Борьба с химерами (сборник) - Джек Лондон

И, когда тело самоубийцы гулко шлепнулось в воду и навеки скрылось под водорослями, итальянец засмеялся странным, ненормальным смехом, а потом пустился приплясывать.

— Весело, ох, как весело! — кричал он, захлебываясь и напевая какую-то бессмыслицу.

— Свяжите его! Он сошел с ума! — крикнул ошеломленным матросам Буслей.

Те нерешительно двинулись по направлению к Джорджанэ, продолжавшему распевать что-то во все горло.

— Э, шалишь, — засмеялся он, увидев подходивших матросов. — Вы хотите избрать меня сенатором и президентом? Но ваше дело не выгорит. Не смейте прикасаться ко мне! Иначе я… Гоп-гоп!

Он вскочил на перила, побалансировал там несколько секунд, потом ринулся за борт.

Еще одну жертву взяли неумолимые саргассы…

Шли дни, монотонные, однообразные.

Матросов Буслей почти не видел. Иногда только, выходя в поисках провизии, он наталкивался на кого-нибудь из них.

Как-то два дня подряд Буслей видел одного из матросов: тот лежал поперек коридора, не меняя позы. Буслей приблизился к лежавшему, тронул его. Перед ним был уже начавший разлагаться труп.

Буслей побрел по всему судну. Надо было найти двух остальных матросов, чтобы при их помощи выбросить с судна труп умершего. Но отыскать удалось только одного, да и тот был в ужасном виде. В припадке белой горячки метался он по большой, матросской каюте, катался по полу, падал, разбивался, поднимался, весь окровавленный, и плакал, как ребенок.

С трудом Буслей поднял труп умершего матроса и выбросил его за борт. На другой день на пароходе стояла могильная тишина: последний из оставшихся еще матросов повесился, и его обезображенный труп также был сброшен Буслеем в водоросли.

Прошло еще несколько дней.

Оставшийся единственным обитателем судна, Буслей жил на пароходе странной, кошмарной жизнью. В сущности, он чувствовал себя здоровым, сильным и крепким, но им овладело полное безразличие ко всему.

Автоматически он просыпался по утрам, разыскивал в кладовых парохода какую-нибудь снедь, насыщался, потом выбирался на палубу и по целым часам сидел там, тупо глядя на расстилавшееся вокруг “Лидса”, сплошь заросшее водорослями, пространство моря. Мысль работала сонно, тупо.

На ночь Буслей уходил в свою каюту, старательно баррикадировался, ложился на койку и засыпал мертвым сном.

Однажды днем ему под руки подвернулось маленькое зеркало. Машинально взглянул он в зеркало и не узнал себя: на него глядело совершенно незнакомое, грязное, несколько обрюзгшее лицо, заплывшее жиром, голова почти сплошь была покрыта седыми волосами…

— Но… но неужели это я? — хриплым голосом вымолвил Буслей. — Черт знает, что такое! Надо бы побриться, что ли.

И опять потекли дни сонной чередой.

27 сентября 1911 года, с палубы шедшего в Вест-Индию французского парохода “Вилльфранш” заметили блуждавшее по морю судно — большой грузовой пароход. Снасти парохода были в порядке, на палубе же не было видно ни души.

Капитан “Вилльфранша” заинтересовался встречей, стал подавать сигналы, но никто на них не отвечал. Тогда он распорядился спустить бот и попытаться осмотреть загадочное судно. Бот благополучно добрался до “морского бродяги”, кое-кто из матросов вскарабкался на палубу “Лидса”.

Там матросы нашли единственного живого человека. Это был Джеймс Буслей.

Он казался помешанным, не понимал самых простых вопросов, обращенных к нему, то плакал, то смеялся. Пугался, при малейшем стуке забиваясь в угол.

Буслея перевезли на борт “Вилльфранша” и поместили в судовом лазарете, отдав на попечение пароходного врача, который определил, что Буслей находится в состоянии полного истощения от продолжительного голодания.

Осмотр “Лидса” показал, что судно находится в сравнительно сносном состоянии, почему “Вилльфранш” взял его на буксир и благополучно привел в Вест-Индию, получив за это законную премию от владельцев “Лидса”, которые считали судно безвозвратно потерянным, — ведь “Лидс” исчез больше года назад.

Буслей через несколько недель пребывания и лечения в лазарете оправился настолько, что смог вернуться в Лондон и снова приняться за свою обычную литературную работу.

Много раз, и власти, и журналисты, и просто знакомые обращались к нему с вопросами, прося рассказать, что именно пережил “Лидс” и что видел, живя на его борту, Буслей.

Но единственным ответом Буслея было:

— Не могу. Нет, не могу… Это слишком ужасно.

— Но что случилось со всем экипажем?

— Погиб. Погиб в Саргассовом море.

— А как уцелело и как, главное, освободилось само судно?

— Была буря… Ужасная буря. Все трещало, ломалось… Но не могу, ничего не могу больше сказать.

Оставалось предположить, что “Лидс”, пробывший почти год в объятиях саргассов, под конец этого срока был вырван из цепких тканей водорослей налетевшим ураганом и унесен в чистое море…

Герберт Уэллс

Долина Пауков

Около полудня трое преследователей, обогнув крутой изгиб реки, очутились в виду обширной годной долины. Трудная извилистая каменистая Дорожка, по которой они так долго неслись за беглецами, перешла в широкий скат. Все трое, оставив след, поехали к небольшой возвышенности, поросшей масличными деревьями, и остановились: двое из них — несколько поодаль от ехавшего впереди человека, на лошади которого была украшенная серебром уздечка.

Несколько минут путники всматривались в широкое пространство, открывавшееся перед ними. Оно уходило все дальше и дальше, и однообразие пустыни, покрытой пожелтевшей травой, только изредка прерывалось группами засохших колючих кустов и следами теперь высохших русел временных потоков. Красноватая даль наконец сливалась с синеватыми скатами отдаленных холмов, может быть, даже покрытых зеленью. А над ними, держась на невидимом основании, будто действительно вися в воздухе, высились одетые снегами вершины гор, становившиеся все выше и опаснее к северо-западу, где бока долины суживались.

На западе же долина была открыта до того места, где темное пятно на небе указывало на начало леса. Но трое людей смотрели не на восток и не на запад, а прямо перед собой.

Сухощавый человек с рассеченной губой заговорил первым, и в его голосе слышалось разочарование:

— Нигде не видать. Да ведь, правда, у них был целый день впереди.

— Они не знают, что мы гонимся за ними, — сказал маленький человек на белой лошади.

— Она-то, наверное, знает, — с горечью сказал предводитель и подумал: