ведра с водой, и его приходилось спасать - без его ночного звона дом был противен Жогину.

Сверчок был ему в тысячу раз ближе отца: тот, как и Черный пес, жил только для себя. 11

В прошлом году он видел отца. Издали, в сквере.

Тот грелся на солнце и благожелательно смотрел на игравших ребятишек (а своих бросал).

"Хотелось бы мне знать, - думал Жогин, - почему все-таки люди прощают подлецов? Вот сидит, впивает солнце, смотрит на цветы, а те не вянут".

...Кто еще жил для себя? Надежда? Но та кончила жизнь для себя, у ней дети и муж - Петр.

Эта бойкая женщина угомонилась только с Петром, он ее утишил. Ну, и дети пошли, а с ними хлопоты, стирка, готовка.

Раньше она морщила нос на Петра и говорила: "Какие здесь мужики? Ни храбрости, ни мускулов! Мужчина должен влюбляться, безумствовать..." Жогин думал, что Петра она выбрала логикой, а Генка нравился ей безумствами. Он дрался из-за Надежды, мог влезть к ней в окно и принести ворох красных тюльпанов и, рассердившись на нее, выкинуть их вместе с банкой в окно. Ему было просто безумствовать, ума у него не было совсем, одни мускулы. Он собирался жениться, но почему-то Надежда не шла за него. Считала негодным в мужья?

Если Жогин не спал, то слышал, как в час ночи Генка крался длинным коридором, босиком, держа башмаки в руках. Когда он равнялся с комнатой Надежды, дверь распахивалась, приходила черная тишина.

...Жогину не спалось.

Шла коридорная ночь, бегали мыши. Генка беззвучно уходил на рассвете, а Надежда шла на работу недовольная.

Генка знал, что Жогин-младший подсматривает за ним, но помалкивал. Только однажды сказал:

- Ты дрянь, ты пошел в отца. Но все же я завидую твоим годам.

Жогин молчал.

- Не веришь? - спросил Генка. - И не верь. Я в твои годы думал о женщинах примерно то же, что и ты о Надьке, и спешил вырасти. Даже перестарался... Что ты будешь делать, когда вырастешь?

- В лес уйду, подальше от вас, - сказал Жогин.

Генка восхитился.

- Умно придумал! В лесу можно птиц стрелять, писать этюды. Я в твои годы мечтал быть художником. О чем мечтаешь ты? Уйти от нас? И только?

Жогин молча смотрел на него: ростом они были одинаковые, только Генка вдвое шире в плечах. Жогин смотрел, но видел не его, а лес: утреннее солнце пробивалось в чащу; и деревья были окутаны розовой дымкой.

- Врешь ты про лес, - сказал Генка. - Не уйдешь из города, ты весь в отца. Черт вас разберет, путаные вы тут все, непонятные.

"Путаный я! Вот в чем дело, в путаном", - думал Жогин.

Взять его сверхобычного братца: серый, незаметный, на ночь всегда оставляет гореть лампочку, не спит без света. Объясняет так: если свет горит, то сразу видно, что к чему.

- Что же ты видишь? - спрашивал его Жогин.

- Во сне с тебя одеяло часто падает. Я - накрываю. 12

Жогин видел: есть особенные люди. Они все терпят и все держат на своей спине. Например, его брат - Петр.

Жизнь такими держится: их работой, честностью, детьми. Они и живут - с великим терпением.

Но странно получается с таким безответным и все терпящим народом: раз взяв, они уже не отпускают. Надежда, красивая, пылкая женщина, не ушла от Петра.

От брата никто не уходит. В этом Жогин видел какой-то недобрый смысл.

Не Генка, а Петр женился на Надежде. Чрезвычайно красивой женщине.

Все, все в ней красиво. Жогин видел ее купающейся. Он подкрался, прилег в кустах. Она же, скинув платье, шла к воде.

Солнце, вода, Надежда. У него зарябило в глазах. 13

Жогину повезло в его несчастье: сентябрь в этом году был на редкость теплый. И все же... Тепло теплом, но летели на юг птичьи стаи, показывая этим, что в Эвенкию движется зима. Пусть неторопливая, проступающая лишь в вечерней холодной заре, что ложилась на снега Путорана.

От ночного холода Жогину приходилось зарываться в мох. Он корчился на моховой куче, старался влезть в нее, зарыться. И грудил мох на себя. Тот все-таки согревал Жогина.

Откуда в нем бралось тепло? Или происходит разложение мхов, их незаметное горение? Он же бессознательно помогает этому, то нечаянно проливая воду, то уплотняя мох кулаком.

...Он сделал глупость, что шел один. Сколько им сделано глупостей за жизнь? Почему не сменил фамилию? Не уехал? Зачем видится с отцом? Глупости... Он считал их, строил в шеренгу одну за другой и не видел им конца. 14

В один ясный и прозрачный день, полный сияния белых вершин и огня осенних лиственниц, ушел Черный пес.

Он вильнул хвостом, извиняясь, и пошел от камня к камню, от сосны к сосне.

Жогин видел: пес уходит отсюда не колеблясь. Эта четкость собачьей воли потрясла Жогина.

- Вернись!

Он закричал, и все встряхнулось в голове. Мучительная боль вынудила его схватиться за голову, застонать.

Эхо тотчас швырнуло крик обратно, словно камнем ударило. Такая боль... Не напрасная - пес вернулся.

Он сел и, склонив голову набок, смотрел на Жогина. Испытующими были желтые глаза собаки.

- Что? - говорил ему Жогин. - Думаешь, я сдохну, пропаду, и ты со мной?

Холодны собачьи глаза. Они льют волны недоверия.

Эх! Встать бы на ноги, прикрикнуть. Вот что - не дать собаке уйти! Жогин протянул руку - схватить! - но собака стала пятиться, не отводя желтых глаз. Злоба охватила Жогина: "Убью!" Он потянулся к камню, но собака зарычала и прыгнула к его руке. Щелкнула зубами.

Жогин отдернул руку. Собака, прижав уши, рычала на него.

- Ты не должен оставлять меня одного, - внушал псу Жогин. - Я не хочу быть один. На, грызи, но только оставайся.

Тут Жогин от слабости и обиды на собаку зажмурился. А когда посмотрел, то увидел четкий силуэт пса на тропе. "Ушел, я умру здесь".

И Жогину явилась мысль о недоступной ему - хоть помри! - чистоте снежных гор. Он заплакал от недостижимости суровой горной чистоты. Умирая, уйти в них, чтобы никто не нашел? Но и это невозможно сделать. 15

Ракета долго устанавливалась на костылях. Она качалась, скрипела амортизаторами.

Жогин держался за ручки кресла и боялся отпустить их. Наконец, ракета замерла. Иллюминатор черен. Значит, ночь.

Жогин встал. Блистающий Шар словно заснул, и Жогину приходилось выходить одному.

Что ждет его здесь? Он нашел в блестящих инструментах и взял странного вида пистолет.

Но как выйти? Люк закрыт.

Жогин мучительно возился с суставчатыми частями огромного замка. Где нажать, за что тянуть? Но догадаться не мог. И только до крови оцарапав руку, он бешено заорал люку: "Открывайся!"

Люк тяжело лязгнул и сдвинулся, впустив парное тепло.

Густые сладкие запахи из черноты ночи схватили и потянули его к себе. Неудержимо. Точь-в-точь как мягкие руки, когда Жогин, бывало, тихо поцарапается в ночную дверь. Та раскроется, и голос прошепчет: "Ты, милый?.."