Ностальгия - Мюррей Бейл

— Мы уже помолились перед трапезой?

Это он так пошутил, пытаясь растормошить Шейлу. Та поспешно улыбнулась — и разом вновь посерьезнела. Точно напротив сидели Хофманны — бок о бок.

— Что, опять кого-то ждем? — полюбопытствовала вслух миссис Каткарт, меняя тему.

Как бишь его? — а, Борелли: ну этот, в армейской куртке. Все неодобрительно поцокали языками: рты наполнялись слюной.

Хофманны сидели чинные, отутюженные, невозмутимые, как всегда. Он, снова скрестив руки на груди, глядел в одну точку на противоположной стене. Оба и словечка не проронили. Ну да они и прежде особой разговорчивостью не отличались. Луиза, по крайней мере, оглядывалась по сторонам, непривычно оживленная, словно ее тянуло влиться в компанию, — единственный красноречивый симптом. Заметив неотрывный взгляд Шейлы, она улыбнулась. Шейла покраснела и опустила глаза на смятый носовой платок в руках.

Наконец-то! — ют и Борелли. Дуг забарабанил пальцами по столу.

— Прошу прощения; виноват, господа, — опять позорно опоздал.

Борелли присел рядом с Шейлой.

— Вечер добрый!

— Какой вы бледный, — внезапно заметила Луиза Хофманн.

— О, я прогуляться ходил.

Да, в куртке и в волосах его и впрямь запутался ветер. Не успела Шейла и рта открыть или хотя бы улыбнуться, с противоположного конца стола завопил Гэрри Атлас:

— Ты классную тусовку пропустил, верно, ребята?

Вайолет Хоппер дернула плечиком.

— Пивком побаловались да бассейн оккупировали. Очень славно.

Прежде чем постучать, он тогда заглянул в замочную скважину — и увидел маленькие груди Вайолет. Дальше — больше: вошла подружка, и тоже в чем мать родила. А он куда как не прочь потискать ту или эту. Стоять, согнувшись вдвое, было неудобно — и вот, удерживая поднос со стаканами в одной руке, он внезапно постучал и вошел.

— Базары, проулки, открытые сточные трубы, оравы местных на углах, дикари в львиных шкурах — я не шучу, вы бы своими глазами это видели! — а еще жуткие прокаженные, и голые младенцы, и дебелые женщины — настоящие красавицы, между прочим, — в ярких костюмах. Все — чистая правда, от слова до слова. Вы мне не верите? Вот поэтому я и опоздал. Заблудился, понимаете ли.

— Почему красавицы? — улыбнулась Луиза.

— В смысле, женщины?

— А я тут коз пофотографировал, — рассказывал Норту Кэддок. — Вы их коз видели? Все расцветки как на подбор. Любопытный окрас. Здесь козлятина — основной продукт питания.

— Однако очень мило. — Норт наклонился к жене Кэддока. — Это вы сегодня купили?

Прочие женщины удостоили длинное туземное платье лишь взглядами да вежливыми комментариями: развевающийся ситец «бандана», коричнево-бурый, с лиловыми разводами, некрасиво вспучивался, как будто она села на воздушную струю. Платье бедняжке совершенно не шло. Интересно, а остальные заметили, как с ней внезапно сделались грубы официанты — натыкаются на нее, словно так и надо, и шумно тараторят на своем языке?

Саша, коснувшись пальчиком руки Норта, по-детски просюсюкала:

— Доктор, а вы какой доктор?

— О, зоологии, и все такое.

— «И все такое»? — рассмеялась Вайолет.

Но Саша не сводила с Норта взгляда.

— Потому вы сюда и приехали? Ради диких животных?

— Боюсь, что нет. — Норт откашлялся, но глядел вполне приветливо.

Саше, похоже, и впрямь было интересно.

Гэрри хлопнул в ладоши; официанты резво зарысили вокруг него.

— За мой счет. Попробуйте пивка.

— Я — пас, — твердо объявил Дуг.

— Я тоже, — пробормотал Уайтхед.

Выглядел он — краше в гроб кладут. Выходить к столу ему явно не следовало. В Африке в качестве консерванта в пиво добавляют глицерин.

— На самом деле у меня жена умерла месяц назад, — кивнул Норт: кивал он то и дело. — Тоже зоолог, да. Как и я. Мы вместе занимались научной работой, все такое. Путешествовали вместе. Так что я временно утратил аппетит к зоологии.

— Оххх…

— Я вам так сочувствую, — встряла Гвен.

Как одобрительно отметил Джеймс Борелли, наконец-то туристы расшумелись под стать французским киношникам, этим лягушатникам, что поднимали тост за тостом за соседним столом.

Главным образом, благодаря пиву; но еще и потому, что все друг к другу попривыкли. Гэрри то и дело разражался беспричинным смехом и смачно хлопал ладонью об стол. Шейла переводила взгляд с одного оратора на другого. А позже, ближе к полуночи, когда последние припозднившиеся гуляки наконец-то все втиснулись в зеркальный лифт и лифт, вибрируя, стронулся с места и застрял между третьим и четвертым этажами, это вызвало лишь смех и бессчетные шутки, а с Сашей, зажатой между Хофманном и Гэрри Атласом, приключился приступ дурацкой икоты. Норт отметил:

— Этому лифту место в сегодняшнем музее.

— Думаю, он как раз оттуда, — откликнулся кто-то, перекрывая общий гвалт.

Пигмеи обитали в экваториальных лесах к северу от столицы, по другую сторону холмов. Обычно принято было выезжать пораньше, взяв с собой упакованный гостиницей ланч. Но, в результате недоразумения ли или халатности, только кого-то не разбудили. Как ни досадно, половина мест за ранним завтраком пустовала. В итоге в путь выдвинулись не в семь тридцать, но существенно позже. Экскурсионный автобус оказался новехонький, с иголочки, и выкрашен в черно-белую полоску, под зебру — даже как-то странно было усаживаться внутрь. Шоссе скоро умалилось до «просто дороги», а потом и до торной тропки — ухабистой, пыльной, запруженной козами и коровами. Как выяснилось, молодой водитель в форменной фуражке имел привычку закладывать крутые виражи в погоне за каждой встречной бездомной собакой и бесшабашно гонять птиц. Так что автобус подпрыгивал и раскачивался; спасибо, что немецкого производства! Путь к пигмеям обещал быть долгим и утомительным. Но — оно того стоит.

— Малявки, стало быть? — Дуг Каткарт с умудренным видом покивал. Про такое только в книжках читаешь. Он и бинокль с собой прихватил.

На сельскохозяйственных выставках всегда бывает пигмей. Отдергивается джутовая занавеска: там он и стоит на низкой табуреточке, полуголый, выпятив пузо, свирепо зыркая по сторонам. Обычно — сжимает в руке копье, украшенное султаном, или три стрелы с костяными наконечниками… Но сельскохозяйственные выставки и такого рода циркачество в Австралии вымирают. Кочевая трейлерная жизнь уже не в моде. Гражданские свободы, вторжения в частную жизнь (отдергивание занавески!), расовые законы, законы об описании товаров и объединенные усилия либералов и церковников даром не прошли.

Чуть раньше возникли вопросы (семантического свойства):

— Наверняка имеется в виду колония, правда?

— Это что-то из жизни прокаженных.

— Тут со всей определенностью сказано: «коллекция пигмеев».

Слово взял Кэддок — и ненавязчиво сместил акценты:

— Пигмей — от латинского pygmaeus. Ростом менее пятидесяти семи дюймов — то есть ста пятидесяти сантиметров. Пигмоиды, разумеется, несколько повыше. Поют песни, изображают пантомимы. О загробной жизни не задумываются.

— Малявки, — снова кивнул Дуг.

Шейла спросила про отравленные стрелы.

Дуг покачал головой.

— В наше время уже нет. Это все в прошлом. Скорее всего, выяснится, что их подкармливает правительство, вроде как аборигенов.

На протяжении всего пути Филип Норт пребывал в приятном оцепенении, глядя в окно на трепещущие травы и смазанные терновые деревья, внезапно разверзшиеся древние овраги и скругленные выветренные холмы — вспоминая иные времена в иных землях. Тут и там струйки дыма выдавали спрятавшуюся под кронами деревушку; на холмах виднелись крытые соломой хижины-мазанки, обожженные солнцем, как сама земля. Здесь водитель избрал иную политику: переключился на нейтралку, направляя автобус вниз по пологим и даже по крутым холмам. Но пока остальные судили да рядили и вцеплялись в опоры впереди стоящего кресла, Норт довольно откинулся назад, погрузившись в отрадную неопределенность. За горами медленно летели громадные птицы и начинались безмолвные леса. Земля изменила цвет на черный, при виде гниющих листьев на обочине пассажиры неуютно поежились. Переключившись на низшую передачу — адажио, — автобус катил по мелодичной тропке, то ныряя в тень, то выныривая в солнечные лучи и, в некотором смысле, дублируя свой собственный полосатый окрас, но постепенно черноты стало больше, чем света; и вот наконец солнце вовсе исчезло, отгородилось плотной кровлей из листьев над головой и позади. Туристы оказались в туннеле из корней и листьев, спутанных, гниющих, сочащихся влагой. Колеса заскользили на рыхлом перегное — и замерли.

В лесу царила тишина; нарушали ее разве что хруст трухлявой ветки, да какой-нибудь несъедобный плод с глухим стуком падал в траву.

Дуг, в бермудах и длинных белых носках (ни дать ни взять сужающийся кверху конус), запрыгал по земле: футболист разогревался.